Сошедший с рельсов
Шрифт:
И сразу оказался в совершенно иной климатической зоне. Слух о том, что его отстранили от проекта, уже успел распространиться. Он это видел по лицам.
Чарлз едва кивнул секретарше, прошел к себе в кабинет и закрыл дверь.
Потом, когда жизнь понесется в тартарары, трудно будет припомнить, что все началось именно в это утро.
Вот так.
А пока он прятался за дверью и гадал, сядет или не сядет завтра на девятичасовой поезд Лусинда.
Сошедший с рельсов. 5
Она не села.
Чарлз сначала отстоял на том же месте
– Помните женщину, которая ссудила меня деньгами? – спросил он у кондуктора. – Вы ее здесь не заметили?
– Вы о чем? – удивился тот. Он не помнил ни женщины, ни Чарлза. Наверное, привык ругаться с безбилетниками и потому вчерашняя драма не отложилась у него в памяти.
– Не важно, – пробормотал Чарлз.
Ее не было.
Чарлз слегка удивился, что его это тронуло и что он мотался по вагонам, словно бездомный в поисках теплого угла.
Кто она такая, в конце концов? Замужняя дама, с которой он невинно заигрывал по дороге на работу. Безобидно, потому что в первый и в последний раз. В таком случае зачем понадобилось ее искать?
Может быть, потому, что он хотел поговорить? О том, о сем, о другом? Например, о том, что случилось с ним вчера на работе. Диане он об этом так и не решился рассказать.
Готовился. Честно.
– Что было на работе? – спросила она за ужином.
Вполне законный вопрос. Более того, он его ждал. Но жена казалась усталой и встревоженной. Когда Чарлз вошел на кухню, она просматривала записи показателей сахара в крови дочери, и он ответил:
– Все в порядке.
Больше они о работе не говорили.
В начале болезни дочери единственной темой их бесед был диабет. Но когда поняли, какое дочери уготовано будущее, сменили тему, потому что говорить значило признать неизбежное.
У них сложился целый свод табу на упоминание возможной карьеры Анны, статей в журнале «Диабет сегодня», об ампутации рук и ног. Вообще на разговоры обо всем плохом. Потому что сетовать по поводу чего-то плохого, кроме недуга Анны, значило умалять значение самой Анны.
– Меня сегодня проверяла миссис Джеффриз, – сообщила Диана. Миссис Джеффриз была директором ее школы.
– И как все прошло?
– Замечательно. Ты же знаешь, какие она закатывает истерики, когда я отступаю от плана урока.
– А ты отступала?
– Да. Но я дала задание написать сочинение «За что мы любим нашего директора». Так что ей не на что было жаловаться.
Чарлз рассмеялся и вспомнил, что в былые времена в семье Шайн часто смеялись. Он посмотрел на жену и решил: а она до сих пор красива.
Блондинка (наверное, не без помощи «Клерола» [5] ). Волосы пышные и кудрявые, так что с ними не справляется белая эластичная лента, повязанная вокруг головы. Темно-карие глаза, которые всегда смотрят на него с любовью. От уголков разбегаются усталые морщинки, словно бороздки от слез. На фотографиях НАСА поверхность Марса изрезана линиями. По мнению астрономов,
это высохшие русла рек. «Так и Диана, – подумал Чарлз, – выплакала все».5
«Клерол» – товарный знак средств ухода за волосами компании «Бристол-Майерс скуибб».
После ужина все поднялись наверх. Чарлз решил помочь Анне с сочинением за восьмой класс по обществоведению. Тема была «Отделение церкви от государства». Дочь сразу врубила MTV на полную громкость.
– Какие шаги предпринимали Соединенные Штаты для отделения церкви от государства? – спросил Чарлз совершенно серьезно и даже строго, надеясь, что Анна осознает: телевизор необходимо выключить.
Дочь не уловила его намек, тогда он встал перед экраном и заслонил Бритни, Мэнди или Кристину. Анна попросила его подвинуться.
– Сей момент. – Чарлз задергал руками и ногами, изображая испуганного цыпленка. Мол, видишь, двигаюсь.
Это вызвало у девочки улыбку. Большое достижение, если учесть, что настроение его тринадцатилетней дочери обычно колебалось от мрачного до совсем угрюмого. И надо сказать, не без причины.
Покончив с сочинением, Чарлз чмокнул Анну в макушку, и дочь проворчала то ли «спокойной ночи», то ли «пошел на фиг».
А он отправился в спальню, где под одеялом лежала Диана и притворялась спящей.
На следующее утро он столкнулся в лифте с Элиотом.
– Могу я кое о чем спросить? – начал Чарлз.
– Разумеется.
– Ты знал, что они явились с намерением отстранить меня от дела?
– Я знал, что они пришли с претензиями по поводу рекламы. А то, что тебя отстранили, свидетельствует о серьезности их претензий.
– Я спрашиваю, ты знал, что назревало?
– Зачем?
– Что «зачем»?
– Зачем тебе знать, был я в курсе или нет? Какая тебе разница, Чарлз? Назрело, и все.
Двери лифта раздвинулись. На этаже стояла Мо с двумя блокнотами и новым творческим режиссером проекта.
– Вы вниз? – спросила она.
Сошедший с рельсов. 6
– Лусинда, – проговорил он. Или, скорее, проскулил.
Так, по крайней мере, показалось ему – звук, подобный тому, что издает собака, когда ей наступают на хвост.
Она снова оказалась в поезде.
Чарлз не заметил ее, когда садился. Развернул газету и моментально погрузился в мир спорта: «Тренер Фэссел сокрушается по поводу недостатка напора четверки своих нападающих в прошлое воскресенье…»
Но вот опять возникла черная туфелька на каблучке-шпильке, и точно клинок нацелился в его сердце. Чарлз поднял глаза и обнажил для удара грудь.
– Лусинда…
Секундой позже ее идеальное лицо переместилось в проход, и она уставилась на Чарлза сквозь очки в черной оправе – а ведь в прошлый раз на ней не было никаких очков, он это точно помнил. Ее улыбка вспыхнула, словно прожектор, в полный накал. Нет, скорее, как матовая лампа, мягкий свет которой скрадывает контрасты, и от этого все выглядит красивее, чем есть на самом деле. Лусинда сказала: