Сошел с ума

— Почему это у меня книги плохие? Есть и хорошие.

— Брось, Михаил Ильич, — хохотнул сбоку Федоренко. — Книжонки грошовые. Другой бы постыдился писать.

— А про Суворова вы читали?

У Вельяминова еще раз дернулась щека, и я наконец-то понял, откуда у него кличка Циклоп.

— Вот что, ребятки, на литературные диспуты у нас времени нету.

Я устал стоять и без разрешения опустился на стул. Хозяин кабинета уставился на меня с изумлением и даже как бы не знал, что дальше делать: продолжать добрый разговор или вышвырнуть наглеца вон.

— Итак, Михаил Ильич, предварительно ответьте на такой вопрос. В каких вы отношениях с Полиной Савицкой, с этой богатой курвой, а также с неким господином Трубецким, про которого могу сказать только одно: зажился он на свете?

Я ответил, что Полина Игнатьевна является моей официальной супругой, а что касается господина Трубецкого, то с ним нас связывает лишь то, что он пытался меня убить, а потом сдал в психушку.

— Ну не только это, — благодушно возразил Вельяминов. — Вас еще связывает общее преступление. Кровцой вы с ним повязаны, кровцой.

— Это уж как вам будет угодно.

Чувствуя, что терять все равно нечего, я демонстративно закурил, стряхнув пепел в вазочку для карандашей. Федоренко осуждающе крякнул.

— Цивилизованные отношения, — доверительно разъяснил Вельяминов, — подразумевают обоюдное взаимопонимание. Вы здесь сейчас, уважаемый писатель, так вольготно расположились только потому, что нужны нам для небольшого поручения. В противном случае… — Вельяминов горестно развел руками, как бы намекая, что перед судьбой мы все бессильны. — Вы понимаете, о чем я?

— Прекрасно понимаю.

— Кстати, что это за новая бабеночка вокруг вас вьется?

— Это Зинаида Петровна, медсестра из психушки. Добрейшая женщина. Она меня спасла.

— Спелая девушка, ничего не скажешь. Ценю ваш вкус. Так вот, и эта медсестра, и ваша дочь Катя, и бывшая жена Ирина, и все прочие, кто вам близок, уверяю вас, надеются, очень надеются, что вы не наделаете каких-нибудь очередных глупостей.

— Я их не наделаю.

К этому времени страх, который я переносил с места на место, как нищий торбу, приобрел успокоительные черты как бы уже случившейся беды. Этот загадочный смуглый человек — Циклоп, Вельяминов, Коханидзе, — хотя он пока не сделал мне ничего дурного, излучал острое, точно запах нарцисса, тягостное очарование смерти. Я почему-то не сомневался, для того, чтобы покончить со мной, ему действительно достаточно лишь разок покрепче мигнуть щекой. Сейчас такие люди повсюду правят бал — на улицах, в ресторанах, в правительственных учреждениях, в творческих союзах — за ними знобяще любопытно наблюдать издали, как за терминатором в исполнении Шварценеггера, но я все же надеялся, что судьба помилует (срок-то остался небольшой) от близкого знакомства, да вот не обошлось. Не помиловала.

— Не наделаете? — переспросил Вельяминов, в очередной раз дернув щекой. — Что ж, время покажет… Значит так, поручение вам предстоит несложное и в сущности для вас, как для писателя, даже заманчивое. Вы же инженер человеческих душ, верно?.. Так вот, поедете в Италию и привезете домой — хм! — свою супругу. Выманите ее оттуда, как лисицу из норы. А уж господин Трубецкой, надо полагать, потянется за ней, как нитка за иголкой. Он ведь тоже при ней вроде мужа. Как думаешь, Иван, прискачет Трубецкой?

Федоренко по-прежнему стоял посредине комнаты в скромной позе просителя, вытянув руки по швам.

— Куда он денется? Все счета на нее.

— Но почему в Италию? — спросил я, словно это было самое важное.

— А ты хотел в Париж? В Италии они, братец, в Италии. В благословенной Венеции отдыхают от праведных трудов. Тратят мои денежки… Михаил Ильич, ты вот что скажи, ты мужик в натуре или нет?

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что эта лихая парочка использовала тебя, как презерватив, и выкинула на помойку. Разве тебе не обидно? Разве не хочется отомстить?

— Конечно, хочется. Но как вы себе это представляете? Я подойду и скажу: Полина, поедем домой, там тебя ждут хорошие люди?.. Это же нелепо.

— Правильно рассуждаешь. Но зацепка у тебя будет… Иван, да что ты стоишь как истукан. Ну-ка, сделай писателю кино.

Второй раз за день меня побаловали «видаком». Федоренко вставил кассету, нажал кнопку. На сей раз я увидел прелестную любительскую сценку. По цветущему лугу бежала крохотная девчушка в нарядном сарафанчике и с сачком в руке. Растрепанные волосенки, озабоченно-радостное личико. Она ловила бабочку. Но забава продолжалась недолго. Навстречу девочке, откуда-то сбоку, вымахнул дюжий детина в безрукавке, поймал ее в растопыренные ладони и резко подбросил к небу. Дальше последовал гениальный кадр. Камера приблизилась, крупно снимая детское лицо, и на нем в доли секунды сменилось несколько выражений — от наивной счастливой улыбки до почти старческого ужаса и слез. Экран мигнул и закрылся светлым пятном. Вот и весь фильм. Федоренко выключил телевизор.

— Ее дочка, — с удовлетворением пояснил Вельяминов. — Так что, писатель, если Полина тебе сказала, что ты у нее первый, то обманула.

Полина как-то обмолвилась, что у нее есть ребенок, но в такой несерьезной форме, что меня, помнится, покоробило и я не стал углубляться, выяснять подробности. Она упомянула о дочери, словно о дорогой, но потерянной где-то игрушке.

— Зачем вы мне это показали? — спросил я.

Вельяминов поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. Росту он был хорошего и сложен отменно. Это было видно по экономным, точным движениям. Из тех, кто худ, костляв, но силен. Наткнулся на Федоренко:

— Ваня, присядь, не мельтеши! — потом обернулся ко мне: — Пленку передашь Полине. Пленку и привет от меня.

— Почему бы без меня не передать?

— Тебе она поверит, нам — нет. Ты же ее муж. Главное, ты должен сказать, что лично присутствовал при съемке. Остальное детали, тебе все Иван разъяснит. Он с тобой поедет.

— И что вы с ней сделаете, если она вернется?

Федоренко улыбнулся от уха до уха:

— Орден ей дадим. А Эдьке Трубецкому — сразу два.

Вельяминов, будучи лицом официальным, к сатире и юмору прибегать не стал:

— Получим долг — и отпустим на все четыре стороны. В этом не сомневайся.

— Вы можете дать гарантии?

— Зарываешься, Ильич, — сказал Федоренко.

— Нет, почему же, — возразил Вельяминов. — Он вправе поинтересоваться. Гарантия — мое честное слово. Этого, надеюсь, достаточно.

— Вполне.

— Тогда с Богом. Вылетите послезавтра. Да, не забудь, писатель, за каждым твоим шагом следят мои люди. Никаких резких движений, понял?

На прощание, как и при встрече, руки не подал, чему я был рад.

Домой вернулся около девяти. До этого Федоренко завез еще в одно место: укромный ресторанчик в подвальном помещении, где-то в районе Текстильщиков. Угостил ужином (осетрина в тесте, белое вино), и кое-что дополнительно растолковал. Оказывается, моя жена Полина принадлежала к тем редким женщинам, которые способны одурачить самого умного и строптивого мужчину. Она владеет даром гипнотического внушения. Список ее жертв огромен, и что характерно, от многих любовников остались только могильные холмики. Некоторые, из кого она высосала деньги, вообще исчезли бесследно, как исчез бы, скорее всего, и я, если бы не мое цыганское везенье. Полина, по всей видимости, родилась ведьмой и, как это часто бывает с ведьмами, приняла облик соблазнительной, вечно текущей самки, в присутствии которой большинство мужчин попросту теряет рассудок, что случилось и со мной.