Сотрудник ЧК

Пантюшка дернул Лешку за рукав: что он говорит?.. Лешка сжал зубы и отпихнул его локтем. Это не укрылось от внимания Бодуэна. Тонкая прямая щель его рта чуть-чуть растянулась.

– У нас есть основания предполагать, – продолжал Попов, – что здесь скрывается еще кто-то. Ввиду осадного положения Херсона, мы должны подвергнуть дом обыску.

Старичок быстро переводил. Выслушав ответ своего хозяина, он сказал:

– Господин Бодуэн предупреждает вас, что, если будет нарушена неприкосновенность дипломатического жилища, он обратится к своему правительству.

Попов нетерпеливо тряхнул головой:

– Это его право! – И он обернулся к своим: – Ващенко, ты, пожалуй, побудь здесь. Петро и Зуев, пошли!

Бодуэн быстро что-то сказал эконому, и тот юркнул в дверь. Сам он остался на месте, загораживая собой вход. Попов подошел к нему вплотную:

– Разрешите пройти! Тот не пошевелился.

– Разрешите пройти, говорю! – повторил Попов, и голос его зазвучал угрожающе.

По-прежнему держа руки за спиной, Бодузн отступил на шаг к двери и вдруг заговорил по-русски, медленно, четко выговаривая каждый слог:

– Именем великой державы, которую я имею честь здесь представлять, я категорически возражаю против врывательства в принадлежащий ей дом!

– Ага! – усмехнулся Попов. – Вы вспомнили русский язык! Вы, по-видимому, хорошо знаете и немецкий, если так легко понимаете немецких шпионов… Хватит болтать: посторонитесь, уважаемый!

– Я еще раз повторяю… – начал было Бодуэн.

Он не успел договорить. На улице раздались крики, топот, хлестнули выстрелы. Попов резко обернулся:

– Что там такое?

Силин сделал ему знак остаться на месте и вышел на крыльцо. Лешка и Пантюшка выскочили тоже.

В темноте недалеко от дома лежал человек. Другой наклонился над ним.

– Что случилось? – крикнул Силин.

– Товарищ Силин, – выпрямившись, сказал фронтовик, остававшийся возле дома на карауле, – этот из окна сиганул. Я шумнул: «Стой!» А он стреляет. Пришлось и мне.

– Убил?

– Кажись, есть немного…

Силин подошел ближе и зажег спичку.

На булыжной мостовой, откинув руку с пистолетом, лежал человек в короткой рваной поддевке. Огонек спички отразился в его открытых глазах. Плоская кепчонка отлетела в сторону, обнажив лысый череп. Силин расстегнул поддевку, под ней оказался немецкий френч. Тщательно обыскав убитого, Силин, с помощью ребят, стащил с него сапоги и обшарил ноги. В шерстяном носке он нашел пачку бумажек…

Затем они вернулись в дом.

– Из окна выскочил вооруженный человек, – сказал Силин Попову.

Тот обернулся к Бодуэну:

– Ну, что вы на это скажете?

Бодуэн не ответил. Он здорово умел владеть собой, этот иностранец: на его бритом лице не дрогнул ни один мускул.

– Так… – проговорил Попов.

Решительно отстранив Бодуэна плечом, он вместе с Силиным и Зуевым вошел во внутренние комнаты особняка…

Все молчали. Бодуэн, прислонившись к косяку, стоял неподвижно, вздернув острый подбородок.

Когда Попов с фронтовиками вернулись, каждый из них нес на плечах новенькие винтовки, Попов задержался перед Бодуэном,

– Найденное у вас оружие русского образца мы конфискуем, – сказал он. – Завтра вам будет предоставлена возможность уехать из Херсона.

Бодуэн не ответил, глядя мимо него. Попов сбежал по лестнице:

– Все. Можно идти.

ЗНАКОМСТВО ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Вернувшись в штаб, Силин первым делом осведомился у часового, не выходил ли кто-нибудь из гостиницы. Часовой сказал, что он никого не выпускал, кроме ординарцев, и что штабных на месте нет никого, кроме Киренко.

– Ващенко, распорядись насчет винтовок, – сказан Силин, – а вы, ребята, идите с нами.

Они вчетвером поднялись на второй этаж В канцелярии было светло: горело несколько фонарей на стенах. Писаря спали, уронив головы на стол. Двое фронтовиков дымили цигарками возле двери – это были часовые, оставленные здесь Силиным, когда он уходил с Пантюшкой.

Со своего места встала машинистка.

– Товарищ Попов, – заговорила она требовательным, обиженным тоном. – Я не понимаю, почему со мной так обращаются! Эти люди не выпускают меня из помещения. Я ведь в конце концов не военнослужащая! Уже ночь, имею я право отдохнуть?

– Сейчас разберемся, – ответил Попов, искоса взглянув на нее.

Вместе с Силиным он скрылся в комнате Совета. Ребята остались в канцелярии.

Лешка смотрел на машинистку и думал: вот из-за этой женщины погибли Костюков и Пахря…

Было что-то болезненное, нечистое в ее белом лице, в бегающих глазах, полуприкрытых тонкой лиловой кожицей век, в каждом ее движении, нервном и порывистом. Присев к столу, она вытягивала шею, прислушиваясь к неразборчивому гулу голосов за стеной.

Голоса стали громче, еще громче… Проснулись писаря.

Дверь распахнулась, и на пороге появился огромный, встрепанный Киренко. Силин и Попов попытались удержать его. Но Киренко вырвался и, грузно ступая, так, что в фонарях затрепетали огоньки, подошел к столу машинистки.

– Вот эта?! – хрипло спросил он. – Вот эта самая? Женщина вскочила. Лицо ее стало покрываться прозрачной пергаментной желтизной. Киренко смотрел на нее в упор.

– Это ты… Костюкова загубила?.. – придыхая на каждом слове, проговорил он.

– Что он говорит?! Я не понимаю… – забормотала она, жалко и растерянно оглядываясь на Силина и Попова,

– Не понимаешь?! А!.. – И Киренко начал обрывать застежку на кобуре.

– Что вы делаете! – Женщина отшатнулась к стене, расширенными глазами следя за его пальцами.

– Стой, Павло! – Силин схватил Киренко за руку. – Поговорить надо!

– Пусти! – хрипел тот. – Пусти! Раздавлю гадину! С помощью Попова и часовых Силину удалось оттеснить его к двери.

– Ну, вам теперь все ясно? – спросил Попов у машинистки.

Она с трудом проговорила:

– Я ничего… не… понимаю..

– Ах, вы еще не понимаете, мадам, или как вас там… фон Гревенец!

У женщины дрогнули плечи. Точно защищаясь, она вытянула перед собой узкие ладони:

– Что вы! Что вы! Это ложь!

Ложь, говорите? А это тоже ложь? – И Попов помахал измятым листом копировальной бумаги. – Узнаете? – Он поднял копировку на свет и медленно прочитал: – «Командиру революционного отряда севастопольских матросов товарищу Мокроусову… Приказ…» Это вы печатали? Мы изъяли этот документ у убитого немецкого шпиона!