Сотворение мира.Книга третья

Это угрюмое, неприступное место было выбрано и давно облюбовано Адольфом Гитлером. Совсем близко отсюда проходит граница Австрии. Рядом Швейцария, Италия, куда в случае необходимости можно быстро скрыться и замести за собой все следы. Вспоминая юношеское увлечение архитектурой и свою былую профессию чертежника, Гитлер сам набросал на листе ватмана черновой проект будущего замка, а сотни рабочих Тодта осуществили все, что начертала на бумаге рука мрачного фантазера: крутые горные дороги, подземные коридоры, лифты, вросший в скалы низкий замок с огромными окнами, под средневековье убранными комнатами, дубовой мебелью.

Замок близ Берхтесгадена стал почти постоянной резиденцией Адольфа Гитлера. Здесь, в уединении, денно и нощно охраняемый эсэсовцами, он вынашивал свои планы покорения мира, отсюда руководил рейхом, сюда приглашал самых нужных ему людей. В Берлине Гитлер стал бывать все реже и реже, предпочитая отсиживаться в своем недоступном замке. Причин для этого было несколько: во-первых, фюреру и рейхсканцлеру мешали частые приемы, необходимость встречаться с министрами, послами иностранных государств, генералами. Он же считал, что «избранный народом», «отмеченный божественной печатью» вождь должен быть окружен некоей непроницаемой тайной и, следовательно, верноподданные не могут видеть его слишком часто; во-вторых, в Берхтесгадене никто не мешал ему обдумывать до мелочей грандиозные планы тысячелетнего царства национал-социализма, которые кое-кому из его приближенных могли показаться фантастическими, но здесь, в уединении, он все делал для того, чтобы планы эти сбылись; в-третьих, Берлин с его многолюдством был удобной ареной для организации вражеских покушений на священную особу фюрера, а Гитлер отлично знал, что далеко не все «верноподданные» очарованы его железной хваткой повелителя, и потому боялся каждого встречного, не исключая и своих ближайших соратников; здесь же, в одиноком замке, упрятанном в скалистых Альпах милой его сердцу Баварии, где единственная дорога перекрыта охраной на каждом повороте, где нет ни одного чужого, непроверенного человека, фюрер был спокоен; и, наконец, в-четвертых, среди горных вершин, в пустынных комнатах своей упрятанной от людских взоров резиденции, он мог отдыхать в обществе Евы Браун, красивой немногословной женщины, которая его обожала и к которой рейхсканцлер Гитлер привязался всем сердцем, скрывая, однако, эту свою связь, чтобы никому не дать повода усомниться в аскетизме «избранного богом и народом» вождя нации…

Юрген Раух знал о замке Гитлера в Баварских Альпах, но ни разу не был в нем и очень удивился, когда в один из воскресных дней тесть позвонил ему по телефону и сказал, что сейчас заедет за ним и дочерью, что они приглашены фюрером в его резиденцию и что надо ехать в Берхтесгаден не мешкая.

За последние годы доктор Зигурд фон Курбах сумел утроить свое и без того огромное состояние. С помощью многочисленных агентов он покупал и продавал акции крупных предприятий, участвовал в строительстве секретных танковых и орудийных заводов, не жалел денег на разные, только одному ему известные спекуляции за границей, и его вклады в два самых известных швейцарских банка росли не по дням, а по часам. Один из этих вкладов был предназначен Ингеборг, единственной дочери доктора Курбаха.

К своему молчаливому зятю Юргену Рауху Зигурд фон Курбах относился с легкой насмешливостью, но по-своему любил его за бескорыстие и простоту, которую объяснял влиянием «российской деревенщины». Ни от зятя, ни от дочери доктор Курбах не скрывал своего пристрастия к женщинам, жил на широкую ногу, после смерти жены менял любовниц, щедро одаривал их и прощался с ними, ни о чем не жалея.

…Автомобиль мягко катился по улице. Город остался позади. За стеклами замелькали зеленые поля, аккуратные деревенские домики под островерхими черепичными крышами, стада пестрых коров на огороженных проволокой лугах. Курбах вел свой быстроходный «крайслер» уверенно, не выпуская изо рта сигары, изредка поглядывая в зеркало на сидевших сзади дочь и зятя.

— Знакомство с Гитлером не помешает вам, — сказал он веско, — особенно тебе, Юрген. Советую только не очень распространяться о своем лирическом отношении к России. Правда, фюреру известно о том, что ты вырос в русской деревне, что большевики отобрали у вас поместье и землю. Один из ближайших сподвижников фюрера, Альфред Розенберг, тоже жил и учился в России, но он в отличие от тебя не предается сентиментальным воспоминаниям.

— Каким воспоминаниям? — не без удивления спросил Юрген.

Доктор Курбах вышвырнул за окно огрызок сигары, усмехнулся.

— Разным. О деревенском доме в Огнищанке, о кладбище над прудом, где покоится прах твоих деда и бабки, а самое главное — о русской красавице по имени Ганя, первой твоей любви.

— Откуда вы это взяли? — краснея, пробормотал Юрген.

— Из самых точных источников, — похохатывая, сказал Курбах и в зеркало подмигнул смеющейся Ингеборг. — О твоих лирических воздыханиях нам сообщил со всеми подробностями Конрад Риге, твой дорогой кузен, ныне сражающийся во имя фюрера в Испании.

— Я и не знал, что Конрад такая скотина, — хмуро сказал Юрген.

Курбах словно стер с лица усмешку, стал серьезным.

— Ладно, все это шутки. Однако в присутствии фюрера о России упоминать не следует. Он ненавидит Россию и, я уверен, сам заговорит о своей ненависти. Тебе же советую только слушать.

Ингеборг слегка подтолкнула мужа локтем:

— Отец прав, милый Юрген. При Гитлере надо быть собранным и думать над каждым своим словом. Пока здесь, в автомобиле, нас никто не подслушивает, хочу сказать тебе честно: я не люблю Гитлера. Это твердолобый, примитивный фанатик, который, очевидно, сам поверил в то, что на него снизошло божественное предназначение, о чем каждый день ему твердят льстецы. Но Германии нужны такие фанатики. Ведь за ним идут миллионы немцев…

Юрген заметил, что доктор Курбах посмеивается.

— Разве Ингеборг говорит что-нибудь смешное? — спросил Юрген.

— Нет, она говорит о серьезных вещах, — сказал Курбах. — Действительно, Гитлер не отличается ни гибкостью, ни глубиной ума. Однако в твердости достижения поставленных перед ним целей, в известном артистизме и поразительном умении влиять на толпу ему отказать нельзя. Такие люди нам действительно нужны, и он будет у власти до тех пор, пока выполняет все то, чего от него требуем мы, деловые люди, владеющие капиталом…

Подъем становился все круче и опаснее. Путники замолчали. Доктор Курбах сбавил скорость автомобиля. Слева и справа от неширокой серпантинной дороги уплывали назад мрачные скалы. На поворотах стали все чаще появляться черные фигурки эсэсовцев с автоматами в руках. Они провожали комфортабельный «крайслер» внимательными, цепкими взглядами. Проверка документов и осмотр автомобиля начались возле первого перекрывшего дорогу шлагбаума, потом возле второго, третьего.

Юрген понял, что об их появлении эсэсовские офицеры были предупреждены. Они заглядывали в свои записные книжки, тщательно сверяли лица путников с фотографиями в документах, вежливо осматривали автомобиль и, откозыряв, разрешали следовать дальше.

Вот и последняя площадка перед тоннелем. Здесь все ухожено, вычищено, нигде ни соринки. У дверей тоннеля темнеют прикрытые щитками пулеметные амбразуры.

— Автомобиль останется здесь, — негромко говорит молодой офицер с Железным крестом. — Если, господа, у кого-нибудь есть оружие, прошу сдать, вы его получите при возвращении.

Приняв от Рауха пистолет, офицер, открыв сначала одну, потом вторую дверь, тесно прижимаясь к посетителям, словно невзначай, касается руками карманов, поясов. Уже в освещенном строгими светильниками тоннеле он говорит Ингеборг:

— Извините, фрау Раух, но сумочку вашу придется проверить.

Ингеборг открывает сумку, протягивает офицеру.

— Пожалуйста, здесь только зеркало, расческа и губная помада.

Офицер улыбается краем губ.

— Прошу извинить, но порядок есть порядок…

Сверкающий начищенной латунью просторный лифт уносит всех наверх, в замок.

Юрген Раух впервые увидел Гитлера вскоре после бегства из России. Это было в конце 1921 или в начале 1922 года — сейчас он точно не мог вспомнить, — в тот день, когда кузен Конрад повел его на собрание в пивную «Гофброй», где выступал «барабанщик национальной революции» — так тогда называл себя никому не известный ефрейтор Адольф Гитлер.