Сотворение мира

— Мы последние, кто любил его.

В данном случае я по крайней мере смог разделить свой титул с кем-то еще. Но я предпочел проявить такт.

— Несомненно, наш Великий Царь, его братья и сестры…

— Дети не чувствуют того, что чувствуем мы, — сказала она резко. — Вы знали Ксеркса как человека и друга. Я знала его как мужа. Они знают его лишь как Великого Царя. Кроме того, дети бессердечны. Разве вы не знаете по своему опыту?

— Я не знаю своих детей.

— Вы имеете в виду сыновей, оставшихся в Индии?

— Да, великая царица.

Как о любом из придворных, книгохранилище содержит обо мне всевозможные сведения, накопленные за годы тайными агентами. И вдруг мне подумалось: зачем это Аместрис побеспокоилась вызвать меня ко двору? Стало немного не по себе. Хоть я и жду смерти с нетерпением, но сам процесс умирания может иметь свои неприятные стороны.

— В прошлом году они были живы. Канцелярия получила довольно подробный отчет из нашей торговой миссии в Шравасти. Но ваша жена Амбалика умерла. В том климате женщины долго не живут.

— Пожалуй, так, госпожа.

Я не ощущал печали. Для меня Амбалика умерла после нашей последней встречи, когда она так проворно устроила мне официальную кончину.

— После вашего отъезда Амбалика вышла замуж за своего брата. Признаюсь, я плохо знаю тамошние обычаи. Полагаю, она оставалась и вашей женой. Конечно, женщины непостоянны.

Нахмурившись, Аместрис вернулась к вопросу о детях. В уме она держала своих. Все знали, что царица-мать ненавидит свою дочь Амистис, чей страстный роман с прекрасным Аполлонидом был известен всем даже тогда. После воспоминаний о Ксерксе Аместрис перешла к делу:

— Греки хотят мира. Или так говорят.

— Какие греки, великая царица?

Аместрис кивнула:

— Да, в этом вечная трудность, не так ли? Сейчас прибыло два разных посольства: одно из греческого города Аргоса, излюбленного места Ксеркса, если можно любить что-либо столь… непостоянное, как греческий город; другое из Афин.

Должно быть, я выдал свое удивление. Аместрис снова кивнула:

— Мы тоже удивились. Мы думаем, они приехали с добрыми намерениями. Но как знать? Афинский посол — Каллий, зять Кимона.

— Аристократ?

— Да. И значит, настроен против персов. Но кто бы он ни был, нынешнее демократическое правительство выбрало для переговоров с нами его.

Аместрис в отличие от Великого Царя, которому всегда полагалось быть наподобие божества, проникающего в каждый атом обсуждения, не вникая в конкретные подробности, могла вдаваться в детали. Она же вела себя как старый евнух, вечно перечитывающий канцелярские записи, она знала тысячу и одну мелочь о тысяче и одной вещи, правда в отличие от Атоссы не улавливая главного.

— С аргосским посольством ведет переговоры внук Гиппия. — Аместрис улыбнулась мне своей застенчивой улыбкой. — Но для переговоров с демократами, мы подумали, было бы бестактно использовать внука тирана. И мы были бы рады, если бы с Каллием имели дело вы.

Я принял поручение.

С самого начала мы с Каллием прекрасно поладили. Он рассказывал мне свои истории про Марафон, и сначала я наслаждался его обществом. Потом он мне надоел. Но сегодня нравится опять. В этой жизни так мало постоянного, что получаешь удовольствие от человека, настойчиво рассказывающего тебе из года в год одни и те же истории слово в слово. В переменчивом мире только Каллий вызывает неизменную скуку.

Я показал ему и остальному посольству Персеполь. Они с тупым ошеломлением смотрели не только на богатство Персии — к этому они были готовы, — но и на созданные Ксерксом чудеса архитектуры. Двое из афинян были строителями. Один из них был близок с Фидием, и я уверен: позади этого дома, среди шума и воровства, строится копия Зимнего дворца в Персеполе как символ афинскогогения!

Подробности договора я не имею права обсуждать. Они были засекречены четырнадцать лет назад, когда переговоры только начинались, и хранятся в тайне до сих пор, хотя мирный договор действует уже три года, с момента столь своевременной кончины Кимона на Кипре. Могу сказать, что обе стороны согласились сохранять свои сферы влияния. Персия не будет вмешиваться в события на Эгейском море. Афины не будут вмешиваться в дела Малой Азии. Вопреки легенде никакого подписанного или скрепленного печатью договора не существует, потому что Великий Царь может договариваться лишь с равными. А поскольку он царь царей, то равных ему нет, и он только выражает согласие на договор. Битва в устье Эвримедонта настроила персов против греков, и переговоры поэтому велись тайно. Только Великий Царь, царица-мать и я знаем детали этого договора.

В конце концов, когда Кимон умер и к власти твердо пришел стратег Перикл, обе стороны заключили соглашение и меня как вещественный символ нашего превосходного мирного договора послали в Афины. Надеюсь, мир просуществует дольше, чем символ, который не намеревается провести еще одну зиму в этом жутком городе, в этом продуваемом доме, в этом беспорядочном государстве.

Тебе предстоит похоронить мои останки, Демокрит. Я хочу поскорее вернуться к первичному единству. Любопытная оговорка! Я процитировал Учителя Ли. Конечно, я имел в виду не первичное единство, а хотел сказать — к Мудрому Господу, из которого наш дух выходит и к которому, очистившись от Лжи, возвратится в конце времени долгого владычества.

Чтобы тебя потешить, Демокрит, замечу, что во время моей последней аудиенции у царицы-матери меня восхитил и очаровал двадцатидвухлетний евнух Артоксар. Он очень помог нам при подготовке деталей договора. Если правда, что Аместрис нравится его ущербная любовь, я хвалю ее вкус. Артоксар не только умен, но и красив. Говорят также про его роман с Аполлонидом, любовником Амистис. Боюсь, когда-нибудь эти дамы столкнутся. Когда это произойдет, я в первый и последний раз возблагодарю судьбу, что нахожусь в Афинах.

КНИГА IX ПЕРИКЛОВ МИР

1

Прошлой ночью стратег Перикл праздновал третий год моего посольства, устроив в доме Аспазии вечеринку с музыкой. Как и все, касающееся мало кому известного и еще менее славного посольства, вечеринка проводилась в относительной тайне и в последнюю минуту. Незадолго до заката, когда я уже собрался лечь спать, явился Демокрит с сообщением, что стратег хочет меня видеть. Мы поспешили через весь город, закрывая лица плащами, чтобы консерваторы не узнали, что представитель Великого Царя сговаривается с Периклом поработить Афины.

В начале ведущего к дому Аспазии переулка — нельзя назвать это улицей — стояли два скифа-охранника. Они спросили Демокрита, по какому мы делу. Он назвал им какой-то пароль, и нас пропустили.

Я совершенно взмок. Летом здесь так же жарко, как зимой холодно. В общем, климат почти такой же скверный, как в Сузах, если это возможно. Впрочем, теперь я стал необычайно восприимчив к жаре и холоду. Короче, придя к Аспазии, я обливался потом.

Демокрит говорит, что обстановка там очень изысканна. Но откуда тебе знать? Несмотря на все богатство твоего деда, дом в Абдере, где ты воспитывался, весьма неказист, если не сказать большего. Из всех окрестных домов лишь дом Каллия представляется одновременно и удобным, и роскошным. Я чувствую, что ковры лежат на каменном полу, а на жаровнях курится ароматическое дерево.