Сотворение Святого
Шрифт:
– Ссору затеял сам Эрколе, – вставил молодой человек, как я потом понял, Алессандро Моратини, брат Джулии даль Эсти.
– Я знаю, – кивнул Кеччо, – но он не решился так вести себя, если бы не знал о каких-то планах Джироламо. – Он помолчал, вновь посмотрел на меня: – Вы не должны задирать его.
– Наоборот, – ответил я, – должен. Он меня оскорбил.
– Это не важно. Я не допущу, чтобы вы его задирали.
– Это касается только меня.
– Чушь! Вы гостите в моем доме, и, насколько я понимаю, это та самая возможность, которую выискивает Джироламо.
– Я не понимаю, – честно признал я.
– Послушайте, – Кеччо вновь сел, – когда Сикст передал Форли своему племяннику Джироламо Риарио, я, показав себя полным дураком, сделал все, чтобы подчинить ему город. Мой отец был против,
– Я помню, – кивнул Маттео. – Ты использовал Сикста для того, чтобы не допустить возвращения Орделаффи, и ты думал, что Джироламо станет орудием в наших руках.
– Я не отдал бы город в руки человека, которого раньше никогда не видел… Но с тех пор прошло восемь лет. И Джироламо отменил самые большие налоги, гарантировал городу множество привилегий и взошел на трон вместе с Катериной.
– Под радостные крики, – добавил Алессандро.
– Через какое-то время популярностью он затмил Орделаффи, и, когда он проходил по улицам, люди подбегали, чтобы поцеловать полу его плаща. Он проводил много времени в Риме, но направлял богатство папы на украшение Форли, а когда приезжал, пиры и балы следовали один за другим.
Потом папа Сикст умер, и Джироламо обосновался в Форли, во дворце, который перестроил для своих нужд. Пиры и балы продолжались. Когда высокородный чужестранец приезжал в город, граф и его жена устраивали в его честь роскошный прием, чтобы показать богатство и процветание города.
Поэты на все голоса прославляли правителя, а люди повторяли вирши поэтов…
Потом наступила катастрофа. Я часто предупреждал Джироламо, потому что мы были близкими друзьями… тогда. Я говорил, что нельзя жить в той роскоши, к которой он привык, когда он мог распоряжаться всеми богатствами христианского мира и тратил на ожерелье Катерины сумму, равную годовому бюджету какого-нибудь города. Он не слушал. Отвечал: «Я не могу быть жадным и прижимистым», – и называл это политикой. «Чтобы быть популярным, нужно быть великолепным». Но наступил момент, когда казна опустела и ему пришлось брать деньги в долг. Он делал заемы в Риме, и Флоренции, и Милане и все это время не сокращал расходы, а, наоборот, тратил все больше. И когда более не мог одалживаться на стороне, он обратился к гражданам Форли, в первую очередь ко мне, и я неоднократно ссужал ему крупные суммы. Но этого не хватало, и он посылал за самыми богатыми жителями Форли и просил денег. Естественно, ему никто не мог отказать. Но он растранжирил их деньги, как растранжирил собственные, и в один прекрасный день созвал совет.
– Да, – кивнул Алессандро. – Я там был. И слышал его.
Кеччо продолжил, едва Алессандро замолчал.
– Он пришел в зал заседаний совета, как всегда, в великолепных одеждах и начал разговаривать с сенаторами, с каждым по отдельности, очень вежливо, смеялся, пожимал руки. Потом, пройдя на свое место, произнес речь. Напомнил о мягкости своего правления, о процветании города в последние годы, объявил о возникших у него проблемах и, наконец, попросил вернуть ранее отмененные налоги. Они были настроены против него, потому что многие в частном порядке уже одолжили ему деньги, но вел Джироламо себя так обаятельно, говорил столь убедительно, что все вдруг увидели разумность его требований. Я знаю, что и сам во всем пошел бы ему навстречу.
– Если он только начнет говорить, то от любого добьется всего, что ему нужно, – вставил Лодовико.
– Совет единогласно проголосовал за введение прежних налогов, и Джироламо рассыпался в благодарностях.
Последовала пауза, прерванная Маттео.
– И что потом? – спросил он.
– Потом он уехал в Имолу [12] , – ответил Кеччо, – и там начал тратить деньги, собранные здесь.
– И как теперь к нему относятся в Форли?
– Когда пришло время платить налоги, Джироламо перестали возносить хвалу. Сначала жители бурчали себе под нос, потом возмущенные голоса зазвучали громче, и скоро все, кто мог, уже криком честили Джироламо и его жену. Граф услышал об этом и приехал из Имолы, думая, что одним своим присутствием утихомирит город. Но этот дурак не понимал, что
своим видом только злит народ. Они видели его роскошные костюмы, золотые и серебряные платья его жены, драгоценности, пирушки и знали, что все это оплачено из их карманов. Деньги, которые люди могли бы потратить на еду для детей и на свои нужды, тратились на безумную роскошь, в которой купались фаворит прежнего папы и его незаконнорожденная жена.12
Город, основанный в 82 г. до н. э. В описываемое время Джироламо был также и правителем Имолы. К достопримечательностям города относится замок Сфорца, построенный Джироламо для Катерины Сфорцы.
– А как он относился к нам? – Лодовико в сердцах стукнул кулаком по столу. – Я служил у герцога Калабрии, и он делал мне такие искушающие предложения, что я покинул неаполитанскую армию, чтобы вступить в папскую армию. И теперь, четыре года спустя, я не получил и ломаного гроша за свою службу. Когда я спрашивал его, он успокаивал меня ласковыми словами, но теперь обходится и без них. Несколькими днями раньше я остановил его на площади и, упав на колени, умолял вернуть долг. Он меня оттолкнул и сказал, что не может мне заплатить, хотя драгоценный камень на его груди стоил в десять раз дороже тех денег, которые он мне задолжал. И смотрит он на меня хмуро, а ведь я служил ему как верный пес. Я этого не выдержу! Клянусь Богом, не выдержу! – Он сжал кулаки и замолчал, кипя от ярости.
– А знаете, как он отблагодарил меня? – спросил Кеччо. – Я одолжил ему так много денег, что он не решается просить еще. Теперь же за мной оказался небольшой должок по налогам, так он прислал за ним сборщика. А когда я сказал, что сейчас заплатить не могу, он вызвал меня к себе и сам потребовал денег.
– И что ты сделал? – спросил Маттео.
– Я напомнил ему о деньгах, которые он мне задолжал, и он сообщил мне, что частные долги не имеют ничего общего с долгом перед государством, заявив, что я должен заплатить, а иначе все будет, как того требует закон.
– Он, должно быть, рехнулся, – удивился Маттео.
– Он рехнулся, рехнулся от гордости и не понимает, что живет не по средствам.
– Говорю вам, это больше терпеть нельзя! – воскликнул Лодовико.
– И меня предупреждают, что он грозится заткнуть мне рот, – добавил Кеччо. – На днях он беседовал с Джузеппе Элбисиной и сказал ему: «Надо бы Кеччо поостеречься. Он может зайти слишком далеко и узнать, что рука правителя не такая мягкая, как рука друга».
– Я тоже слышал его слова, звучащие как угрозы, – вставил Алессандро.
– Мы все слышали, – кивнул Лодовико. – Если Джироламо выходит из себя, он не думает, что говорит, и тогда становится ясно, какие планы вынашивают он и его молчаливая жена.
– Теперь, мессир, вы понимаете, в каком мы положении, – обратился ко мне Кеччо. – Под нами бушует огонь, а земля так тонка, что мы вот-вот провалимся в самое пекло. Вы должны пообещать более не искать повода для ссоры с вашим соотечественником, этим Эрколе Пьячентини. Он один из фаворитов Джироламо, и тот не позволит его тронуть. Если вы убьете Пьячентини, граф воспользуется этой возможностью, чтобы арестовать нас всех, и нас будет ждать судьба флорентийских Падзи [13] . Вы обещаете?
13
Знатная и богатая флорентийская семья, враждовавшая с Медичи. Неудавшаяся попытка убийства Лоренцо Медичи, предпринятая в 1478 г., закончилась для Падзи крайне печально – смертью многих ее членов и конфискацией имущества.
– Я обещаю отложить месть до более благоприятного времени.
– А теперь, господа, мы должны разойтись, – подвел Кеччо итог нашей встречи.
Когда мы прощались, Алессандро повернулся к Маттео.
– Завтра ты должен привести своего друга к моей сестре. Она будет рада видеть вас обоих.
Мы ответили, что безмерно счастливы такому предложению, и Алессандро, и Лодовико Пансекки оставили нас.
Маттео задумчиво посмотрел на Кеччо:
– Кузен, все это выглядит как заговор.