Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник)

Затруднено было дорожное движение: поскольку тот, кто меняет старую колею на новую, знает, что бросает, но не знает, что найдет; были запрещены как развороты (потому что ведь сделанного не воротишь), так и объездные пути (кто объезжает все дороги, рискует переломать ноги). С другой стороны, попали под запрет все быстроходные экипажи (тише едешь – дальше будешь) и даже использование ослов в качестве гужевого транспорта – из-за распространяемого этими животными зловония (осла мыть – только зря воду лить), да и вообще осуждались не только путешествия, но и любая деловая активность, потому что, кто на ходу спит – тому меньше надо (а вот употребление наркотиков по этой же причине поощрялось). Заброшена оказалась почтовая служба, потому что, хочешь сделать дело, сходи сам, а хочешь его испортить – пошли письмо. Затруднилась до чрезвычайности защита частной собственности. Памятуя о том, что если собака лает, то не кусает, на них, чтобы отучить от пустобрехства, стали надевать намордники до того тесные, что воры могли творить свое дело без помех.

Гигиенические процедуры оказались сведены к минимуму, потому что, кто горячей водой боится ошпариться, тому и холодная ни к чему.

Сотрудничество между разными людьми основывалось на буквальном толковании народной мудрости: чтобы был салат повкусней, пусть скряга добавит оцет, законник – соль и дурак – олей (известно также, что с оцетом, олеем, солью да перцем хоть сапог съедобным покажется), и, таким образом, когда нужно было что-то приготовить (не самому, разумеется, ведь каштаны из огня положено чужими руками таскать), требовалось найти трех подходящих людей, известных именно этими качествами. С тем, чтобы найти глупца, проблем не возникало, потому что дураком родишься – дураком и помрешь, но с жадиной возникали большие сложности. Никто не желал признавать себя таковым, потому что жизнь скряги не оказывалась долгой (давился за грош, да попал на нож). В конце концов, как правило, салат приходилось есть вообще незаправленным. Впрочем, никто не жаловался, потому что голод – лучшая приправа.

Та же проблема, что с салатом, возникала с утренним туалетом. Конечно, глаза старого друга – самое верное зеркало, но поди найди старого друга каждое утро! Не говоря уж о том, что, когда два старика пытались побриться, стоя друг перед другом, это приводило к печальным последствиям.

Общение сводилось в основном к обмену отдельными междометиями, известно же: молчание – золото, молчи, дурак, за умного сойдешь, в закрытый рот муха не залетит, меньше говори, больше слушай, вылетевшее слово делает слабее, проглоченное – сильнее. Известно также, что глоток вина хорош для желудка, а два глотка лишают рассудка, вино веселит, да все выболтать велит, а кабатчик и нищета одной дорожкой ходят, и поэтому жители Утопии избегали дружеских посиделок. А если они все-таки иногда случались, то заканчивались яростными драками, потому что пей да людей бей. В силу того же буквально истолкованного Принципа невозможно было и перекинуться в карты, потому что довериться случаю – все равно что взять слепого в поводыри, а где возьмешь столько слепых, чтобы вести каждого игрока? И достаточно было появиться одноглазому, как игра поневоле заканчивалась в его пользу, потому что в стране слепых и кривой – король. Впрочем, состязания на ловкость и силу тоже были под запретом, потому что против лома нет приема, а пустишь стрелу – вернется войско.

Трудно было заниматься коммерцией, особенно для кондитеров, потому что прямо про них сказано: кто глядит на покупателей гордо, получает от них тортом в морду. Да и вообще торговля оказалась мелочной. Поскольку мало кто был достаточно богат, чтобы покупать дешевые вещи, покупатели и продавцы друг друга в грош не ставили, а только беспрестанно ругались. «Ну и почем эта ветошь?» – вопрошал покупатель, заходя в лавку. «Сами вы, сударь, ветошь, – немедленно отвечал продавец. – А матушка ваша – старая кошелка!» Неудивительно, что такой ответ провоцировал то, что можно назвать «синдромом Зидана». Впрочем, поскольку, как известно, умереть и заплатить всегда успеется, торговцы беспрестанно разорялись по причине злостных неплатежей.

К тому же работали там очень мало, потому что у каждого святого свой праздник. Наутро о том, чьи именины отмечали, разумеется, забывали (с глаз долой – из сердца вон), но праздничных дней в результате набегало 365 в году. Проводили их в пирушках, ведь за столом не старишься, а еще же есть день Святого Мартына, когда из всего, что горит, получаются вина. Апогея эти прославления святых достигали, естественно, во время карнавала, когда даже священники напивались до положения риз, а офицеры нимало не берегли честь мундира. Впрочем, поскольку друзей моих пусть Бог хранит, а о врагах я сам позабочусь, вооруженные силы вскорости были распущены.

Что же касается вообще жизни религиозной, она тоже оказалась сопряжена с известными трудностями. Прежде всего непросто было распознавать священников. Поскольку сутана не делает монаха, эти божьи люди всегда расхаживали в чуждых их сану одеяниях. Кроме того, раз уж Бог предпочитает говорить с теми, кто любит молчать, молитвы отнюдь не приветствовались.

Затруднено было и отправление правосудия. Обвинительных приговоров почти не было: не согрешишь – не покаешься, а покаешься – считай, не грешил. Но даже в том случае, когда обвиняемого приговаривали к наказанию, его невозможно было осуществить, потому что наказывать же надлежит грех, а не грешника. Нанимать адвокатов было запрещено: добрые советы цены не имеют, и судьям приходилось удалять свидетелей, ведь кто слушает всех – не услышит ничего (редкие исключения делались для неизлечимо больных, поскольку на краю могилы скрывать нечего). Неподсудны были дела внутрисемейные – в своем дому каждый сам судит (а в чужом – как скажут люди), не рассматривались несчастные случаи на производстве – юристы ограничивались замечанием, что, коли высоко залезешь, легко и шею свернуть. Но и при разбирательстве самых тяжких злодейств прибегали к внесудебным соглашениям (худой мир лучше доброй ссоры), и смертной казни можно было избежать, если злодей готов был пойти на то, чтобы ему отрезали язык. Раз уж злые языки страшнее пистолета, лишившись языка, злодей оказывался безоружным и безопасным. К смертной казни порой приговаривали, но потом заменяли ее варварской забавой: устраивали забеги среди осужденных (дурная голова ногам покою не дает) – и проигравшего не ожидало ничего хорошего. Следует также добавить, что мудрено было осудить грабителей. Убежденные, что ничего не дается так дешево и не ценится так дорого, как вежливость, те отбирали у своих жертв деньги и товары не оружием, а одним лишь внушением и потом настаивали на том, что пострадавшие расстались со своим добром исключительно по доброй воле. Вообще, от наказания обычно старались воздерживаться, потому что коли нет души – хоть кол на голове теши.

В какой-то момент, однако, вспомнили о том, что, кто с мечом придет, от меча и погибнет, и было учреждено публичное наказание по принципу око за око, зуб за зуб. Такая метода приносила отличные результаты, пока речь шла об убийствах, но поставила исполнителей в крайне затруднительное положение, к вящему соблазну публики, когда дело коснулось содомского греха, и от подобной практики пришлось отказаться.

Не существовало наказания для дезертиров, считалось, что они просто следуют правилу: где родился, там и пригодился, зато курьезным образом строжайше взыскивалось с обладателей неразборчивого почерка: раз ты пишешь как курица лапой, будь готов к тому, что попадешь как кур в ощип. Запрещены были портретные изображения на надгробных памятниках: коли не помрем – так увидимся, а раз уже умер, так, значит, и смотреть нечего.

Судьи наконец совсем лишились доверия, потому что к ним применяли так называемое «первое правило горящей шапки»: кто кричит громче всех «Держи вора!», тот самый вор и есть. (Второе правило гласило: «Украл пятак – пропал за так, украл тыщу – никто не взыщет».)

В Республике, столь явственно основанной на несправедливости, положение женщин не могло не быть трагическим. Ведь народная мудрость никогда к ним не благоволила и даже побаивалась, уверяя, что баба, огонь и море – лучше с ними не спорить, бабу от кума запирай на три двери, потому что им нельзя верить, женским слезам и конскому поту доверяй как поцелую Искариота, росточком не вышла, да хоть заправляй дышло, ревнив да рогат – все равно виноват, с бабой сперва сладко, да потом гадко, коли бабе охота – не спасут и ворота, сучка не захочет, кобель не вскочит, и вообще – черт ли сладит с бабой гневной.

Женам приходилось вставать ни свет ни заря (пусть бы невестка и дура, только бы огонь пораньше дула) и сносить побои (бьет – значит, любит, и вообще люби как душу, тряси как грушу), а о мужьях постарше, не столь горячих, девицам нечего было и мечтать: мужчины с сединой в бороде панически бежали от беса, готового впиться в ребро.

Понятно, что столь всеобъемлющее женоненавистничество затрудняло сексуальную жизнь до крайности. Ведь все зло от баб, а коли ублажает – лихое замышляет. Но при этом супружеская неверность считалась в порядке вещей, потому что своя жена – полынь горькая, а чужая – лебедушка. Памятуя о том, что Новый год – новая жизнь, жители Утопии полагали: младенцам подобает рождаться лишь в январе, и, следственно, совокупляться дозволительно лишь в начале апреля. Но, поскольку на Рождество блюдешь строгий обряд, а на Пасху христосуешься со всеми подряд, совокупления эти оказывались сплошь «на стороне» (ну, сами понимаете: Новый год встречаешь за замком, а Пасху – с огоньком, вот муж так и бегал за женой и ее любовником с горящей головешкой), и население Счастливой республики состояло почти исключительно из незаконнорожденных.

Указанные трудности сексуальной жизни ни в малой степени не компенсировались ни рукоблудием, ни распространением соблазнительных картинок, потому что какой толк в том, что висит груша, коли нельзя скушать, и видит око, да зуб неймет. Зато случаи гомосексуализма были отнюдь не редки. Стерпится – слюбится, да и вообще – не по хорошему мил, а по милому хорош.

Немногим могли помочь медики. Им не особо доверяли: известно же, что, если хочешь быть здоров – позабудь про докторов, что все болезни от нервов, что, когда ты по-настоящему болен, никакой врач не поможет, зубной врач ест зубами своих пациентов, а врачебные ошибки земля покроет. Коли лучшее средство от насморка – гильотина, самым распространенным методом лечения тяжелых болезней стала эвтаназия (а что? – cильной болезни – сильное средство). В менее тяжелых случаях рассказывали больному веселые истории (пять минут смеха продлевают жизнь на день) или, на худой конец, вместо того чтобы идти к врачу, забивали свинью (побреешься – целый день хорошо, возьмешь жену – целый месяц хорошо, а забьешь свинью – целый год хорошо). Никому были не нужны кардиологи, потому что сердцу не прикажешь, не многим лучше обстояло дело и с ветеринарами: дареному коню в зубы не смотрят, так что пользовать дозволялось только тех скакунов, что были куплены за большие деньги. Чрезвычайно распространены оказались легочные заболевания. Твердо веря в истинность приметы, что на Сретенье зима с весной встретится впервой, жители Утопии после этого праздника одевались уже по-весеннему, не обращая внимания на возможные вьюги и метели. В загоне оказалась и ортопедия: хирурги помнили то непреложное правило, что коли у тебя одна нога короче другой, так уж приноровишься хромать.

Последним утешением этого несчастного народа могли бы, конечно, стать спортивные соревнования. Но турниры, как правило, заканчивались, не начавшись (хорошая подготовка – залог победы), а поскольку всадник без копья – не всадник, проводить скачки оказывалось весьма неудобно – копья очень мешали жокеям. Любимая народная потеха – борьба в грязи – тоже теряла смысл, ибо сказано: когда кидаешься грязью, победил ты или проиграл, все равно перепачкаешься.

Единственной доступной забавой, таким образом, оставался ярмарочный столб, на вершине которого устанавливали шкалик шипучего вина (кто не рискует – тот не пьет шампанского).