Совдетство. Узник пятого волнореза
Шрифт:
Мы шли вдоль узкого Сухумского шоссе, выжидая момент, чтобы пересечь опасную трассу. Даже Рекс, несмотря на свою безалаберность, под колеса не лез, а пытливо смотрел на нас, дожидаясь разрешения перебежать проезжую часть. Вообще, собаки, по моим наблюдениям, гораздо смышленее, чем принято думать, они абсолютно все понимают, а человеческой речи не учатся нарочно, сообразив, что говорящим псам хитрые люди тут же придумают кучу нелегких обязанностей, кроме охраны и охоты, а вот кормежки при этом не прибавят. Тявкать и скулить – оно спокойнее.
Конечно, движение здесь не такое плотное, как в Москве на улице Горького или на Калининском проспекте, зато местные водители носятся с дикой скоростью, точно на пожар спешат, даже грузовики-длинномеры и пассажирские автобусы летят как ненормальные.
– Как же так? – удивился однажды Башашкин. – Ты князь, а Иосиф Виссарионович из революционеров. Они ж у вас все отобрали. Неувязочка!
– Какой еще революционер? Он царь был!
За высоким бетонным забором Госдачи, меж кипарисов и пальм, можно разглядеть в просвет ворот особняк, где отдыхал вождь и учитель, но пробраться туда даже не мечтай: на въезде у шлагбаума стоят солдаты, а периметр охраняют овчарки. Даже тетю Нину, которая работает там сменной уборщицей, всякий раз осматривают так дотошно, словно впервые видят. Знакомая кастелянша однажды разрешила ей для интереса прилечь на кровати Сталина.
«Узкая и жесткая! – заметила привередливая казачка. – Один спал. Без жены. Точно – к гадалке не ходи!»
А машины все летели мимо. Наконец местная бабуля в черном платье и платке, гортанно ругаясь, взмахом руки остановила движение и поволокла под уздцы через дорогу обиженного ослика, груженного взъерошенным хворостом и похожего со стороны на голенастого дикобраза. Гигантский кран с ажурной стрелой встал перед бабкой как вкопанный. Пожилых на Кавказе уважают!
– Старикам везде у нас дорога! – наставительно заметил Башашкин.
Узкий проулок между заборами круто спускался прямо к пляжу. Запахло лаврушкой, ее здесь тоже используют в качестве живой изгороди. А в Москве в бакалее невесомый пакетик этой приправы стоит десять копеек! Рекс яростно заметался от калитки к калитке, старательно перебрехиваясь со знакомыми псами, отвечавшими ему звонким лаем. Очевидно, он издевался над собратьями, мол, вас, блохастых кретинов, держат на цепи, а я, как вольное четвероногое существо, иду с хорошими людьми купаться!
И вот – море! Между серыми бетонными волнорезами, уходящими в воду, теснились мутно-бирюзовые волны, они торопились к суше, вскипая белыми пенистыми гребешками. Я представил себе, что Москва тоже стоит на побережье, которое начинается возле Измайловского парка, там, где Оленьи пруды. Выйдя из школы, я сажусь в 25-й троллейбус, останавливающийся на Бакунинской улице за гастрономом, и еду освежиться в соленых волнах. Красота!
В обеденное время загорающих на пляже было немного, остались самые стойкие, прокопченные, задавшиеся целью за отпуск почернеть, как гуталиновые негры. Но попадались и комики: светловолосый курортник, прибывший, видно, утренним поездом, стал уже цвета вареного рака, к вечеру ему станет совсем худо, подскочит температура, заколотит лихоманка, а через пару дней тело покроется жуткими хлюпающими волдырями. Уж я-то знаю: сколько лет мы ездим в Новый Афон, ни разу мне не удалось уберечься, год от года отличался лишь степенью солнечных ожогов, даже «до мяса» сгорать умудрялся, правда, в детстве. Я мысленно дал себе слово в этом году уберечься, постепенно покрываясь ровным черноморским загаром, отличающимся от подмосковного, как шоколад от соевого батончика.
Рекс, взвизгнув от восторга, с разбегу влетел в воду и поплыл, высунув наружу черный кожаный нос, а его длинные, посеченные дробью уши шлепали по воде, точно ласты. Я, трепеща от радости, стряхнул с ног вьетнамки, продел в штанину и завязал влажные еще плавки, выскочил из шорт, сбросил майку и выжидательно глянул на спутников. Башашкин не спеша разоблачился и обмахивался руками, чтобы «остыть» перед погружением. Его белое обильное тело на фоне темнокожих пляжников напоминало
огромный пельмень, помеченный зеленой полосой с засохшей царапиной. Ларик, даже не раздевшись, смотрел на пляшущие волны со скучным видом, как мы, москвичи, на снег в феврале. Правую пятерню он по старой моде засунул в шорты, эта дурная привычка, которую остроумный Батурин называл «карманным биллиардом», была у моего друга с детства. Мать на него постоянно ругалась:– Вынь руку, блудень! Дотеребишься, дурак! Жениться нечем будет!
Сколько помню, он так всегда и бродил по участку: правая рука в трусах, а в левой – резиновая пшикалка от астмы. Кстати, а почему он теперь без ингалятора? Надо бы спросить…
– Первый раз в этом году? – поинтересовался Ларик.
– Во второй. На остановке окунулись. Эх, где наша не пропадала! – крикнул я и помчался к воде.
Крупная галька больно вдавливалась в отвыкшие ступни, но человек, который в детстве с деревенскими друзьями бегал босиком по сосновым шишкам, способен вытерпеть и не такое! Оттолкнувшись от берега, я под идеальным углом вошел в воду и пожалел, что поблизости нет Зои! Море, охолонув разгоряченную кожу, показалось на миг ледяным, но уже в следующую минуту стало ясно: оно теплое, как парное молоко. Ощутив во рту знакомую соленую горечь, я почуял во всем теле восторг и ушел в глубину с открытыми глазами. Впереди в зеленоватой мути угадывались каменные отроги, покрытые мятущимися водорослями, справа тянулась сплошная стена пятого волнореза. Сбоку мелькнула стайка серебристых рыбок, казалось, на дно опускаются осколки разбитого зеркала. Чуларки! А я без пики. Эх, обидно!
Вынырнув и поплавав, я повернул к берегу. Навстречу мне мощно пёр «остывший» Батурин. Он шел своим особым стилем, который называл «батурфляем». Дядя Юра совершенно исчезал в воде, потом на поверхности показывались его ладони, сложенные одна на другую (так делают балерины по телевизору), затем на поверхности появлялись голова и покатые плечи, и вверх взлетал фонтанчик, как у кита, затем Башашкин снова скрывался в волнах… Уплывал он обычно далеко, пользуясь тем, что спасателей здесь нет, никто не призывает в рупор вернуться за буйки, которые появились тут лишь в прошлом году. Раньше пляж считался совсем диким, а теперь полудиким.
Я вышел на берег, попрыгал на одной ноге, чтобы вытряхнуть воду из уха. Ларика на том месте, где мы расстались, не было. Он стоял на пятом волнорезе в компании ребят из нашей стаи. Всех, кроме одного, новенького, я знал с детства. Не было, правда, Степки Фетюка, но у него теперь другое занятие. Пацаны тоже сильно изменились за год: вытянулись, раздались в плечах, стали еще смуглее. Юный князь махнул мне рукой, мол, что стоишь – двигай сюда!
Когда семь лет назад я приехал в Новый Афон впервые, волнорезы уже были и выглядели так, словно их построили до нашей эры: серые, ноздреватые блоки потемнели, покрылись скользким налетом, а под водой обросли мидиями и зеленой паклей, мотавшейся в такт волнам. Кое-где из бетона торчали в труху проржавевшие железные петли, за которые когда-то монтажники цепляли крюки крана. Видимо, блоки были с самого начала положены неидеально, а потом, оседая, разошлись еще больше, перекосились, и внутри возникли затопленные проходы, образуя лабиринты. Особенно славился подводными коридорами пятый волнорез, Отчаянные местные шкеты втискивались в щели, а через минуту выныривали там, где лохматые плиты под углом уходили в море. Мне было строго-настрого запрещено соваться в эти бетонные недра, я, конечно, не слушался, заглядывал в запретные проходы вместе с Лариком, но углубляться, теряя из вида свет, не решался. Мало ли что…
Я подошел к парням и каждому старательно пожал руку.
– Здорово, Юрастый!
Новый Афон – единственное место в СССР, где меня звали Юрастым. Почему? С какой стати? Теперь уже не вспомнить. Мне больше нравилось обращение Москвич.
– Давно приехал? – сдержанно улыбнулся Алан, лучший здешний ныряльщик по прозвищу Ихтиандр, парень с мускулатурой, как у Гойко Митича.
– Сегодня.
– Поныряем?
– Я чуларок видел!
– Что там твои чуларки? Лобаны пришли. Здоровенные! – У Алана было смуглое волевое лицо и близко посаженные карие глаза, настороженно-внимательные.