Совесть

Тахира пробежала обратно, на ходу крикнула: «Сказала!» Сердце у Хайдара забилось, как при первом свидании. «Да еще и опух… На кого же я сейчас похож!» Поскорей стянул с себя безрукавку, содрал брюки и бросился в арык… А ведь неспроста сестра так уставилась на него, действительно вид не тот: появился животик, да и весь оброс жирком. А тот юродивый доцентик худ, строен и в последнее время следит за собой. Щеголем гуляет по кишлаку. Нет, так нельзя. Э, Хайдар!.. Пьешь много, обрюзг, опустился, брат…

Застучали зубы — доняла родниковая вода. Хайдар выскочил на берег, пробежал босиком по теплому, нагретому солнцем клеверу к старому деревянному сури под шелковицей. Взял за концы полотенце, растер тело до красноты. Оделся. Теперь — причесаться. Поднял мокрую голову — и опять эта знакомая, сладкая боль! Увидел обломанную ветку, а чуть пониже ту, другую, за которую тогда, пять лет назад, ранним утром ухватилась Латофат… Захотелось сейчас же, сию минуту увидеть ее, заглянуть в большие ясные глаза. Такая хрупкая, нежная и загадочная в своей странной печали. Нет, не должен он с ней быть грубым…

Хайдар подошел к дувалу, замирая раздвинул ветки вишни.

Домла все еще сидел на своем месте, перелистывая какую-то книгу Чуть дальше, под другой яблоней, стояли Сакиджан Абидов и Латофат. Они о чем-то разговаривали. Абидов горячо доказывал что-то, размахивая руками. Латофат слушала, чуть склонив голову набок, опустив глаза. Поговорив с минуту, доцент взял ее под руку и повел по аллее дальше, под урючину в конце двора. Нагнувшись к ней, зашептал на ухо…

«Ах вот как? Ясно… Зачем ей торопиться ко мне!..»

То ли кровь ударила в голову, то ли хмель не выветрился — потемнело в глазах у Хайдара. Сам не заметил — одним прыжком перемахнул дувал.

— Эй, Абидов!

Один вид Хайдара мог напугать — ворот безрукавки распахнут, волосы растрепаны, в них застряли вишневые листочки. Да еще свалился откуда-то с дувала, резко, хрипло окликнул.

— Слушай, доцент! Она что, законная жена тебе? Как смеешь брать ее за руку? Куда тащишь?

Домла как сидел с раскрытой книгой, так и замер. Латофат пыталась что-то сказать, но губы не слушались. Закрыла лицо ладонями, отвернулась. Сакиджан Абидов больше, чем всегда, заикаясь, попробовал урезонить Хайдара:

— П-послушай м-меня, д-дорогой!

— Уже наслушался! С меня хватит! — Хайдар вобрал голову в плечи, пошел на доцента. — Это тебе не Ташкент, там твори, что захочется. А здесь веди себя прилично, а то придется привести тебя в порядок…

— П-приводить в п-порядок — это вы можете. Это я з-знаю…

— Еще смеешься, ничтожество? — Хайдар рванул с себя безрукавку, швырнул прочь.

Тахира вбежала во двор, бросилась к нему:

— Братик мой, родной!

— Отойди, Тахира! Надоел мне этот ухажер!..

— Хватит! — ударил книгой о помост домла. — Что ты там мелешь, глупец?

— A-а, вы?.. Нечего вмешиваться в мои дела, дорогой дедушка! Один раз подставили мне подножку, и хватит…

— Братик! Любимый! — Тахира пыталась ладонью закрыть ему рот.

Хайдар отмахнулся и снова пошел на Сакиджана:

— Немедленно… Сегодня же катись отсюда!

— П-послушайте меня, молодой человек! Если вы даже купили этот кишлак…

— Купил я или нет, разговор один — здесь, в этом кишлаке, или ты будешь, или я!

Алия — будто из-под земли возникла — наседкой подлетела к сыну, повисла на шее:

— Сыночек мой! Что с тобой?

— Подождите, мать, не мешайте! Ничего вы не знаете! Этот заика…

— Перестаньте! — Этот стон Латофат заставил замолчать Хайдара. Дрожа, пылая глазами, девушка рванулась к нему. — Перестаньте сейчас же! Прекратите эту недостойную возню, или я на всю жизнь… не взгляну на вас!

— Латиф! — Хайдар вдруг обмяк. — Латиф…

— Мне больше нечего сказать вам! — Латофат снова закрыла лицо руками и побежала к воротам. Как раз в это время с улицы входила Фазилат с большим блюдом в руках, завернутым в дастархан. Латофат с ходу наскочила на мать и, не останавливаясь, выбежала на улицу.

Во дворе все молчали. Слышалось только тяжелое дыхание Хайдара да всхлипы Тахиры.

Алия провела рукой по мокрым от слез щекам. Посмотрела на Абидова — он так и стоял с опущенной головой под яблоней, потом на Нормурада-ата, все так же сидевшего — на сури, и остановила взгляд на замершей у ворот Фазилатхон.

— Фазилатхон, милая! Никто не слышал этого разговора! Никто! Хайдарджан ничего не говорил, и вы ничего не слышали. Дядюшка, вы поняли меня? Дядюшка!..

Домла не двинулся. Молчал.

2

Фазилат не находила себе места: вот уже несколько часов, как Латофат заперлась в своей комнате. Так было и в ту ночь — после разговора с Кадырджаном. Ни слова не вымолвила, не всплакнула. Уж лучше бы плакала, выговорила свою боль, освободила душу от всей этой копоти!

Странный парень Хайдар. Взрослый, без пяти минут ученый, а ведет себя, как юнец. Будто уличный хулиган, скандал учинил, обозвал приезжего всякими словами. И это перед самой свадьбой! К кому ревнует невесту? Разве это соперник — ни виду, ни положения, да и за тридцать уже перевалило.

А все Атакузы. Ведь он за людей не считает ни Фазилат, ни сына, ни даже Латофат. У Атакузы только на языке — кудагай, на самом же деле Фазилат для него — пустое место. Аллах знает, может, еще и стыдно ему, что роднится с ней. Дает понять всем: истинный сват его — Бурибаев! Вон куда гнет.

Потому и устроил царский прием Бурибаеву, в горы возил, барана зарезали в его чееть. А вчера, как вернулся с гор, еще барана зарезали. Музыканты, которыми тешил гостей, уехали в город, так он школьных учителей заставил, есть там такие — хорошо умеют играть и петь. До самого утра пировали в саду. Фазилат уснуть не могла, ее дом через улицу — все слышно. Под их музыку вспоминала прошлое. Проплакала всю ночь. Кадырджан — дай бог, чтобы жизнь его была долгой! — не отходил от отца, вместе с ним веселился, а утром уехал провожать. А Латофат, как и мать, не сомкнула глаз. До самого рассвета слышны были шаги в ее комнате, и свет тошажигался, то гас. Через улицу из сада Атакузы неслись пьяные крики: «Молодцом, Джамал Бурибаевич! Пусть живет Джамал-ака сто лет!»

Как ведь обидно… В детстве Атакузы был такой добрый, отзывчивый. А теперь что с ним стало! Ну хорошо, допустим, не считается с нами, с женщинами, не берет во внимание ни Фазилат, ни дочь ее, уверен ведь — никуда им не деться. Но бедный старик, его родной дядя! О нем хоть бы подумал.

Фазилат не видела домлу Нормурада с самой войны. А месяц назад посмотрела на него в день траура и несколько дней не могла прийти в себя. Ничего не осталось от прежнего Нормурада. Тогда, до войны, он казался большим, крепкий такой был, коренастый. Красивый был мужчина. А лицо какое! Робела смотреть на него — такая была в лице его мудрость.