Совесть

Десятки статей написал, так же рьяно утверждая то, что прежде клеймил. Интересный случай вышел на его защите: кто-то, — не Нормурад, конечно, нет, кто-то из старых ученых-ирригаторов — напомнил Мирабидову о той давней его статье. Вахид Мирабидов и тут не растерялся. Закатил такую страстную саморазоблачительную речь, так поносил себя за верхоглядство, за поспешность — не жалея лил на самого себя потоки грязи. Нормурада же Шамурадова, наоборот, превознес за дальновидность и прозорливость, так высоко поставил как ученого, что стало даже неловко. Домла Ша-мурадов давно махнул рукой на этого сладкоголосого соловья.

Домла разжал руки, поднял голову. Атакузы не было на месте. Он снимал пиджак, висевший на ветке яблони, — видно, собрался уходить.

— Подожди! Ты же не дослушал меня…

— А чего мне слушать? — Замкнутое лицо Атакузы еще больше потемнело, угрожающе заиграли желваки. — Я знаю, что легло между вами. Он сам мне рассказал. Но обстоятельства ведь какие были…

— Обстоятельства?

— А вы будто не помните? Это же было сложное предвоенное время…

— Вот оно что! — Бугристая, обрамленная белым пушком голова Нормурада Шамурадова мгновенно сделалась пергаментно-бурой. — Это же привычка всех подонков — сваливать свои подлости на обстоятельства, на время! А что, если какой-нибудь мерзавец наврет на тебя три короба, и ты упадешь… А потом свалит все на обстоятельства!.. Как ты на такое посмотришь, хотел бы я знать, дорогой мой племянник?

— Я?

— Да, ты! Впрочем, ты, кажется, сам многие свои дела привык оправдывать обстоятельствами! Слышал я, собираешься будто бы породниться с этим… с Джамалом Бурибаевым? Тоже, наверно, обстоятельства?

Атакузы, никак не попадая в рукава пиджака, вплотную подошел к столу. В яростно горящих глазах блеснула усмешка.

— Вы бы хоть посмотрели на мою будущую невестку!

— Достаточно насмотрелся на ее мать. И если хочешь знать, даже бабушку твоей невестки все еще помню! Младшую жену знаменитого торгаша Кудрат-ходжи.

— Ах, дядя, дядя! — вздохнул Атакузы, будто не домла был перед ним, а несмышленое дитя. Устало опустился на стул. — Вот вы — мудрый человек, вы — домла, а не хотите понять простую вещь: молодежь знать не хочет о старых передрягах. Разве я не понимаю, как больно вам! Но что мне делать, мой сын…

— Вот именно — твой сын! — перебил старик с горечью. — Ты думаешь, мне безразлична его судьба, его работа? А ты сам хоть знаешь, что он плетет в своей диссертации под мудрым руководством наставника?

— Проповедует идеи насилия и убийства?

— Хватит чепуху городить! — прикрикнул домла. — Он призывает вторично использовать воды, накопленные в коллекторах после промывки засоленных земель! Использовать рассол для полива! Понимаешь ты хоть это?

— Так-так…

— Утверждает, что можно употреблять воды, засоленность которых доходит до пяти граммов на литр!

Ты же сам осваиваешь новые земли в степях. Скажи-ка, что будет с такой землей через десять лет, если…

— А вы думаете, сейчас не используют такие воды?

— Да, используют! Приходится! Но утверждать такое в диссертации, оправдывать высоким авторитетом науки!.. Это же преступление! — голос домлы сорвался с грубоватого баса на неестественно тонкий фальцет. — И все это идет от него, от твоего закадычного. Ему сегодня выгодно это. Потому как много еще руководителей, живущих лишь сегодняшним днем! Таких же, как и этот, с позволения сказать, доктор наук. Сегодня он ломится в передовые, а что будет завтра — плевать. Вот зародилась идея переброски сибирских рек в наши края. И он уже бьет в барабан! Книгу успел написать. А как отразится переброска рек на климате, на всей природе края? Изучить, взвесить все «за» и «против», подумать о подготовке к этому делу наших земель — некогда. Потом будем каяться, произносить саморазоблачительные речи! А твой сын, с ним что станет?..

— Вот что, дядя, мне сейчас не до сибирских рек! — заговорил неестественно спокойно Атакузы. — Своего отношения к домле Вахиду я не изменю. Он, по крайней мере, знает цену дружбе! А вот вы, — Атакузы рывком поднялся и тут же увидел тетушку Гульсару. Старушка стояла в дверях летней кухни, бледнее белого платка на ее голове. Она, должно быть, слышала их перепалку — ужас застыл в глазах, голова мелко тряслась. — Если вы, — Атакузы угрожающе выпучил глаза, — вместо того, чтобы помочь, будете совать палки в колеса… тогда лучше забудем, что вы мой дядя, а я ваш племянник!

Нормурад Шамурадов с силой ударил кулаком по столу:

— Кто сует палки в колеса твоему сыну, глупец?

— Я понял все, благодарю вас! — не слушая, грохотал Атакузы. — Раз дело дошло до такого… Пропадай наше родство! Не будем друг друга знать: ни в жизни, ни в смерти, ни в радости, ни в беде.

Атакузы с треском порвал подкладку, попал наконец в рукава, натянул пиджак и зашагал к воротам. У ворот его догнало отчаянное:

— Кузыджан! Родной мой, погоди!..

Атакузы не остановился, даже не обернулся, с силой пнув сапогом калитку, пулей вылетел на улицу.

Калитка, грохнув, захлопнулась, Нормурад-ата с опаской оглянулся. Гульсара-ая как села на ступеньки при последних словах племянника, так и осталась сидеть. Насурьмленные глаза смотрели жалобно, была в них тихая скорбь — как в глазах безнадежно больных людей.

Домла Шамурадов, не выдержав, отвел глаза, медленно поднялся со стула. Остановил его дрожащий голос:

— О, домладжан! Зачем вы так? Хоть один человек справлялся о нашем житье-бытье… И того оттолкнули. Остались теперь одинокие в этом проклятом доме…

Нормурад-ата стоял, воинственно набычив упрямый лоб, боясь встретить тоскливо-скорбный взгляд жены.

И всегда она была такой. Добрая, отзывчивая, всей душой тянулась к его родичам, к близким. О муже своем заботилась, как о ребенке, любила и почитала. Но никогда не могла понять ни труда его, ни замыслов. Семья и родные — вот что главное для нее в жизни. Но что тут скажешь? Если раньше не успел ее переделать…

— Перестань, старуха! — сказал с болью. — Не суйся, ради аллаха, туда, где ничего не смыслишь!

— Я и правда не смыслю. А вы, вы во всем смыслите, и что же вы натворили. Соблюдаете свой принсип… — старушка словно проглотила с трудом что-то горькое. — Держите этот свой принсип и растеряли всех родных…

— Да прекратишь ты или нет! Хватит! — От удара кулаком по столу чуть не подскочил самовар. Старуха уколола в самое больное место. — Я уже говорил тебе — оставь мои принципы в покое! Ты же не понимаешь, они — он и его сын — пошли не по той дороге, вот что мучит меня, не дает спать, а ты… — домла сипло задышал.