Совьетика

…Праздники прошли, и снова наступили будни. У Лизы продолжались эпилептические приступы; периодически она падала, до крови разбивая лицо. На одной брови у нее так и остался шрам. Ей наконец нашли школу – всего полчаса езды от дома и с доставкой автобусом. Но директриса – страдающая хроническим насморком лопоухая особа – посмотрев на Лизу, сказала, что не возьмет ее в школу без специального защитного шлема, вроде хоккейного. Как можно ребенку просидеть целый день в таком «сапожке инквизитора», только на голове, я себе не представляла. Да и где его взять? Такие шлемы, объяснила мне моя социальная работница, делают по заказу. Но на них тоже очередь – длиной в несколько месяцев. И ребенок по-прежнему оставался сидеть дома…

– А как же она будет все это время без школы? – спросила я.

– А это нас не касается….

И снова все потекло своим чередом: я ездила в Белфаст на работу, раз в неделю ходила вечером на партсобрания в соседней деревне, разносила листовки по домам, ездила на политучебу, а раз в месяц – в Дублин на встречу с Дугласом, вместе с которым мы потихоньку разрабатывали партийный курс в отношении мигрантов…

Пару раз мне приходилось спать после работы и на новой своей белфастской должности: когда некому было подвезти меня домой после второй смены, а автобусов уже не было. Ведь если бы я проговорилась, что своего транспорта у меня нет, меня бы тут же уволили. Поскольку этот офис был значительно меньше дублинского банка, и спрятаться там было особенно негде, я наловчилась спать в обыкновенном женском туалете, закрывшись в кабинке, сидя на унитазе и приложив голову к стене, к заранее захваченной с собой подушке. Других вариантов не было и не предвиделось: я слишком хорошо помнила, как поступила со мной Адриана, и решила больше никому не надоедать своими проблемами. Самое главное было выйти утром из здания незаметно для остальных сотрудников: чуть раньше, чем пойдет по домам ночная смена, но не так рано, чтобы привлечь внимание вахтера. Хорошо, что делать это приходилось не так часто: может быть, раз в месяц.

Днем мама до посинения в любую погоду возила Лизу каждый день взад-вперед на коляске по морскому побережью, потом готовила мне обед и ждала моего прихода с работы, если я работала с утра, чтобы рассказать мне вечером, что она видела по телевизору. Английского она по-прежнему не знала, но научилась многое угадывать. Из программ новостей она быстро выучила два новых слова, наиболее часто там повторяемых, хотя и безо всякой связи друг с другом: Sinn Fein и paedophile . Видимо, это были две вещи, наиболее актуальные для Британии.

На выходных я возила маму с Лизой по стране. Иногда с нами случались в таких поездках истории – забавные и грустные. Например, когда на улице в Эннискиллене нам встретился нищий с протянутой рукой, на которой лежала пара монеток, и Лиза, прежде чем кто-либо из нас успел что-либо сообразить, со скоростью змеи выхватила их у него… Не знаю, кто из нас испугался больше: нищий или мы с мамой. А один раз Лиза здорово напугала нас и какую-то бабушку, сидевшую перед нами в автобусе, неожиданно вцепившись ей в волосы: к тому времени экспериментировавший с разными лекарствами доктор Банионис прописал ей стероиды, от которых приступы у Лизы практически прекратились, но зато она резко потолстела и стала агрессивной. До такой степени, что просыпалась по ночам и вцеплялась спавшей с ней в одной постели маме в горло. За обедом она теперь не просто ела, а прямо-таки урчала от удовольствия, поглощая еду, словно дикое животное. Мы пытались жаловаться на все это доктору Банионису, но он твердил себе тупо как бабушка Карлсона («Переодень носки, Карлсончик! Переодень носки!»): «Но ведь приступы-то у нее прекратились?»- пока я наконец не позвонила на его автоответчик в 3 часа ночи, когда Лиза проснулась в очередной раз и напала на маму, и не пригрозила, что назавтра привезу Лизу в его офис и напущу на него. После чего он прописал-таки ей устаревший уже даже по российским понятиям, но зато безопасный эпилим….

Изменить в определенной степени такую жизнь мне помог случай: как-то раз я дала интервью дублинскому радио о своем опыте жизни в Ирландии. Незадолго до этого ко мне долго приставал по телефону высокомерный английский журналист с BBC, с просьбой рассказать ему об «ирландском расизме». Когда я услышала от кого эта просьба исходит, я только ухмыльнулась; интересно, за кого они меня принимают? Это было бы все равно что жаловаться голландцам на антильцев!

– Ко мне здесь очень хорошо относятся, – подчеркнуто ровно сказала я,- У меня ни разу ни с кем не было никаких проблем. Я здесь себя чувствую как дома.

Это было явно не то, что он хотел услышать.

Интервью же мое дублинское радиоработникам там так понравилось, что меня в числе еще нескольких отобранных по всей стране дядей Томов – простите, перспективных мигрантов!- вскоре пригласили саму работать на эту программу: внештатным корреспондентом, делать репортажи из жизни мигрантов в Ирландии. И прежде всего нас пригласили на инструктаж.

Вот так я и отправилась на трехдневный курс для будущих радиожурналистов в Дублин. Наконец-то у меня начиналась совершенно новая жизнь! Правда, в тот момент я даже еще и не подозревала, насколько новая…

Стоял морозный – по местным, конечно, понятиям – февральский денек. Я приехала в Дублин накануне начала курса и остановилась в гостинице на южной стороне города. Настроение у меня было, конечно, приподнятое. Еще бы ему не быть!

По какому-то невероятному стечению обстоятельств в тот же вечер в одном со мной отеле остановился Дермот Кинселла. Накануне я поделилась с ним своей радостью от предстоящей перемены карьеры по электронной почте – и тут оказалось, что он тоже собирается в Дублин, по каким-то своим делам. С тех пор, как мы познакомились на съезде, наша переписка приняла регулярный характер. Мы обменивались мнениями на политические темы, и, если я не понимала чего-то из местных событий, я честно говорила ему об этом, на что он обычно достаточно подробно отвечал. А в конце неизменно добавлял: «Вот встретимся – объясню тебе поподробнее». Я не надоедала ему лишними расспросами. Встретимся – так встретимся. И вот такая встреча наконец наступила….

Я не задумывалась о том, случайно это так получилось или нет. У меня не было оснований думать, что не случайно. Дермот вел себя со мной очень корректно. И во время этой нашей встречи – причем все время, пока мы говорили, – у меня ни разу не возникло чувства неслучайности.

– Очень рад тебя снова видеть!- приветствовал меня Дермот, пожимая мне руку. – Как дела дома?

– Спасибо, все в порядке!- ответила я, по-прежнему не желая афишировать свои трудности.

Дермот повел меня в индийский ресторан: сам он пристрастился к острым индийским блюдам, живя долгие годы в Британии, а вот китайские кушанья почему-то не выносил. Я же об индийской кухне до встречи с ним совершенно ничего не знала, и именно Дермот пристрастил меня в конечном итоге к наану по-пешаварски .

Он рассказывал мне о себе, и перед моими глазами представали пыльные улочки Триполи, пышная тропическая зелень Флориды и улица имени Бобби Сэндса, на которой стоит британское посольство в Тегеране, которая раньше именовалась улицей Черчилля, и которую иранцы с тех пор отказываются теперь переназывать обратно, несмотря на многочисленные просьбы британских властей. И Монумент идей чучхе в далеком Пхеньяне. И то, как погиб Наджибулла, с которым он был знаком и которого глубоко уважал.

– Его кровь – на руках Горбачева, – c болью в голосе сказал Дермот. – А какой редкий это был человек! Настоящий революционер, каких поискать…

Нет, не подумайте, он не рассказывал мне ничего такого, что я не должна была знать – и я, конечно же, и не задавала подобных вопросов. Просто он делился со мной впечатлениями от увиденного в других странах и своими жизненными наблюдениями. Из него вышел бы хороший писатель – настолько ясно и четко вставало перед глазами то, о чем он рассказывал. Не всякому дан такой талант.

Ощутив его определенное ко мне доверие, я постепенно расчувствовалась – и поведала ему о Лизе. Это вышло как-то само собой, даже помимо моей воли. Наверно, потому, что меня это по-прежнему так мучило. Я ждала в ответ чего угодно – восклицаний «Ах бедняжка!», любопытных вопросов »А что же было дальше?», гневного «Ну и мерзавец же твой бывший супруг!» или даже «Оба вы виноваты! Хороши гуси!». Только не делового:

– Я могу чем-нибудь помочь? Ее еще можно вылечить? Что надо сделать?

А ведь я совсем и не просила его о помощи… Даже и не думала о таком. И своих детей у него не было, так что нельзя было сказать, что он понял меня, как родитель. Его реакция была настолько для меня неожиданной и настолько – в лучших советских традициях, что я чуть было не расплакалась.

– Есть такая клиника, на Кубе….Но для иностранцев это дорого, а я не знаю, к кому обратиться, чтобы рассказать о нашей ситуации…