Советская цивилизация т.1

В условиях кризиса промышленности и неразвитости рынка товаров самогон стал в деревне суррогатом денег, им расплачивались по установленной таксе за работы, транспорт. Резко расширились масштабы обрядового пьянства (на свадьбах, похоронах, религиозных праздниках и т.д.). Наблюдения социологов в одной из деревень Вологодской губернии в 1924 г. показали, что 52 крестьянских двора потратили на самогоноварение по случаю 10 праздников около 50 ц ржаной муки, а всего на самогон перевели за год в среднем по 10 пудов муки.

После введения в 1925 г. государственной монополии на производство водки началось медленное вытеснение самогона и настоек. В 1925 г. было потреблено спирта заводского изготовления 0,88 л. на душу населения, в 1932 г. 1,04 л., в 1940 — 1,9, в 1950 — 1, 85 87. Государственная монополия на водку имела существенное экономическое значение — доходы стали поступать в бюджет. В 1927/28 финансовом году они составили 12% доходной части государственного бюджета (заметим, что в царской России эти доходы составляли почти треть госбюджета — 31% в 1905 г., 30% в 1909; максимум приходится на 1859 г. — 38%).

Но главное, контроль за оборотом спиртных напитков позволил начать планомерную антиалкогольную работу, которая развернулась с середины 20-х годов. С осени 1926 г. в школах были введены обязательные занятия по антиалкогольному просвещению. В марте 1927 г. были введены ограничения на продажу спиртного (малолетним, лицам в нетрезвом состоянии, в выходные и праздничные дни, в буфетах заведений культуры и т.д.). Активное участие в этой кампании приняли видные ученые, в 1927 г. вышла книга В.М.Бехтерева «Алкоголизм и борьба с ним». Он, в частности, писал: «Отрезвление трудящихся есть дело самих трудящихся… Оно возможно только при достаточном культурном уровне широких масс». Именно повышение общего культурного уровня и изменение социальных условий (прежде всего типа питания детей и молодежи) позволили уже к концу 20-х годов значительно снизить уровень пьянства в СССР по сравнению с предреволюционной Россией.

Впоследствии, в ходе урбанизации, уровень потребления алкоголя в СССР быстро рос: 1960 — 4,82 л., 1970 — 9,22, 1980 — 12,63 л. Начиная с 70-х годов быстрая урбанизация, влекущая за собой ломку привычных устоев жизни и типа семьи, а также назревающие кризисные явления в духовной сфере вновь сделали актуальной проблему пьянства в СССР. Однако по сравнению с началом века было достигнуто одно важнейшее новое качество — алкоголизм «постарел», он перестал быть социальной болезнью молодежи.

В 1907 г. 75,9% больных алкоголизмом имели возраст менее 30 лет, а 20,3% были моложе 20 лет. В 70-е годы среди алкоголиков было лишь 13,5% молодых людей в возрасте до 30 лет и 0,3% моложе 20 лет. В 80-е годы большое исследование было проведено сектором социальных проблем алкоголизма и наркомании Института социологии РАН. Согласно полученным данным, в 1984 г. среди школьников никогда не пробовали алкоголь 31,9%, среди учащихся ПТУ 30%, после 13 лет — 48,2% школьников и 40,4% учащихся ПТУ 88.

В конце 20-х годов НЭП стал сворачиваться — хозяйство встало на путь форсированной индустриализации. Усилились административные методы руководства экономикой, действие рыночных механизмов ограничивалось и подавлялось планом. В годы перестройки многие авторы представляли это следствием субъективных и ошибочных воззрений Сталина, склонного к «нарушению объективных экономических законов». Однако никаких расчетов, которые бы показали реальную возможность иным способом осуществить за десять лет индустриализацию России с выведением ее оборонного потенциала на необходимый для мировой войны уровень, ими сделано не было. А без этого критика «волюнтаризма» политики индустриализации СССР в рамках плановой системы, а не НЭПа, остается чисто идеологической риторикой. В 1989 г. было проведено экономическое моделирование варианта продолжения НЭПа в 30-е годы. Оно показало, что в этом случае не только не было возможности поднять обороноспособность СССР, но и что годовой прирост валового продукта опустился бы ниже прироста населения — началось бы обеднение населения и страна неуклонно шла бы к социальному взрыву.

Перестройка государственного аппарата.

Окончание гражданской войны, переход к мирной жизни, образование СССР потребовали перестройки государственного аппарата. Главным в ней было упразднение чрезвычайных органов всех типов и создание систем власти и управления нормального режима.

В промышленности упраздняется система главков, и предприятия получают значительную хозяйственную самостоятельность, право реализации части своей продукции, более самостоятельно снабжают себя сырьем, в том числе приобретая его за границей (ранее все это делали главки ВСНХ). Часть предприятий была сдана в аренду, началось кооперирование мелкой и кустарной промышленности.

В экономике вводилось плановое начало. Еще в годы гражданской войны была начата разработка перспективного плана электрификации России. В декабре 1920 г. план ГОЭЛРО был одобрен VIII Всероссийским съездом Советов и через год утвержден IX Всероссийским съездом Советов. Это был первый перспективный план развития народного хозяйства. В 1921 г. для работы по планированию народного хозяйства была создана Государственная плановая комиссия (Госплан).

О Госплане надо сказать особо. Мы в большинстве своем очень упрощенно понимали главную функцию Госплана — это, мол, разработка государственных народно-хозяйственных планов. Планы — лишь инструмент. Проблема в том, что экономика есть арена конфликта интересов. Сталкиваются интересы социальных групп населения, интересы отраслей, регионов. Эти интересы воздействуют на соответствующие государственные органы — так возникают вполне реальные объективные противоречия в их политике, иногда конфликты… Это происходит при любом экономическом строе. Разница в том, что при малой степени огосударствления хозяйства разрешение значительной части противоречий и конфликтов (хотя, конечно, далеко не всех) возлагается на стихийно действующий механизм рынка. А в советском государстве, роль которого в экономике резко возросла, стало необходимым создать авторитетное ведомство без своего особого «интереса». Его задача была находить приемлемый или даже хороший способ удовлетворения многочисленных конкурирующих между собой экономических интересов.

Это и был Госплан. И главной его функцией было изучение и согласование экономических интересов. Разумеется, значимость тех или иных интересов определялась политическими условиями. На первом месте стояла, конечно, оборона, а значит, развитие обеспечивающих ее отраслей промышленности и т.д. Но это были осознанные политические решения, которые Госплан вписывал в общую систему всех других интересов. Советские плановики разработали и главный методологический инструмент — межотраслевой баланс. Госплан рассчитывал баланс потребностей и ресурсов 89. Госплан ставил конкретные экономические задачи без идеологической заданности. Этим он резко отличается от «программ» типа «программы Грефа», которая оценивается не по тому, как она скажется на жизни страны и реальны ли ее показатели, а по тому, насколько она «либеральна».

Иногда говорят, что конкретные задания Госплана в количественном выражении часто выполнены не были (хотя, кстати, ГОЭЛРО в своей главной части был выполнен в намеченные сроки). Это чисто формальная оценка значения планирования. Важно, в какой мере решались структурные задачи, поставленные пятилетними планами. Предвоенные пятилетки, которые были призваны превратить Россию в мощную индустриальную страну, полностью выполнили эту свою задачу. И неважно, что цифровые задания не были достигнуты. Послевоенная пятилетка была пятилеткой восстановления. И она тоже главную свою задачу выполнила.

Важные изменения НЭП внес в систему власти. Лозунг революции «Вся власть Советам!» начал менять свое содержание уже в первые месяцы после Октября. Жизненные потребности государственного строительства направили процесс в сторону превращения Советов в местные органы власти и представительства центра на местах. Гражданская война смела эту хрупкую, едва возникшую систему. Те Советы, что выжили, во многом просто интегрировались в госаппарат или стали становиться в оппозицию к большевикам («Советы без коммунистов»). Ленин так выразил позицию активной части крестьянства: «Мы большевики, но не коммунисты. Мы — за большевиков, потому что они прогнали помещиков, но мы не за коммунистов, потому что они против индивидуального хозяйства». ВКП(б) была и физически мало представлена в деревне: даже в 1925 г. партийные ячейки имелись в среднем лишь в одном из 30 сел. Треть коммунистов на селе были присланные из города люди, не знавшие местных условий.