Советская цивилизация т.2

Ненависть к колхозам как часть "ненависти к своему".

Сделаю небольшое отступление и скажу о советской науке — по структуре отношение к ней было абсолютно таким же, как к колхозному сельскому хозяйству. Возможно, с интеллигентом легче будет объясниться, начав с науки, а потом ему уже будет понятнее и крестьянский двор, и колхоз. Наука у нас была устроена иначе, нежели на Западе. И наши ученые и инженеры в массе своей считали ее такой же сермяжной и неэффективной, как колхозы. Источники этого ложного восприятия (вернее, сбоев в мышлении) — в тех же самых идолах сознания. Потеряли люди меру, критерии подобия и критерии полезности.

С 1985 г. я руководил подготовкой первого тома «Комплексной программы Научно-технического прогресса СССР до 2010 года». В числе прочих работ мы вели инвентаризацию приборного парка и приведение его к общему знаменателю по «измерительной мощности» приборного парка США, который был взят для сравнения. Статистика приборного парка в деньгах и в натуре была довольно надежной. Приведение к одной «лошадино-приборной силе» мы делали по нескольким основаниям — динамика роста измерительной мощности приборов одного принципа была известна. Методика расчета обсуждалась в отделе науки ЦК трудно, но больших возражений не нашлось36.

Итак, мы имеем факт: в середине 80-х годов один исследователь в СССР имел инструментальных измерительных возможностей (в пересчете на одинаковые условные единицы) в 200 раз меньше, чем в США37.

По остальным материальным условиям был примерно такой же разрыв. В США 60% потенциала науки (не считая подпитки всем потенциалом Запада) расходовалось на оборону. Наши системы оружия по научной насыщенности имели примерный паритет с США. То есть, по ключевым критериям полезность советской науки была сравнима с западной. Как это могло быть при таком разрыве в материальных ресурсах? Это могло быть потому, что разрыв компенсировался ресурсами культурными — типом мышления («русским научным стилем») и типом кооперации людей. Этот тип кооперации был воплощен в советском типе организации коллективов и в таком жизнеустройстве, когда человек, имея зарплату 120 руб., мог беззаботно предаться размышлениям о своем научном предмете.

В принципе, обеспечение этими же ресурсами делало и нашего колхозника столь эффективным, что всякие лацисы и урновы и осмелиться не могут обнародовать достоверные данные и вынуждены лгать самым примитивным образом.

Но поговорим не о них, а о нас всех — их духовной пастве. Я вижу такие дефекты в главных блоках нашего сознания, которыми эти манипуляторы умело пользовались.

Доктринерский тип мышления.

Та часть интеллигенции, что прильнула к антисоветскому роднику, поразительно легко приняла на веру самые упрощенные идеологические доктрины. Например, «рыночники» утвеpждают, что частная собственность на землю — естественное пpаво. То есть, оно во все вpемена, как бы биологически, пpисуще человеку. Раз так, то не о чем спорить — против естественных законов не попрешь. И этой чуши благосклонно внимают.

Пpосто стыдно пеpед лицом многих поколений антpопологов, котоpые этот вопpос изучили досконально. Ну о каком естественном пpаве частной собственности может идти pечь, если пеpиод самого существования частной собственности как института составляет 0,05% от жизни человеческой цивилизации, а земледелие, начиная с котоpого вообще появилась собственность — 2%? Ведь если принять этот идеологический фантом, то придется считать, что до Фpанцузской pеволюции на земле жили не вполне люди.

На деле уже Руссо, а за ним отцы-основатели США заявили: частная собственность есть общественный договоp (контpакт), а pаз так, то надо договаpиваться, а не подходить к делу с религиозным фанатизмом. Собственность на землю — продукт общественных отношений. Ничего «естественного» или «священного» в ней быть не может, она — творение человека, созданное во вполне определенный исторический момент во вполне определенных конкретных условиях.

Можно было бы вести рациональный разговор о том, не наступили ли благоприятные условия для частной собственности на землю в СССР (России), не имеет ли смысл денационализировать землю и предложить крестьянам превратиться в капиталистических фермеров. В таком разговоре каждая сторона могла бы привести разумные доводы, и затем, в соответствии с балансом политических сил, реформа приняла бы тот или иной характер. Но ничего этого не было, в горожанах возбудили совершенно иррациональную неприязнь, а потом и ненависть к колхозам. Их искусственно превратили в толпу, способную безответственно разрушить источник своего собственного пропитания.

Историк крестьянства В.П.Данилов рассказывал на симпозиуме «Куда идет Россия?» в декабре 1994 г. о том, как он участвовал в совещании М.С.Горбачева с Комиссией по вопросам аграрной реформы в августе 1990 г.: "Собравшихся перед залом заседаний Секретариата ЦК КПСС обходил завсельхозотделом ЦК КПСС И.И.Скиба и с каждым в отдельности о чем-то обменивался двумя-тремя фразами. Мне он доверительно сказал, что я могу получить слово для выступления, если выскажусь за введение частной собственности на землю и включение ее в товарный оборот. Услышав в ответ, что я против того и другого, Скиба сразу утратил ко мне интерес и тут же с той же доверительностью повел разговор с кем-то другим.

На заседании выступавшие уверяли в необходимости частной собственности на землю и в своем единодушии с генсеком, выразившим при открытии встречи сожаление, что у него нет такого орудия земельных реформ, каким располагал Столыпин — землеустроительных комиссий. Их поддержал оказавшийся там Н.И.Шмелев, горячо требовавший перехода от слов к делу" («Куда идет Россия?.. Альтернативы общественного развития». М.: Аспект Пресс. 1995. С. 327).

Доктринерство, присущее антисоветскому мышлению, усугублялось отключением исторической памяти. Как можно было не вспомнить, что в России по какой-то причине не было частной собственности на землю! Как было не задуматься: по какой же причине? Ведь почему-то разделились пути германской и славянской земледельческой общины еще в Средние века — одна пошла по пути выделения хуторов и утверждения частной собственности, а в другой сохранилось общинное уравнительное землепользование. Землей в русской общине наделялся каждый новый появившийся на свет ребенок. Понятно, что частной собственности и не могло при этом возникнуть.

Эта гибкость связи рабочих рук с землей оптимизировала продуктивность всей системы вовлеченных в производство ресурсов. Поэтому крестьянский двор с опорой на общину в России был продуктивнее, чем фермер, ведущий на той же земле капиталистическое хозяйство. А.В.Чаянов писал: «Несмотря на кажущуюся парадоксальность, мы смеем даже утверждать, что крестьянское хозяйство будет готово платить за землю тем больше, чем у него меньше и чем оно беднее. Исследования проф. В.А.Косинским динамики земельных и арендных цен в России… свидетельствует о том, что цены, которые малоземельные крестьянские хозяйства платят за землю, значительно превышают капиталистическую абсолютную ренту»38.

Как можно было, имея за спиной Льва Толстого, Энгельгардта, Столыпина и Чаянова, поверить, что фермер у нас будет продуктивнее колхоза? Ведь для такого предположения не было абсолютно никаких оснований — а верили, как в Откровение. И кому верили!

Еще важнее, что в общине и в колхозе возникал, по сравнению с капиталистической фермой, особый образ жизни. Такой, при котором не было места мальтузианству, «запрету на жизнь» для бедных. Они не боялись иметь детей, ибо те, подрастая, получали доступ к земле. Иной была ситуация на Западе. А.В.Чаянов подчеркивает: «Немало демографических исследований европейских ученых отмечало факт зависимости рождаемости и смертности от материальных условий существования и ясно выраженный пониженный прирост в малообеспеченных слоях населения. Известно также, что во Франции практическое мальтузианство наиболее развито в зажиточных крестьянских кругах».

Можно высказать тяжелое предположение: если в России идеи мальтузианства проникнут в массовое сознание, это будет означать довольно быструю гибель русских как народа. Бедные станут умирать, а на их место станут опускаться все новые и новые миллионы разоренных «рыночниками» русских.

Человеку свойственно заблуждаться — но ведь и обдумывать свои ошибки, учиться на них! Люди старшего возраста помнят, как уже в 70-е годы стали поговаривать, в качестве обвинения колхозному строю, что СССР импортирует продовольствие. И это обвинение казалось убедительным! А во время перестройки мы уже каждый день слышали от Чеpниченки с Селюниным, что, якобы, Амеpика нас коpмила. Я лично помню, как у меня как будто что-то щелкнуло в уме, и я с испугом понял, что много лет бездумно принимал тезис, который теперь мне показался очевидно нелепым. Именно очевидно нелепым — как же я мог этого не видеть? Почему покупать продовольствие для улучшения питания своего населения ставится стране и ее хозяйству в вину? И почему это ставится в вину только СССР? Разве другие, «правильные» страны не импортируют продовольствие?