Советский рассказ. Том второй

— Перестань, — сказал он. — Ты знаешь, — я терпеть не могу подобных разговоров!

— А врешь, Кальби! — Окюма-хала, старый опытный инженер, женщина, известная независимостью характера, с усмешкой взглянула на Кальбиева. — Дурачишь людей! Говоришь, не по душе, когда хвалят, а сам из кожи вон лезешь, чтоб только тебя похвалили!

И что вы думаете, Кальбиев нимало не смутился.

— Брось, Окюма-хала! — Он устало махнул рукой. — Кто я такой, чтобы меня захваливать? Не начальник, не депутат, не орденоносец. Простой труженик, такой же, как ты. А что похвале радуюсь, это ты точно подметила — грешен! Каюсь. Радуюсь, а чего радуюсь, и сам не знаю. Такая уж это вещь — словно водка — в голову ударяет! — И Кальбиев с сокрушенным видом развел руками.

Вы прекрасно понимаете, что подобное чистосердечие не могло не разоружить даже скептически настроенную Окюму-халу. Она взглянула на Кальбиева, усмехнулась и шутливо погрозила ему пальцем.

— Эх, Окюма-ханум!.. — Кальбиев укоризненно покачал головой. — Ну что ты мне пальцем грозишь? Ему погрози, если ты такая смелая! — Кальбиев показал рукой назад, за свою голову, туда, где темнела обитая дерматином дверь директорского кабинета. — Пригрози, а то его только и знают, что хвалить, который год в похвалах купается!.. Сгубили человека похвалами! — И Кальбиев сделал неопределенное движение, как бы указывая на виновников гибели директора. — Ты не хуже меня знаешь: пускай он не бог весть какой специалист, но хоть человечность в нем была! А как попал за этот стол — подменили! А почему? Потому что, куда ни повернется, кругом сладкие речи!

— Ладно, Кальбиев, кончай! Здесь тебе не собрание. Будет собрание, сунь его в воду, прополощи как следует, и пусть сохнет до следующего собрания.

— Нет! — Кальбиев покрутил головой. — Себе дороже стоит… Не буду я выступать.

— Ой, врешь, Кальбиев! Мыслимое ли дело — собрание будет, а критики твоей не будет? Да мы ж со скуки подохнем! Разве не замечал: пока ты не выступишь, никто даже с собрания не удирает — ждут, когда ты за директора примешься. Между нами говоря, ты его иногда зря…

— Зря? А это что? Что это, я вас спрашиваю! — Кальбиев подошел к умывальнику и выразительно постучал по крану.

Сослуживцы закивали, выражая Кальбиеву полное свое согласие и поддержку. Только бухгалтер Тахмазов, слывший доверенным человеком директора, никак не выразил своего отношения к сказанному.

Но в чем же дело: почему Кальбиев стучал по крану, почему сотрудники согласно кивали, а бухгалтер Тахмазов не кивал? Чтобы объяснить все это, мне придется сделать некоторое отступление, а вам, дорогой читатель, извинить мне его.

Учреждение, в котором трудился Кальбиев, находилось в той части Баку, где летом, особенно в нестерпимую июльскую жару, в водопровод перестает поступать вода. Вынужденные в любой зной отбывать из учреждения по различным делам, сотрудники возвращались разомлевшие, мокрые от пота и не имели возможности ни напиться, ни помыть руки, ни плеснуть в лицо водой. Обругав виновато молчавший кран, люди ни с чем возвращались на место. В такие дни воду можно было добыть только у уборщицы, тети Фатьмы. Но давала она ее отнюдь не всем. И не потому, что, подобно Шумру, [48] хотела уморить несчастных жаждой, просто ей приходилось беречь воду. Воды было всего одно ведро, и женщина делила ее, как делят в пустыне: попить да чайку вскипятить.

48

Шумр— персонаж народных легенд и преданий, полководец. Известен тем, что подвергал своих пленников мучительной смерти — от жажды.

Однажды в солнечный августовский день, когда небесное светило жгло так, словно решило испепелить Баку, Кальбиев, выполнив какое-то поручение директора, весь взмыленный, вернулся из города. Он бросился к крану, надеясь ополоснуть лицо, но, как ни вертел, как ни крутил его, — воды не было.

— Тетя Фатьма! — взмолился Кальбиев. — Дай, ради аллаха, хоть стаканчик!

Тетя Фатьма оглядела его мокрую от пота рубашку, красное вспухшее лицо и сжалилась. Привела Кальбиева в кухню, зачерпнула из стоявшего под столом ведра немножко воды и полила ему на руки.

— О-о-х!.. — блаженно пропыхтел Кальбиев, платком вытирая лицо. — Словно родился заново! Я не я буду, если не превращу твое ведро в райский источник Земзем!..

— Да вон он, Земзем-то, глянь! — И тетя Фатьма показала в окно: посреди двора виднелся старый колодец. — Воды в нем полно. А какая вода — что твой нарзан!.. Почистишь немножко, цены ему не будет!

— Так чего ж ты нас не поишь вдоволь, тетя Фатьма?! — воскликнул Кальбиев и испугался — таким гневным стало вдруг лицо женщины.

— Спасибочки вам! — тетя Фатьма недобро поджала губы. — У меня сердце не купленное, чтоб с такой глубины ведра тянуть да на четвертый этаж таскать!.. Пускай мотор поставят, он и будет вам воду гнать!

— Да… — задумчиво произнес Кальбиев. — Идея хорошая. Боюсь только, что с нашим директором не сговоришься… Во всяком случае, я этот вопрос подниму!

Вот эту историю и имел в виду Кальбиев, когда в знойный августовский день, в ту пору, когда пересыхают источники и лишь джейраны способны отыскать воду, выразительно постучал по крану. Высохший кран наглядно свидетельствовал, что директор безразличен к насущным нуждам сотрудников и что Кальбиев отнюдь не напрасно критикует его на каждом собрании. Тут все были согласны с Кальбиевым, отмалчивался только бухгалтер.

— Что, не нравится про начальство такие слова слушать? — ехидно спросил его Кальбиев. — Еще бы тебе понравилось! Ты ведь у меня в списке бюрократов прежде директора значишься!

— А ты меня не запугивай! — бухгалтер с угрожающим видом повернулся к Кальбиеву.

Не переставая иронически улыбаться, что позволяло скрыть некоторый трепет, Кальбиев снизу вверх поглядывал на Тахмазова. Ну и чудище! Толстый, лицо словно топором рубленное, нос кривой, длинный… И как этот бегемот, этот кабан умеет подчинять себе людей! Чем он их берет? Глаза? Пожалуй… Глазищи у него огромные, черные-черные. Не только женщины, не всякий мужчина выдерживал взгляд бухгалтера Тахмазова — в дрожь бросало. И Кальбиев предусмотрительно не глядел бухгалтеру в глаза, он рассматривал его огромное, бесформенное, безобразное тело. Особенно нехороша была у бухгалтера шея. Собственно, у него вообще не было шеи, впечатление было такое, словно Тахмазова трахнули по макушке чем-то тяжелым, шея сплющилась, и голова оказалась сидящей прямо на плечах. Впечатление это усиливалось от того, что, разозлившись, Тахмазов, прежде чем заговорить, задирал подбородок и еще выше поднимал плечи. Вот и сейчас под насмешливым взглядом Кальбиева бухгалтер вздернул подбородок и поднял свои саженные плечи.

— Ты меня не пугай, Кальби. Не такие пугали, не тебе чета, и то цел остался. Ты ведь чушь несешь. Языком болтать любая баба может, — ты вот попробуй сделай! Подумаешь — вода не идет! Мы, что ли, одни без воды сидим?! Полгорода!

Но Кальбиева на мякине не проведешь, он свое дело знает.

— Допустим, — сказал он, — что наш глубокоуважаемый Ахмед Рагимович (Кальбиев нарочно назвал директора по имени-отчеству — всем известно, что бухгалтер иначе к нему не обращался) не в состоянии наладить водопровод — это от него не зависит. Но колодец! Неужели, имея во дворе прекрасный колодец, нельзя поставить мотор и решить вопрос с водой?!

Сидевший в стороне высокий худощавый инструктор Керем внимательно прислушивался к спору, не решаясь, однако, вставить слово. Он лишь поворачивал голову то к Кальбиеву, то к бухгалтеру. У Керема были золотые руки: моторист, столяр, слесарь. А потому, услышав слово «мотор», парень не выдержал:

— Послушайте, — сказал он бухгалтеру. — Дело-то ведь пустяковое! Достаньте какой-нибудь списанный мотор, насосик, пятьдесят метров труб! Мотор я переберу, налажу насос — и будем с водой!