Советский военный рассказ

— Правильно, — сказал Ивашин.

— А я приказ не обсуждаю, — сказал Савкин. — Я говорю просто, что приятно, раз дом особенный.

Четыре раза фашисты пытались вышибить защитников дома и четыре раза откатывались назад.

Последний раз фашистам удалось ворваться внутрь. Их били в темноте кирпичами. Не видя вспышек выстрелов, фашисты не знали, куда стрелять. Когда они выскочили наружу, в окне встал черный человек. Держа в одной руке автомат, он стрелял из него, как из пистолета, одиночными выстрелами. И когда он упал, на место его поднялся другой черный человек. Этот человек стоял на одной ноге, опираясь рукой о карниз, и тоже стрелял из автомата, как из пистолета, держа его в одной руке.

Только с рассветом наши части заняли заречную часть города.

Шел густой, мягкий, почти теплый снег. С ласковой нежностью снег ложился на черные, покалеченные здания.

По улицам прошли танки. На броне их сидели десантники в маскировочных халатах, похожие на белых медведей.

Потом пробежали пулеметчики. Бойцы тащили за собой саночки, маленькие, нарядные. И пулеметы на них были прикрыты белыми простынями.

Потом шли тягачи, и орудия, которые они тащили за собой, качали длинными стволами, словно кланяясь этим домам.

А на каменном фундаменте железной решетки, окружавшей обгоревшее здание, сидели три бойца. Они были в черной, изорванной одежде, лица их были измождены, глаза закрыты, головы запрокинуты. Они спали. Двое других лежали прямо на снегу, глаза их были открыты, и в глазах стояла боль.

Когда показалась санитарная машина, боец, лежавший на снегу, потянул за ногу одного из тех, кто сидел и спал. Спящий проснулся и колеблющейся походкой пошел на дорогу, поднял руку, остановил машину. Машина подъехала к забору. Санитары положили на носилки сначала тех, кто лежал на снегу, потом хотели укладывать тех, кто сидел у забора с запрокинутой головой и с глазами, крепко закрытыми. Но Ивашин — это он останавливал машину — сказал санитару:

— Этих двух не трогайте.

— Почему? — спросил санитар.

— Они целые. Они притомились, им спать хочется.

Ивашин взял у санитара три папиросы. Одну он закурил сам, а две оставшиеся вложил в вялые губы спящих. Потом, повернувшись к шоферу санитарной машины, он сказал:

— Ты аккуратнее вези: это, знаешь, какие люди!

— Понятно, — сказал шофер. Потом он кивнул на дом, подмигнул и спросил: — С этого дома?

— Точно.

— Так мы о вашем геройстве уже наслышаны. Приятно познакомиться, — сказал шофер.

— Ладно, — сказал Ивашин. — Ты давай не задерживай.

Ивашин долго расталкивал спящих. Савкину он даже тер уши снегом. Но Савкин все норовил вырваться из его рук и улечься здесь, прямо у забора.

Потом они шли, и падал белый снег, и они проходили мимо зданий, таких же опаленных, как и тот дом, который они защищали. И многие из этих домов были достойны того, чтобы их окрестили гордыми именами, какие носят боевые корабли, например: «Слава», «Дерзость», «Отвага» или — чем плохо? — «Гавриил Тимкин», «Игнатий Ивашин», «Георгий Савкин». Это ведь тоже гордые имена.

Что же касается Савкина, то он, увидев женщину в мужской шапке, с тяжелым узлом в руках, подошел к ней и, стараясь быть вежливым, спросил:

— Будьте любезны, гражданочка. Вы местная?

— Местная, — сказала женщина, глядя на Савкина восторженными глазами.

— Разрешите узнать, кто в этом доме жил? — И Савкин показал рукой на дом, который они защищали.

— Жильцы жили, — сказала женщина.

— Именно? — спросил Савкин.

— Обыкновенные русские люди, — сказала женщина.

— А дом старинный? — жалобно спросил Савкин.

— Если бы старинный, тогда не жалко, — сокрушенно сказала женщина. — Совсем недавно, перед войной построили. Такой прекрасный дом был! — И вдруг, бросив на землю узел, она выпрямилась и смятенно запричитала: — Да, товарищ дорогой, да что же я с тобой про какое-то помещение разговариваю, да дай я тебя обниму, родной ты мой!

Когда Савкин догнал товарищей, Ивашин спросил его:

— Ты что, знакомую встретил?

— Нет, так, справку наводил…

Падал снег, густой, почти теплый, и всем троим очень хотелось лечь в этот пушистый снег — спать, спать. Но они шли, шли туда, на окраину города, где еще сухо стучали пулеметы и мерно и глухо вздыхали орудия.

1943

Виктор Васильевич Полторацкий

Рамонь

В июле 1942 года, когда завязались бои под Воронежем, туда с другого участка фронта был переброшен Н-ский артполк. До Ельца артиллеристы ехали поездом, потом выгрузились и дальше пошли через Задонск по шоссе.

Шли ночью. А ночи в том году были жаркие, душные. Люди задыхались от пыли. Кругом лежали серые, выгоревшие от зноя поля. В жесткой траве кричала какая-то птица, и крик ее был похож на человеческий голос, просивший «пить, пить»…

Порой на шоссе возникал прерывистый, ноющий звук немецкого самолета. Тогда поспешно гасились цигарки, прекращались разговоры, словно сверху могли их услышать, и люди с тревогой вглядывались в неверное темно-синее небо. Но звук удалялся и пропадал. Все облегченно вздыхали.

Раза два колонну бомбили. Впрочем, все обошлось благополучно. Осколками убило лишь двух лошадей. Их выпрягли и оставили в кювете возле дороги.

К концу третьей ночи полк повернул с шоссе на проселок, на рассвете вошел в маленький, раскинувшийся над рекой городок. Здесь остановились на отдых. Орудия, повозки, машины разместились за городом в роще. Подъехала походная кухня. Стали готовить солдатский завтрак. В ожидании его утомленные бойцы прилегли, кто прямо на траву, кто на разостланную палатку.

Командир 6-го орудия Андрей Сотников, высокий сутуловатый мужчина лет тридцати, с осунувшимся, серым от пыли лицом, сказал ездовому Хабибулину, чтобы тот, когда будут раздавать завтрак, получил бы и на него, а сам неторопливой походкой усталого человека пошел к городу.

Этот маленький, тихий, зеленый городок привлек Сотникова каким-то совершенно мирным уютом, от которого он уже отвык за долгие месяцы войны. Словно детством повеяло на него от заросших травой улиц, от крашеных палисадников и старых резных калиток.