Советсткие ученые. Очерки и воспоминания

А у нас? А мы? 

Вопрос этот вытекал вовсе не из престижных соображений. Я шел к профессору Шумакову длинным двором мединститута, стараясь быстрей миновать желтый двухэтажный корпус патанатомии, не видеть женщин в черных платках, мужчин с красными от слез глазами. И вертелся в голове тот же вопрос: «А у нас?..» Я искал Шумакова в коридорах Института клинической и экспериментальной хирургии, а мимо меня везли и везли каталки в операционные.

Сердечные болезни — проблема номер один в мировой медицине. Создание аппарата «искусственное сердце» — один из самых перспективных путей решения этой проблемы. Вот почему задавал я себе этот вопрос…

Валерия Ивановича Шумакова я нашел в крохотном особнячке на Погодинке, который занимал тогда, два года назад, его «Отдел трансплантации и искусственных органов».

…Видимо, не стоило начинать с вопроса: «А у нас?» Шумаков взорвался петардой:

— Вот и езжайте к своему Акуцу! У нас вы ничего такого не найдете. Телята у нас чаще всего мрут!

Понимаете — мрут! Час–другой похлопает насос — и кончен бал…

Потом притих, сощурился оценивающе.

— Об этом же вы писать не будете. Чего головой качаете? Знаю — не будете. Вашему брату ведь готовенькое подавай. А у нас нет этого готовенького!..

Что мог я ему ответить? «Наш брат» научный журналист действительно нередко пишет о какой–нибудь проблеме «задним числом». Так, конечно, спокойнее: не ошибешься в оценке. Все уже решено, разложено по полочкам, и нетрудно теперь, в ретроспективе, углядеть, кто же из исследователей в свое время был прав, а кто нет. Кто ошибался, понапрасну осторожничал, а кто носился с действительно ценной идеей. Теперь остается воссоздать «конфликтные» ситуации, встать в их описании на сторону известного уже победителя, и вот вам «драматическая борьба нового с отживающими, косными взглядами в науке».

А почувствовать чью–то правоту в живом, не застывшем еще споре? А написать о проблеме тогда, когда она не только далека от своего решения, но когда и вообще еще не очень ясно, разрешима ли она?

Наверное, я и не взялся бы за эту задачу. Но интересовала меня в данном случае не столько техническая трудность проекта «искусственного сердца», сколько сами люди, решающие эту необъятную проблему. Люди, которые меньше всего — я это понял много позже — думали о научном престиже: кто первый, кто второй…

Один из выдающихся американских хирургов несколько лет назад говорил, что создать механический протез, адекватный по своим основным функциям сердцу человека, так же фантастически трудно, как совершить экспедицию на Луну. Сегодня это сравнение устарело, а вот проблема «искусственного сердца» еще не решена.

Если говорить очень коротко, «фантастическая трудность» реализации данного проекта проистекала из того, что идея эта опередила свое время, опередила даже самый высокий уровень технологий, характерный для второй половины XX века. История развития науки знает немало примеров, когда такие «преждевременные» идеи надолго забывались, трудности их реализации перевешивали потребность общества в таких идеях; да и ощущение этой потребности приходило порой много позже.

Вспомним Грегора Менделя. На тридцать пять лет было забыто открытие основ генетики, сделанное чешским монахом. Он умер в безвестности; мы чтим его посмертно.

Вспомним пример, еще более близкий к нашей теме, — Сергей Сергеевич Брюхоненко. Думаю, был он первым в мире инженером–физиологом. Легко вообразить, как странно звучало сочетание этих двух слов в 20-е годы («инженер» и «физиолог» не просто разные специальности — разные материки в мире науки!), если и сегодня к нему еще не привыкли. Представляю, как называли этого человека за глаза «чудаком» (а может, и открыто кто–то смеялся). А он — когда отмалчиваясь, когда отшучиваясь, когда огрызаясь, если очень уже допекали, — все прилаживал к подопытной собаке какие–то моторы, радиолампы, всякие «железки». И заметьте, не был ведь он этаким горе–изобретателем, пытающимся построить «перпетуум–мобиле». Доктор медицинских наук. Одно время Брюхоненко даже возглавлял целый научный институт. Но вот разработанные им в двадцатые годы аппараты искусственного кровообращения, «автожекторы», заставляющие воскресать собаку после клинической смерти, забыли! Забыли на четверть века! И вспомнили лишь тогда, когда появились другие, современные приводы, другие лампы, другие материалы. Когда идея смогла примерить новый технический наряд. А главное, когда хирургия пришла наконец к операциям на открытом сердце и позарез потребовались медицине аппараты искусственного кровообращения. В 1965 году Брюхоненко был удостоен Ленинской премии. (Посмертно. Пять лет уже, как не было его в живых).

Вот ведь какая судьба ожидает подчас исследователей, опережающих свое время! Так почему все–таки Шумаков и его нынешние сотрудники выбрали эту стезю?

Говорилось уже: болезни сердца — проблема номер один. Но об этом знают все медики. Почему именно Шумаков занялся «искусственным сердцем»? Может, потому, что его медицинская специальность — хирургия?

Хирурга очень часто судьба сводит с теми пациентами, для которых он последняя надежда, последняя инстанция; если не поможет хирург, не поможет уже никто. И невозможно передать, говорят хирурги, с какой мольбой, с каким отчаянием обреченного смотрят на них глаза больных! Но… много ли может хирург? Всякий раз в операционной он решает задачу, условия которой задает пораженный организм. И нередко степень поражения такова, что хирург, как бы он ни был искусен, какими бы оригинальными методами операций ни владел, взглянув на вконец изношенное сердце больного, разводит руками и с досадой бросает ассистентам: «Зашивайте…» Кто–то из крупных хирургов говорил, что в такие горькие минуты, когда никчемными кажутся твои руки, остро завидуешь инженерам, ремонтирующим машину: у тех всегда под рукой запасные части.

Не тут ли сокрыта главная отгадка ухода Шумакова в труднейшую проблему? Чувство «потолка», предела возможного? Может, он из той породы людей, что не в силах смириться с этим чувством, признать себя в чем–то побежденным? Подумалось об этом не случайно.

Уже несколько лет хирурги пытались бороться с сердечной недостаточностью — одной из самых серьезных патологий, — заменяя вышедшие из строя клапаны искусственными. Но первые радостные надежды вскоре сменились разочарованием. Операции проводились на остановленном сердце, а несовершенные аппараты «сердце–легкие» все время держали хирургов в цейтноте: нужно было как можно скорее вживить новый клапан. И вот тут–то очень многое зависело от случайности — одним пациентам удавалось сделать операцию за 30 минут, а изношенные сосуды других рвались под иглой, словно бумага… Уходили часы, и даже если злополучный клапан вставал наконец на место, далеко не всегда удавалось после операции вернуть больного к жизни.

Шумаков вынашивал идею сделать крепление клапанов универсальным, малозависящим от «нюансов» патологии. Несколько лет он вместе с инженерами Алексеем Коноплевым и Игорем Гуськовым занимался проблемой клапана с механическим креплением. Клапан, снабженный множеством мелких иголочек, буквально в минуту занимал положенное ему место; пружинящие иголки пронзали сосуд, образуя «мертвый» замок, освободиться от которого клапану было просто невозможно. Никаких ниток, никаких швов.

Патенты в шести странах. Докторская диссертация в 34 года, обобщившая клинический опыт работы с новыми клапанами. Профессура. Известность. На труды Шумакова ссылаются в своих докладах медики США, Франции, ФРГ. И вдруг…

Когда почувствовал он «потолок»? Когда стало ему тесно в этой области исследований? Была середина шестидесятых годов, в воздухе медицины носились идеи трансплантации, и Шумаков решил, наверное, что здесь без него никак не обойтись. Он ко всему должен быть причастен.

Все снова начинается с нуля. Валерий Шумаков с головой уходит в проблему трансплантации почки. В 1971 году за разработку и внедрение в клиническую практику новых методов этой операции профессору В. И. Шумакову вместе с группой других ученых, возглавляемой академиком Б. В. Петровским, была присуждена Государственная премия.

Но еще за два года до этого события Шумаков снова «повернулся». Тогда–то он и вышел на проблему «искусственного сердца». Отчего же и трансплантации было ему теперь мало?

А она ведь, вспомним, торжествовала тогда! Уже пересаживал сердца хирург из Кейптауна Кристиан Барнард и вторили ему американские, французские, английские врачи. И хотя умер к тому времени Филипп Блайберг, человек, проживший многие месяцы с пересаженным сердцем, но вот уже больше года билось такое же сердце в груди французского священника Булоня. Нет, что ни говорите, а будущее трансплантации виделось тогда, в 1969-м, в исключительно розовом свете. А Шумаков в это самое время уходил от нее куда–то в сторону. Но куда? Стоило ли городить огород с этими «искусственными сердцами», когда, казалось, куда проще воспользоваться натуральным — сердцем погибшего незадолго перед этим человека?