Советы пана Куки

Он улыбнулся и вежливо спросил:

— Позвольте отнять несколько минут вашего драгоценного времени?

Я кивнул, потому что мое время точно не было столь уж драгоценным. К тому же до сих пор мне не так часто выпадала возможность попрактиковаться в немецком.

Моцарт раскрыл каталог и провел по нему рукой, словно разглаживая бумагу:

— Сегодня у нас восхитительно представление, — сообщил он, — «Аида». Опера, исполненная романтики и драматизма. Для тех, кому меньше двадцати пяти, есть ложи за восемьсот пятьдесят шиллингов.

И хотя он, конечно, произносил заученный текст, все-таки это было первое полное предложение на литературном немецком, которое мне довелось услышать в Вене.

— Что за опера? — Спросил я.

— Как я уже сказал, «Аида».

— Да, понятно. Ну и в чем там дело?

Тут Моцарт утратил вдруг выправку бравого продавца. Он почесал затылок, парик его сдвинулся набок, и из-под него показались темные волосы.

— Все как обычно, — подмигнул он мне. — В первом действии закалывают кого-нибудь кинжалом, а остальное время об этом поют.

Потом тон его снова стал несколько более официальным:

— У меня тут должно быть либретто, которое вы, конечно, бесплатно получите вместе с билетами. Обычно содержанием никто не интересуется, только солистами.

И он снова принялся листать каталог. А я рассматривал его самого: на лице полно прыщей, а на шее блестят капельки пота. Он определенно разгуливает в этом костюме уже несколько часов. И под париком жарко, как в хорошей духовке, иначе бы тот не сползал с такой легкостью. Во мне тут же заговорила совесть: к чему напрасно пробуждать в нем надежду. По правде говоря, уж я-то точно на «Аиду» идти не собираюсь.

Он вытащил нечто, похожее на тетрадку.

— Вот текст. Могу коротко пересказать, если вам интересно.

— Я бы, конечно, с радостью послушал «Аиду», — перебил я его, — но нужно посоветоваться с женой. Она ждет меня у собора Святого Стефана.

— Послушайте, — сказал он, — возьмите хотя бы один билет. Триста шиллингов. Ну как?

— Очень жаль. Мне в самом деле…

— Черт возьми, — пробормотал он. — Что же я делаю не так?

Он уставился на меня, будто я мог ему ответить. Но я думаю, он все делал правильно. Неправильно вел себя я, а не он. Он уставился в каталог и медленно побрел прочь в смешном костюме. Он шел туда, где в тени деревьев сидели уже два других Моцарта. Уселся между ними и уставился на мостовую у себя под ногами. Я был близок к тому, чтобы за триста шиллингов купить билет на «Аиду», но вовремя заставил себя уйти. И лишь миновав несколько магазинов, решился оглянуться. Разочарование Моцарта прошло на удивление быстро. Он уже вскочил на ноги и энергично выискивал нового любителя оперы.

Перед собором Святого Стефана толпились очарованные туристы. Я, наверное, был единственным, кто не испытывал восторга. Хотя внутреннее убранство собора произвело, конечно, впечатление и на меня, однако мои ощущения походили, скорее, на те, что испытывает рабочий, возвращаясь к станку. Прошлое церковного служки вновь нахлынуло на меня острым неприятием всех на свете церквей и соборов.

По пути к алтарю, куда я инстинктивно продвигался, я рассматривал лишь некоторые мемориальные доски, установленные в честь знаменитых людей прошлого. В них не было ничего необычного, но меня всегда удивляло, как много великих людей на земле уже умерли, а ведь мы о них даже ни разу не слышали.

Подойдя к алтарю, я обошел вокруг, изучая с точки зрения специалиста. Очень солидный цоколь. Дилетанту трудно даже представить себе, насколько важен цоколь для алтаря. Этот же был лучше всех виденных мною в жизни. Снизу доверху — настоящее западное качество. Лично я не верю, что для Бога цоколь имеет значение, но священник, у которого я служил, наверняка порадовался бы, увидев такой. Вообще-то он был материалистом высшей пробы. И в те два месяца, когда мне приходилось изредка подносить ему гостию во время службы, я усвоил несколько интересных вещей. Сам он, к примеру, вообще не верил в жизнь после смерти: мол, соборовал уже стольких подонков, что, даже представив себе их продолжающими жить и после смерти, лишился бы сна. Он лично предпочел бы умереть окончательно, а не оставаться бесплотным духом. Ибо жизнь без тела для человека — катастрофа. Достаточно поглядеть на тех несчастных, кто потерял руку или ногу. Годы спустя они все еще так и норовят почесать утраченную конечность — ведь она продолжает зудеть. Как же тогда зудит у человека, утратившего все тело?

Внимательно осмотрев алтарь и все вокруг и окончательно утвердившись в убеждении, что церкви по всему миру одинаковы, я стал пробираться к выходу. На выходе кто-то сказал мне: «Вам воздастся». Это прозвучало так, словно сам собор благодарит меня за посещение. Только я убедил себя, что, наверное, мне все-таки послышалось, как вновь раздался голос: «Вам воздастся».

Я осторожно поднял глаза. Не находя другого объяснения, человек в конце концов смотрит вверх. И только услышав те же слова в третий раз, наконец вычислил преступника. Возле входа стояла стеклянная коробка для пожертвований, и когда кто-нибудь опускал в нее деньги, оттуда очень отчетливо и незатейливо раздавалось: «Вам воздастся». Коробка была уже почти заполнена банкнотами всех стран света. Лежали там и несколько салфеток из «Макдональдса» — наверное, кто-то пожелал слушать «Вам воздастся» снова и снова. Мне тоже вдруг ужасно захотелось что-нибудь туда бросить, но, к сожалению, в карманах были только деньги. И я пошел дальше. По правде говоря, эта штуковина повергла меня в ужас. Ничего себе — проявление вежливости. И ведь так тут во всем.

9

Решив, что на сегодня с меня хватит, я приступил к реализации давнишней мечты — направился в кафе. Таким способом я намеревался проститься с ролью туриста, ибо со следующей недели планировал вплотную заняться поисками работы. Кроме того, в кафе имелись все условия, чтобы написать наконец открытку родителям.

Кафе называлось «Аида», и это мне тоже понравилось: уменьшалось чувство вины перед давешним Моцартом. Я выбрал столик с видом на улицу. Такая уж у меня заморочка. Понятия не имею, откуда она взялась — ведь я почти не хожу в кафе.

В «Аиде» все было розовым. Стены, столы, даже шариковые ручки у официанток. Это стало моим первым посещением кафе на Западе, и меня поразила скорость обслуживания. Официантки все время что-то делали: разносили огромные подносы с напитками да еще улыбались, словно это их охотничьи трофеи.

Нашим работникам сферы обслуживания есть чему у них поучиться.

Ровно через десять секунд перед моим столиком выросла официантка. Как и на всех остальных, на ней был розовый фартук. Она была чуть старше меня. Красавицей ее, конечно, не назовешь, но целое море веснушек на щеках делало ее очень милой. Она вытерла мой столик, склоняясь над ним так низко, будто собиралась лечь. Даже вытряхнула пепельницу (вообще-то я не курю, но совершенно не склонен терроризировать курильщиков). И она тоже проделала это просто, стараясь не привлекать особого внимания.

Потом вытащила розовую ручку и сказала:

— Здравствуйте, меня зовут Сильвия. Что будете пить?

— Чай, — выпалил я. Я хотел заказать меланж, но меня совершенно выбило из колеи, как она назвала свое имя. Голос тоже оказался очень приятным. Никакого вам манерничанья. А ведь многие девушки разговаривают так, словно перед ними установлен невидимый микрофон.

Официантка записала заказ и провела кончиком ручки по волосам, поправляя заколку, которая соскользнула ниже, чем нужно. Я успел рассмотреть ее заколку в форме кита, выпускающего фонтан воды.