Соврати меня

– Молодого кабанчика, – поправляю, обхватывая руками горячий смуглый торс. Из одежды на Арбатове только неизменные шорты.

– Это почему вдруг кабанчика?

Вопрос практически лишённый интереса. Мыслями он всё ещё не здесь, что быстро стряхивает с меня остатки сна. Практически влёт.

– Один сторож знает, почему, – вжимаюсь лбом ему в подбородок, пахнущий лосьоном после бритья. Хмыкнув, Мир зарывается пальцами мне в волосы... гладит. Тревожно так гладит, будто утешает. Вот вроде бы ласка, а по спине ползёт недобрый холодок. – Мир, хорош пугать. Не молчи... ты что-то узнал?

– Маш, давай сразу договоримся – ничего себе не накручивай, – ага, конечно! Считай, договорились. Перед глазами уже плывёт. – Я сам толком не в курсе. Повезло, что дядя, зная о моём отношении к... в общем, и близко не связал мой интерес с тобой. Кое-что мне всё-таки удалось нарыть.

– Мама не в эко-санатории, да?.. – неверными дрожащими пальцами сбрасываю с себя его руки. – Не нужно меня утешать. Перестань! И жалеть не нужно! Почему все молчат? Почему?! Не нужно было тянуть... Если бы у меня были деньги, я бы давно кого-нибудь наняла... сыщика или...

Горло сдавливают удушливые когти истерики, раздирающей грудь сдавленным всхлипом. На деревянных ногах пячусь вон из комнаты. Подальше от правды, подальше от себя. Ударяюсь бедром о край стола, даже не морщусь. Тело будто чужое. Мир перехватывает меня у двери. И руку, взлетевшую даже не знаю зачем, тоже перехватывает – у самого своего лица. Сжимает так, что кисть печёт. Боль обрушивается мне на голову отрезвляющей лавиной.

– Ша, Маруся! – и уже тише, но по-прежнему ровно добавляет: – Успокойся. У меня есть адрес, и это точно не кладбище. Как только будешь готова, поедем.

– Отпусти, – дёргаюсь, сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик. Ноль эмоций. – Отпусти... – умоляюще. – Я в порядке. Тяжёлый месяц... сорвалась... Дай мне пару минут, переоденусь и выйдем.

– Не торопись, никуда твоя мама не исчезнет, – он привлекает меня к себе. Тяжело выдыхает в макушку, с откровенно напрягающей, несвойственной себе нерешительностью. – Маш, я неуверен... в общем, тебе, наверное, лучше знать заранее. Это адрес частной психиатрической клиники.

Внутри всё так резко перестаёт дрожать от натуги, что я захожусь отрывистым лающим смехом. Отступаю, пошатываясь от схлынувшей паники. Арбатов мягко говоря ошарашен. По крайней мере смотрит с такой настороженностью, будто готов в любой момент нахлобучить мне на голову намордник. Балбес. Разве можно так пугать?

– Покажи, – протягиваю руку ладонью кверху, заранее зная, что написано в сообщении с его смартфона. Губы кривятся в горькой усмешке. – Всё это время мама пряталась под самым моим носом. Прикол, да?

– Тебе знакома эта клиника?

– Там работает моя тётя, она психотерапевт. Мама с ней. Всё хорошо... Ей просто понадобился покой, – твёрже, опять срываясь в нервический смех. – Извини. Дурной, просто сумасшедший месяц...

– И таким он стал благодаря мне, – цепкий взгляд на меня и в сторону. Не оправдывается, просто констатирует факт. – Маш, я с детства привык думать, что все вокруг меркантильные суки. Не в упрёк, а как данность. Вернулся домой, тебя увидел... торкнула, чего скрывать. Себе захотел. А фиг там. Димка даром времени не терял, – Мир устало прикрывает ладонью глаза, не скрывая, впрочем, ядовитой усмешки. – Друг что-то говорит, а у меня все мысли гуляют в вырезе его девушки. Которую он мне априори уступать не собирается. Зашибись. Некрасиво вышло. Сдуру много наворотил. И наворотил бы ещё раз.

– Потому что привык переть напролом.

Он несильным нажимом пальцев поворачивают моё лицо к себе, долго прожигает изучающим взглядом.

– Потому что мне такие раньше не встречались. Не сразу понял чем, но проняла ты меня капитально и слёту. И да – то, что твоё трясущееся от страха тело мне сразу дало зелёный свет, тоже уловил с первой секунды. Ты меня ждала, паучонок. С самого начала, ещё подростком. Даже если бы не заморочки предков Исаева, у вас бы ничего не срослось. Дима просто не знал бы, что с тобой делать.

– А ты знаешь, что делать, – отворачиваю голову, покоробленная его откровенностью. Сумбур в голове достигает апогея.

Это был убийственный месяц.

– А я знаю, – абсолютно искренне, без налёта самодовольства кивает Мир. – Ты как зеркало, поэтому с тобой достаточно не фальшивить. Мы просто сошлись: как пазлы, как волны и море, как солнце и небо. Всё, – подытоживает он шлепком по ягодице. – Беги, одевайся, пока я окончательно в сопли не ударился.

До клиники мы добираемся в абсолютном согласии. Я не смотрю на спидометр, а Мир, не спрашивая, выкручивает звук на максимум. Pink Floyd, сигаретный дым и уверенность – беспрекословная уверенность, что всё обойдётся. Даже окажись мы в полной заднице.

На стойке регистрации нас ни в какую не соглашаются пропускать дальше. Приходится прождать минут пятнадцать, меряя шагами длинный коридор.

– Привет, тёть Оль, – задушено хриплю, не в силах вырваться из крепкой хватки маминой сестры. – Как эко-санаторий? Смотрю, переехал.

– Машуля, – в натянутой улыбке отчётливо сквозит "какого чёрта ты здесь делаешь?", которая сползает одновременно с ехидным "Здрасьте" Арбатова. – У меня сейчас небольшой аврал. Вы проездом или нужна срочная консультация?

Повторная попытка увильнуть от разговора крошится о мой твёрдый взгляд. Я по-прежнему не понимаю, что происходит, но уверена – от меня что-то скрывают. И присутствие за моей спиной того, кто при желании может если не сам, то через дядю копнуть настолько глубоко, насколько это понадобится, придаёт веса моему здесь присутствию.

– Пойдёмте ко мне в кабинет, – переводит она усталый взгляд на Арбатова.

Недолгий путь проходит как во сне, и только крепкая мужская хватка на моём локте, не даёт слабым ногам подкоситься. Слишком много событий давят разом на плечи. У взросления в чрезмерной любви и заботе есть один серьёзный недостаток – грянет гром и с непривычки тебя колотит, как лист под градом.

– Я смотрю вы... подружились, – скользит тётя Оля цепким взглядом по нашим переплетённым пальцам, отпирая неприметную белую дверь. Здесь абсолютно всё одинаково-безликое, словно предназначенное не будоражить эмоций. – Твоей матери эта новость пойдёт на пользу. – И снова не удивляясь, не осуждая, не выказывая никакого отношения, кроме констатации. "Тебя есть кому поддержать – её это успокоит". Точка.

– Что с ней?

Ещё один её внимательный взгляд на Арбатова – оценивающий. Не как молодого человека, не как родственника, а как прочность предоставленной мне опоры. Кивнув каким-то своим выводам, она указывает на кожаный диванчик. Сама садится напротив нас и без лишних пауз продолжает.

– У неё психогенная депрессия, вызванная внезапной смертью Егора, – звучит непонятно, но предельно чётко, без сюсюканья и утешительных ноток. Неожиданно такой подход располагает к восприятию лучше увещеваний в благоприятном исходе. – К сожалению, существует необходимость в стационарном лечении. Она опасна. В первую очередь для себя. За это время имело место три попытки суицида.

– Когда? – уточняю едва слышно, сцепив челюсть и невидяще глядя на пальцы Мирона, крепко сжавшие мою руку.