Современная африканская новелла

После работы и в свободные дни Джонатан возил ее в дом своего дядюшки. Там в саду был плавательный бассейн, окруженный зеленой лужайкой. На клумбах цвели георгины. Вечерами воздух был наполнен ароматом мимозы, жимолости и магнолии. Прохлада нежно ласкала ее горящие щеки и обнаженные руки.

В один из субботних дней они устроили настоящий пир в саду, черные слуги в светлых одеждах и белоснежных перчатках обносили их всевозможными яствами: домашней колбасой, маисовым хлебам, кейп-тассенбергским вином. Потом она плавала в бассейне. Было уже поздно, луна раскалывалась, и кусочки ее плескались вместе с ней в воде.

Да, думала она, жизнь, черт возьми, снова расправляет крылья!

Работавшие с ней девушки считали ее какой-то диковинкой. Ее акцент, голос, манеры, бледная кожа, которая от солнца стала до неловкости красной — все выдавало в ней англичанку, вызывало к ней интерес. Ей нравилась эта внезапная, хоть и не столь громкая популярность. Ей было приятно сознавать, что ее считали здесь какой-то необычной, из ряда вон выходящей, и она сопоставляла это с собственным невысоким мнением о своей персоне.

Наступила зима. Но солнце, теперь уже медно-золотое, по-прежнему заливало своими лучами ее квартиру. Почти пять месяцев — с мая по сентябрь — на небе не было ни облачка, лишь вместо ярко-голубого оно теперь приняло зеленоватый цвет морской воды. Солнце висело низко на севере, оно больше не палило, подули ветры, ночью стало прохладно. Уверившись, что Марта уже довольно прочно обосновалась, Джонатан Сметер предоставил ее самой себе. Молодые люди, которых она встречала в бассейне дяди Джонатана, тоже перестали заезжать к ней, кончились приглашения покататься на машине или принять участие в пикнике. Теперь Марта снова часто и подолгу рассматривала свое лицо в зеркале. Ей было уже двадцать семь.

Иногда мелькала мысль, а где же здесь, собственно, Африка? Из окна спальни, выходившего на юг, она видела небоскребы, принадлежавшие владельцам шахт и коммерческих предприятий. Строгие громады из стекла и стали с плоскими крышами тянулись к небу, будто указывая, где нужно искать ответ. За ними сквозь клубы дыма просматривались бетонные корпуса заводов, какие-то сооружения из треугольных конструкций в районе копей, груды желтой руды наподобие пирамид, что придавало им сходство с древними памятниками Мексики или Египта. Все это олицетворяло собой новую жизнь, творение рук человеческих. Единственным пятном, нарушавшим пейзаж, были, пожалуй, посадки строевого леса и озера, но и те были перегорожены дамбами. Здесь промывали золотую руду, оставляя горы отработанного песка, реки служили только промышленным целям. А на север тянулись утопающие в садах поместья белых, красуясь на теле дикой, поросшей кустарником степи, как куски пересаженной кожи. Картину завершали окаймленные пурпуром горы Магализберга милях в тридцати от города.

Она старалась не пропускать редкие фортепьянные вечера, хотя потом каждый раз чувствовала абсолютную неуместность музыки обожаемых ею композиторов здесь, в центре индустриального острова, окруженного Африкой.

Она никак не могла совместить воедино мазурки Шопена и легкие изящные миниатюры Дебюсси с бескрайними африканскими просторами, реками с загадочными названиями Лимпопо, Замбези, Конго, со львами и крокодилами и с этими рослыми черными людьми, бьющими в барабаны.

Курьером у них в конторе работал двадцатипятилетний африканец. Никто из служащих фирмы не мог бы назвать его имени. Все звали его просто «бой» или «туземец». Его настоящее имя, Амос, значилось только в пропуске, выданном ему департаментом по делам управления и развития банту. Правда, это был весьма ценный и необходимый документ, сам мистер Сметер-старший подписывал его раз в месяц, хотя никогда не интересовался его содержанием.

Марта обратила внимание на африканца потому, что он явно пристрастился к чтению. Он читал во время обеденного перерыва в маленькой комнатке, позади конторы, там обычно готовили чай и на копировальной машине размножали деловые бумаги.

Марту поразило, что у служащего африканца не было даже своего определенного места. Он или стоял возле стола справок, приклеивая марки к конвертам и сортируя почту, или мыл грязные чашки, или следил за работой копировальной машины.

Однажды в обеденный перерыв Марта пригласила его посидеть за столом мисс Гроблер. В конторе не было ни души, и она не видела причин, почему бы кто-либо мог протестовать. Улыбнувшись, Амос поблагодарил ее, но сесть отказался, пробормотав на языке банту какие-то непонятные слова.

Через два дня она увидела Амоса сидевшим на обочине тротуара у итальянского кафе. Она обычно заходила сюда днем перекусить и выпить чашечку кофе, приготовляемого в специальной кофеварке на пару. В руках у Амоса, как всегда, была книжка. Она разглядела даже крупные черные буквы на бумажной обложке: «Большие ожидания». Другие африканцы играли в шашки, сидя прямо на тротуаре и поджав под себя ноги, и ели хлеб, запивая ею пепси-колой. Она вдруг ясно поняла, что им в их обеденный перерыв просто некуда деться — на всех дверях ресторанов, клубов и даже на скамейках в парках висели таблички: «Только для европейцев». Внутри у нее вдруг что-то болезненно сжалось и засосало. Она бы не могла сказать, если бы ее спросили, что это было такое — этот незнакомый раздражающий зуд, который ощущаешь, но до которого никак не доберешься.

В тот день она все же набралась храбрости и спросила у Джонатана Сметера, почему у Амоса в конторе нет своего стола. Вообще-то говоря, сказала она, немного краснея от смущения, ведь и его работа, пусть даже самая примитивная, является частью повседневных дел конторы, которые выполняют и она, и мисс Гроблер, и мисс Макензи.

Хорошо поставленным, натренированным в Оксфорде голосом Джонатан заговорил с ней так, как разговаривал бы с ребенком, которому вдруг взбрело в голову обедать в ванной, а мыться в гостиной.

— Э… видите ли… вряд ли это будет удобно в данной ситуации, не так ли? Нет, я, конечно, целиком и полностью на вашей стороне, но равенство — это одно, а условия жизни — другое. Вам ведь хорошо известно, как к этому отнеслись бы мисс Гроблер и мисс Макензи.

Он откашлялся, закурил сигарету и вдруг пригласил ее в пятницу вместе с ним и его женой в кино «Эмпайр». Там будет восхитительный фильм с убийствами. Однако, заметив, что Марта не удовлетворилась этим, он снова возвратился к неприятной теме.

— Дорогая моя Марта, разрешите заверить вас, что я и мой дядюшка, мы вовсе не против. Он, конечно, мог бы иметь свой стол в конторе, мы бы сделали это с величайшим удовольствием, но…

Она сразу поняла смысл этой последней фразы, не оконченной, но заключавшей в себе все.

Она не стала больше задавать вопросов, вернулась на свое место и принялась печатать на машинке. Как это плохо, думала она, когда вошедшие в привычку нормы и главное — уважение к мнению других рождают в людях покорность и душевную слабость.

Она все время чувствовала, что ее терзает какое-то непонятное ей самой беспокойство. В Англии, как ей казалось, все одинаково терпимо относились к расовым проблемам. Там одинаковое отношение к общепринятым нормам воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Там можно было высказать и свое отличное от других мнение, не навлекая на себя злобного раздражения со стороны, общества, хотя у некоторых представителей этого общества цивилизованность была лишь тонкой оболочкой и частенько испарялась даже под лучами холодного лондонского солнца.