Современная болгарская повесть

— Пришли ко мне домой пару милиционеров, — сказал я. — У меня птицы, которые вас интересуют. Немедленно!

Он хотел, чтобы я ему объяснил, что случилось, но я повесил трубку. Нельзя было терять времени. Те двое начали приходить в себя. Этого нельзя было допускать. Я снова напустился на них:

— Вы трусы! — кричал я. — И не просто трусы, а тупые идиоты! Что у вас, совсем мозгов нет, чтобы поразмыслить? Ну, где вы скроетесь? Нет у нас места для таких, как вы. Нет! Вы нам не нужны! Любой может схватить вас за ухо и привести в милицию. Ножами размахивать! Детские игрушки! Шпана!

Несмотря на неподобающие выражения, то была самая вдохновенная речь, произнесенная когда-либо мною. Я не давал им духу перевести. Я пугал их, высмеивал, бросал им вызов и снова угрожал. Они кривлялись, огрызались, рычали, но не решались ничего предпринять. А я держал свои сильно дрожавшие руки в карманах.

— Ну, давайте! Чего ждете? Вас двое, а я один! У вас нож, а у меня нет! Что еще вам нужно? Подумайте! Напрягите свои слабенькие мозги и подумайте! Ну, убежите вы отсюда, а куда пойдете? Кто вас будет терпеть? Кто вас станет прятать? Кто? Сами вы себя осудили! Сами отрезали пути к отступлению! Подумайте! Или я вас обманываю? Дурачу? А? Придумали, что будете делать? Решили?

Я продолжал кричать, а по моей спине струился холодный пот.

Через десять минут, которые показались мне вечностью, я услышал, как у дома остановилась машина. Нужно было, собрав остатки самообладания, спокойно открыть дверь.

С двумя милиционерами вошел Камен.

Когда их выводили, у Рапоны было прежнее тупое выражение лица, но во взгляде Боби было столько злобы и ненависти, сколько мог вобрать в себя человеческий взгляд.

Мы остались вдвоем с Каменом.

— Что это за фокусы? — спросил он. — С подобными типами играть небезопасно.

— Оставь, — попросил я его. — У меня руки дрожат. Давай выпьем по рюмке коньяку.

Я не знал, как пояснить ему мою мысль о необходимости сломить нравственно преступную самоуверенность юнцов.

— Мне не положено, — отклонил Камен мое предложение. — Дежурю. Но завтра я свободен. Встретимся. Сейчас спешу.

Он ушел. Я услышал шум отъезжающей машины. Вытащил бутылку и налил себе полную рюмку. Нервная дрожь в руках постепенно прекратилась. Удалось даже зажечь сигарету.

Жена и дочь вернулись поздно. Коньяка в бутылке осталось совсем мало, и пепельница была переполнена окурками. Женщины принесли с собой знакомое мне ощущение домашнего уюта и тепла.

— Почему ты не пришел? — спросила жена. — Тебя ждали.

— Ты принес жевательную резинку? — спросила дочка.

Может, я был в состоянии опьянения, но мне вдруг показалось совершенно невероятным все, что произошло в этой комнате. В той самой комнате, куда пришли моя жена и дочь. Может, это была игра возбужденного алкоголем воображения и я сам придумал всю эту историю?

А мой похвальный гражданский героизм… Пусть даже так, поступил я правильно…

Удивительна способность алкоголя стирать грань между воображаемым и реальным.

— Ты бы хоть окно открыл, — недовольно заметила жена. — Здесь душно.

И именно теперь, когда я мог быть уже вполне спокоен, я вдруг почувствовал всем своим существом, что лицом к лицу столкнулся с самым ужасным, и испугался…

Я не мог понять…

Не мог понять желания Эми скрыть тех, кто ее унизил. Не мог понять ее отчаянной нетребовательной любви и ее бессмысленной готовности жертвовать собой. Не мог понять зловещего кодекса чести, который повелел Боби втоптать свою любимую в грязь. Не понимал я их алчного желания искать геройства в преступлениях.

Да, я встретился, нет, я столкнулся с отщепенцами нового, незнакомого мне поколения. На этот раз я выиграл, победил. Но я не чувствовал удовлетворения от этой победы, я испытывал лишь огромную тревогу, потому что не понимал… А мне надо было их понять. Ведь к этому поколению приближалась и моя пятилетняя дочь. А я хотел бы понимать ее во всем и всегда, потому что любовь моя к ней не имеет границ.

Может, я кажусь смешным в роли чересчур озабоченного родителя, но не все то, что смешно, заслуживает осмеяния.

Лиляна Михайлова

ОТКРОЙ, ЭТО Я…

Лиляна Михайлова. ОТВОРИ, АЗ СЪМ… София, 1972.

Перевод Л. Лихачевой.

1

Часа в три ночи Мария разбудила меня и спросила, что мне приснилось.

— Кричишь, сердишься. Просто невозможно заниматься. Опять распределение снилось?

А мне снилось, что я стою на дороге и машу проносящимся мимо грузовикам, чтоб меня посадили. Я не знаю, куда мне надо ехать, не вижу и лиц шоферов, потому что солнце бьет мне прямо в глаза. Это от лампы. Мария, прав да, прикрывает ее сделанным из газеты колпачком, но кровати наши стоят рядом, и, когда она занимается, мне всегда снится солнце. В другом конце комнаты спокойно спят две химички — они второкурсницы и еще очень далеки и от солнца и от распределения.

Ночью наша перенаселенная комната становится гораздо красивее. Учебники на полке кажутся настоящими книгами, а пестрая тень тополя превращает в кружево марлевую занавеску. Даже таблица Менделеева, висящая над кроватями химичек, ночью выглядит большим, сшитым из квадратиков ковром.

Надо еще поспать, хоть немного. Нельзя появляться перед комиссией с красными глазами — чего доброго, подумают, что плакала или вот-вот заплачу.

Одеяло пахнет мною. За пять лет оно пропиталось моим запахом. Через несколько дней я сдам его на склад, и комендант общежития, проверив, нет ли дыр и чернильных пятен, отправит его в прачечную. Там одеяло окончательно забудет обо мне, а осенью, чистое и пушистое, укутает какую-нибудь неизвестную мне первокурсницу.

Половина пятого. Комната медленно и печально теряет свое очарование. Книги на полке снова превращаются в учебники по аналитической химии и славянским литературам. Гаснет фонарь за окном, тают тени тополиных веток, и кружевной занавес опять становится застиранной марлей, а ковер над кроватями химичек — потрепанной таблицей Менделеева с чьим-то лихим росчерком на пустых, оставленных для неоткрытых элементов клетках.

Мария во сне пододвинулась ко мне совсем близко. С такого расстояния очень интересно рассматривать ее лицо. Красивая. Просто непонятно, почему ребята с нашего курса не любят с ней танцевать. Мария спит и смешно морщится, пытаясь освободиться от прядки волос, упавшей к ее губам. Распределение ее не волнует, она отличница и имеет право выбирать что захочет: Пловдив, Русе или Бургас. Не слишком-то приятно жить в одной комнате с отличницей — ни посвистать, ни радио включить без спросу, а ночью хочешь не хочешь приходится видеть во сне солнце.