Современная индийская новелла
Шрифт:
Девушка улыбнулась.
— А я вас и не боюсь. Что же петь, когда песня сама кончилась?
Услышав ее простодушное «сама кончилась», Судхиндра невольно рассмеялся.
— Если кончилась эта, спойте какую-нибудь другую.
Девушка потупилась.
— Так спойте же какую-нибудь еще. Если бы у меня был голос, я бы обязательно пел, — и он тихонько без слов пропел начало полюбившейся песни.
Девушка звонко рассмеялась.
— Кто вы, незнакомец? — весело спросила она, озорно поблескивая глазами. — Из города идете?
— Путешествую, — сказал Судхиндра, — на месте не сидится, вот и хожу. Сейчас иду в город. Утром вышел из Рикхаули[29], — слыхали про такую деревню? К четырем утра мне надо добраться
— Прямо сейчас хотите идти в Паукхаль? — удивленно спросила девушка.
— Конечно, — беззаботно усмехнулся Судхиндра. — Вы, наверно, из деревни Дхакпатти? От Дхакпатти до Паукхаля не больше восьми миль, часа за три можно дойти. Солнце только что закатилось, до утра еще далеко. Да и ночь к тому же светлая. По холодку и не заметишь, как дойдешь.
Девушка помолчала, потом нерешительно проговорила:
— Вы целый день шли и, наверно, устали. Ночь-то вам бы лучше провести у нас в деревне.
Судхиндра был искренне тронут этим приглашением.
— Значит, вы считаете, что на ночь мне лучше стать гостем вашей деревни? — шутливым тоном спросил он.
— Да, так, пожалуй, будет лучше, — серьезно проговорила она.
— Домашние-то, наверно, уже заждались вас, все глаза проглядели…
— А домашних — один отец, — весело возразила она, — да и он с утра ушел в соседнюю деревню. Вряд ли вернется до полуночи.
— Ну что ж, пойдемте. Пусть будет по-вашему, — быстро сказал Судхиндра, беря в руки свой чемоданчик, и лукаво добавил: — Только с условием, что завтра утром вы споете мне свою песню.
Не ответив ему, девушка легко подняла свой сноп на голову и, одной рукой подхватив с земли серп, быстро пошла по меже впереди Судхиндры.
На безоблачном небе по-прежнему сияла полная луна, и черные неровные зубцы дальних гор были затянуты голубоватой дымкой.
Среди убранных полей изредка попадались участки, на которых рис все еще стоял плотной стеной, дремотно свесив тучные метелки.
— Этот участок не ваш? — спросил Судхиндра, шагая за девушкой.
— Нет, наш участок выше, — сказала девушка, оборачиваясь, — вон там у речки.
— У речки? — удивленно переспросил Судхиндра. — Почему же не слышно, как шумит река?
— Осенью она еле по камешкам перекатывается — курица вброд перейдет. А зимой и того меньше становится. Зато уж в сезон дождей гремит так, что за полкоса[31] слышно… Хотите взглянуть?
Они повернули на тропку, которая убегала куда-то вправо. Судхиндра молча шагал за девушкой. Сейчас уже отчетливо слышалось приглушенное журчанье.
— Вот это и есть наш участок, — громко сказала девушка, прерывая нить его размышлений. — Здесь всегда самый лучший урожай: речка сама поливает.
Девушка осторожно опустила на землю свою ношу, и теперь, распрямив спину, стояла на берегу, будто вслушиваясь в мягкие всплески реки. Полной грудью вдыхая прохладный ночной воздух, Судхиндра тоже невольно залюбовался игрой лунного серебра на капризной поверхности горной речушки.
В летнее время — сезон дождей и таяния снегов — реке явно было тесно в зимних границах: ее сухое песчаное ложе двумя широкими белыми лентами тянулось по обе стороны потока, который, глухо журча, точно жалуясь на судьбу, стремительно катился меж камней, будто торопясь побыстрее вырваться из горных теснин.
С трудом оторвав глаза от реки, Судхиндра оглянулся вокруг. И дальние горы, темными громадами высившиеся вдали, и полоски крестьянских полей, и широкая колыбель реки — весь этот мирный горный ландшафт, словно нежась, дремал в лунном сиянии. Торжественно застыли вдоль реки остроконечные гималайские кедры и деревья бхиммаль с пышными кронами, густо усыпанными белым пухом цветения. В своем умиротворенном величии они казались вестниками грядущей жизни, где не будет ни страданий, ни слез, а только одна тихая радость, которую Судхиндра испытывал сейчас. Никогда еще раньше жизнь
не представлялась ему такой дивной и полной очарования. Поглощенный созерцанием величественной красоты лунной ночи в горах, Судхиндра на минуту забыл обо всем, что волновало его в последнее время: и проекты общинного развития деревни, и свою грам-патхшалу[32], и многое другое — первые, взращенные его руками ростки нового. Он забыл и о том, что завтра вечером в городе ему предстоит выступать на митинге «Союза по ликвидации неграмотности среди взрослых», где он должен изложить свою программу культурного развития индийской деревни. Сейчас он видел перед собой только природу в ее всепокоряющей первозданной красе. В серебристых лучах луны на белом песке крохотными бриллиантами вспыхивали крупицы слюды. Под легкими порывами ветерка деревья изредка задумчиво качали вершинами, и невнятный шорох листьев звучал волшебной песней лунной ночи…Внезапно ощутив на лице чье-то горячее дыхание, Судхиндра очнулся: девушка стояла почти вплотную к нему и смотрела на него своими огромными глазами. Объятая лунным сиянием, она казалась волшебной апсарой[33], сошедшей на землю.
От удивления и восхищения в первую минуту Судхиндра словно онемел. Затем, глотнув воздух, тихо спросил:
— Как тебя зовут?
— Мани, — еле слышно ответила она.
Он не мог оторвать глаз от ее лица. Она была красива, как эта ночь в полнолуние, как весь этот необъятный мир. До сих пор он даже не предполагал, что жизнь так прекрасна! До сих пор он жил словно в темном подвале, постоянно ощущая тяжелую десницу жизни и никогда не видя ее светлого лика. Он только страстно желал когда-нибудь увидеть радость, счастье, справедливость, добро там, где ныне царят горе, страдания, нищета, несправедливость и зло…
Лицо Мани было озарено каким-то внутренним светом, а в ее широко открытых глазах отражались серебряные звезды.
— Как называется эта река? — чтобы хоть как-то прервать затянувшееся молчание, тихо спросил он.
Глубоко вздохнув, она перевела взгляд на речку.
— У нас ее называют Дульхани[34].
— Дульхани! Необычное название! Наверно потому, что в ней когда-нибудь утонула невеста?
— Нет, невеста не утонула, — печально протянула девушка, — ее убили.
Судхиндра вздрогнул.
— Убили?! За что?
Помолчав, Мани тихо заговорила:
— Давно это было. Жила когда-то девушка Пуно, красавица и певунья. Целый день не смолкал ее смех и шутки. И приглянулась она вдовцу-намбардару[35], что жил в деревне за рекой. Было у него две жены, да обе померли. Осталось пятеро детей. Вот он и начал обхаживать отца Пуно. «Отдай, — говорит, — мне свою дочку: две сотни рупий дам тебе за нее». А ее отцу в то время деньги нужны были позарез: то ли налог надо было платить, то ли аренду. Отец и согласился. Пуно все глаза выплакала, в землю кланялась отцу — умоляла не отдавать ее за старика. Но отец настоял на своем. Сразу после свадьбы муж перевез Пуно к себе. Только в первую же ночь убежала она от него, прямо как была — в свадебном наряде. Намбардар шум поднял, всю деревню поставил на ноги. С кольями, с дубинами бросились за ней в погоню. И вот тут, на берегу речки, настигли бедняжку. Били ее смертным боем, так что она здесь же богу душу отдала… С тех пор и называют речку Дульхани.
Лицо Мани было печально. Не отвечая ей, Судхиндра поднял с земли свой чемоданчик и поправил плед.
Она тоже молча приблизилась к своей ноше и, водрузив сноп на голову, легко зашагала по тропинке впереди него.
Не проронив ни слова, они подошли к деревне, неказистые строения которой отбрасывали густые черные тени. Не замедляя шага, Мани вошла в обнесенный низкой стенкой двор перед глинобитной хижиной.
— Входите, пожалуйста, бабу, не стесняйтесь, — снимая с головы ношу, тихо проговорила она, оборачиваясь к Судхиндре: — Я сейчас приготовлю ужин, а вы пока отдохните.