Современная индийская новелла

Изящная фигура молодой женщины, еще не успевшее увянуть лицо произвели на них приятное впечатление.

— Я заплачу ей двадцать вместо пятнадцати, — прошептал молодой человек своему приятелю. Тот кивнул и вышел, притворив за собой дверь.

Неожиданно с улицы донеслась песня:

Во славу Рамы

пожалейте святого и грешника…

«Какой знакомый голос! — Понамма словно окаменела. — Да это же Мина заняла ее место у входа в храм!..»

— В чем дело? — недовольно спросил раздраженный ее поведением мужчина. — Ты можешь получить деньги вперед… вот… — И он сунул ей в руку две десятки.

— Во славу Рамы пожалейте святого и грешника… — беззвучно шевелились губы Понаммы. Крепко зажав в руке двадцать рупий, она молча стояла, не в силах стряхнуть с себя оцепенение.

Перевод В. Макаренко

МАЛЬЯЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Вайком Мухаммад Башир

Стены

Сейчас я расскажу вам одну прелюбопытную историю. Случилась она давно, и теперь мне кажется, что все это произошло в каком-то другом времени…

Высокие стены, опоясывавшие Центральную тюрьму, тянулись ввысь, к небу. За ними находились заключенные. В ночной тишине не слышалось ни звука. Одних должны были повесить на рассвете, других — отпустить на свободу. Но вокруг, казалось, царила атмосфера мира и спокойствия.

Ко мне подошел охранник. Я уже облачился в тюремную робу. Белая шапочка с черными завязками, белая рубашка, белое дхоти, тонкий коврик, на котором мне предстояло теперь спать, одеяло, тарелка, металлическая кружка — вот, кажется, и все. Тюремная жизнь для меня не в диковинку. На моей робе и прежде бывали всякие номера. На этот раз я стал номером девять! Номер девять теперь знак моей личности.

— Ты не мог бы идти немного побыстрее? — прорычал охранник.

— А куда вы торопитесь? — Охранник молчал. — Если вы так спешите втолкнуть меня в темную дыру, значит, у вас есть какое-нибудь неотложное дело? — Я не мог отказать себе в удовольствии пошутить.

Больше года меня держали в предварилке, в полицейском участке, и, казалось, забыли о суде. Один полицейский инспектор посоветовал мне объявить голодовку и таким образом напомнить о себе. И вот наконец суд вынес приговор. В предварилке мне жилось хорошо. Многие из полицейских стали моими друзьями. Я был у них чем-то вроде главного констебля. Там-то я и написал многие свои рассказы о полицейских. Карандашами и бумагой меня снабжал инспектор. Двое из этих приятных людей сопровождали меня в Центральную тюрьму. Они подарили мне на прощанье две пачки биди^[80], лезвие и коробок спичек.

— В тюрьме не положено, — сказал охранник, и все это в один миг исчезло в складках его огромного тюрбана. Лезвие мне было просто необходимо, чтобы разрезать спичку на несколько частей. Охранник, конечно, продаст эти вещи и купит что-нибудь своим детям или внукам.

— Господин охранник! А сколько у вас детей? — своим вопросом я, казалось, вывел его из задумчивости.

— Шестеро! Пять девочек и один мальчик.

Пять девочек! Так вот почему он такой угрюмый.

— Смею надеяться, ваши детишки и супруга пребывают в добром здравии, — вежливо заметил я.

— Да! Да! Давай, иди быстрее!

— Плохо им будет, если, не дай бог, с вами вдруг что стрясется? — продолжал наседать я.

— Да помолчи ты… Тогда бог приглядит за ними.

— Я сильно в этом сомневаюсь.

— Это почему же?

— Видите ли, я обладаю известной долей духовной власти. Я был саньяси^[81]. По всей Индии нет такого храма или мечети, которые я не посетил бы. Нет такой святой реки, в которой я не совершил бы омовения, нет и горной вершины, лесной чащобы, пустыни, отдаленного океанского побережья…

— Ну, так что из того?

— Вот, например, бог не в силах же освободить вас от уплаты налога!

— Я не совершил никакого греха, и бог заступится за меня.

— А как же насчет того, что вы меня, можно сказать, ограбили?

— Ограбил?

— Когда господь призовет вас к себе, дражайший мой страж, он наверняка спросит: «А где те биди, спички и лезвие, которые принадлежали моему бедному слуге Баширу?»

Стражник остановился и какое-то мгновение не мог вымолвить ни слова. Потом он расхохотался и возвратил мне мои сокровища.

— Спасибо, сэр. Говорят, — продолжал я, — что Ганди при смерти. Вы не слыхали каких-нибудь новых сообщений?

— Он прекратил голодовку и выпил чашку апельсинового сока, — ответил охранник.

— Прекрасно! Я очень рад.

Мы шли вдоль ряда железных дверей.

— А много у вас здесь политических? — спросил я.

— В вашем отделении семнадцать.

Вот так-то. Меня поместили в особое отделение!

Мы прошли еще немного, и тут я услыхал вдруг серебряные колокольчики смеха. Я огляделся. Неужели это только плод моего воображения?

Я уже почти позабыл об этом удивительном творении бога — женщине.

И все-таки это не фантазия. Теперь смех доносился громче и отчетливее.

Я спросил у охранника, откуда доносятся эти звуки. Усмехнувшись, он поинтересовался:

— А вы женаты?

— Нет! Но какое это имеет отношение к моему вопросу?

— А чего вы обращаете внимание на все это?

Оказаться внутри Центральной тюрьмы окруженным мрачными коробками зданий, виселицами — и вдруг услышать женский смех. И охранник еще удивляется, почему я обращаю на это внимание!

— Да это из женской тюрьмы. Вы как раз по соседству с ними будете. Сколько вам дали?

— Два года строгого и тысячу рупий штрафа. Если не уплачу штраф, то еще полгода.

— Между вами и женской тюрьмой только стена.

Стена — за ней женская тюрьма…

Мы пошли дальше. Я крепко прижимал к груди узел с пожитками. Через железные ворота вышли на следующий двор. Деревья. Несколько бараков. А там, за стеной, — женская тюрьма.

Каждый барак — отделение тюрьмы. Другой охранник повел меня в один из них. Железная дверь камеры была открыта. Возле двери я увидел водопроводный кран. Я сполоснул лицо, вымыл руки и ноги, напился холодной воды. Потом наполнил кружку, пробормотал молитву и переступил порог своего нового жилища.