Современная ирландская новелла

В церкви было полно народу, мальчики по одну сторону, девочки — по другую, и сверкающий алтарь, весь в цветах и огоньках свечей, и кресло для епископа — чтобы мог присаживаться, когда не конфирмует. Толпа у дверей радостно нас приветствовала, раздался барабанный бой, трубачи из местного оркестра грянули «Славься». Но вот появился епископ, и двери затворились. Дальше все пошло очень быстро: я стал в хвост очереди, и, когда добрался до перильцев алтаря и опустился на колени, епископ пошептал надо мной, коснулся моей щеки. И все это время я не снимал пальто, хотя стало очень жарко, я просто взмок, дожидаясь, когда же будут пропеты псалмы и епископ приступит к проповеди.

Свечи разгорались все сильней, в церкви делалось все жарче, в конце концов мне стало плохо, и меня вынесли. Распустить себе галстук я еще дал, но в полы пальто вцепился намертво, и ни единая душа так и не увидела кургузых лацканов моего пиджака и большущих пуговиц. Добравшись до дому, я лег в постель, и отец рассказал, что там, в церкви, я лишился чувств в ту самую минуту, когда епископ заново посвящал нас служению богу. Ловкий ход, добавил отец, и свидетельствует как раз о завидном уменье владеть своими чувствами.

Воскресенье за воскресеньем мама вела со мной войну из-за этого костюма. Какой же ты притворщик и лицемер, говорила она, раз в неделю наденешь костюм на минутку, заскочишь к мисс Маккэн и тут же удираешь — чтоб она думала, будто ты всегда носишь его в праздничные дни. Однажды, не на шутку рассердившись, мама пригрозилась разоблачить меня и все-

все рассказать мисс Маккэн, тут же пулей выскочила за дверь — мама всегда была стройная, легкая как пушинка — и влетела в соседний дом. Но, вернувшись оттуда, не сказала ни слова, а только присела у камина и стала смотреть на огонь. По правде говоря, я не очень-то вэрил, что она все рассказала мисс Маккэн. Так что я облачился в костюм и решил: пойду сейчас сам, скажу ей, будто надел его, потому что вечером собираюсь с братьями в Королевский театр.

Я кинулся в соседний дом, и, пока бежал вверх по лестнице, во мне с каждым шагом крепла уверенность, что мама ей ничего не сказала, и у меня становилось легче на душе. Я с разбегу ворвался в дверь:

— Мисс Мак, мисс Мак, а мы с Рори и Шоном в Королевский идем…

Она сидела, склонившись над швейной машинкой, мне видна была только ее трясущаяся от плача спина и макушка седой головы, опущенной на руки, а из-под рук торчал кусочек савана, на котором она заканчивала обычные «И. Н.С.». Я кубарем скатился с лестницы и побежал домой — мама по — прежнему сидела у огня, печальная, удрученная, но и тут не сказала мне ничего.

Сокрушаться о том, что костюму моему сносу не будет, что он вечен, мне, впрочем, не пришлось. Мисс Маккэн и сама оказалась не вечной. Следующая зима выдалась уже не такая мягкая, и она отдала богу душу еще до Нового года. На ее поминках люди говорили, что вот, мол, она лежит в саване собственного изготовления, а мой отец сказал на это — странно было бы ее видеть в чем-нибудь другом, ведь она сорок лет снабжала своими изделиями мертвецов целого квартала, и за все эти годы не имела претензий ни от одного клиента!

Во время похорон я оставил пальто в экипаже, вылез и под проливным дождем пошел за гробом. Все говорили — я простужусь насмерть, но я так и шагал до самой могилы, а потом выстоял до конца в том костюме, в котором конфирмовался, хоть промок до нитки. Мне казалось — это самое меньшее, что я могу сделать.

Джон Монтегю

КРИК (Перевод Н. Высоцкой)

Он наконец решительно встал — ив самом деле пора было идти спать. Отец уже побрел к себе, а мать готовила грелку, двигаясь по тесной кухоньке, как бесплотная тень. Он смотрел на ее седую голову, на перламутровые шарики четок, свисавшие из кармана фартука, на шлепанцы с кроличьей опушкой, и ему было стыдно, что из-за него мать в такой поздний час еще на ногах. Но теперь он приезжал домой так редко, что выбился из ритма жизни стариков и только старался доставить им побольше удовольствия. А они с таким наслаждением пили при нем из больших кружек какао, что ему оставалось только одно — рассказывать еще и еще. Говорил он главным образом о том, что для них было новым и неизвестным: о своих поездках по Европе, о работе в большой газете и об удивительно свободной жизни в Лондоне. Последнее очень задело отца — потомка многих поколений республиканцев.

— То есть как это жизнь там свободная?

— Видишь ли, отец, просто в твою жизнь никто не вмешивается. Чем ты занимаешься — твое личное дело, если только ты не нарушаешь порядка.

Но отец смотрел на него с недоумением, и он попробовал выразить свою мысль с помощью понятий, привычных для старика.

— Например, в «Набате» никому в голову не придет спрашивать у тебя, католик ты или протестант, вкладывая в это такой смысл, как здесь. Если кто — нибудь и спросит, так просто потому, что ему интересно, какую религию ты исповедуешь, и только.

— А тогда объясни мне, отчего же у Англии по всему свету такая худая слава? Разве она не душила свободу повсюду, где ни появлялась? И в Африке, и у нас, на севере?

— Видишь ли, отец, это ведь не настоящая Англия, а только правительство и господствующие классы. Настоящие англичане совсем другие, они сторонники свободы личности — живи и жить давай другим. Послушал бы ты их в Гайд — парке!

— Значит, мне настоящий англичанин ни разу не встретился, — упрямо стоял на своем отец. Он побагровел, ноздри раздулись так, что стали видны кустики белых волос. Круглая, лысая голова и блестящие глаза придавали ему сходство с Чэдом, которого на карикатурах военного времени изображали подсматривающим через забор. Только лицо его выражало не комичную покорность, а гнев.

— Может быть, у себя дома они и хорошие, — робко заметила мать.

На этом разговор оборвался. Отец всегда был настроен против англичан. Питер помнил, как он говорил, что с радостью до конца своих дней жил бы на воде и черством хлебе, лишь бы увидеть Англию поверженной. А какую ему пришлось выдержать борьбу, когда он объявил, что едет в Лондон, чтобы там попробовать свои силы в какой-нибудь газете. В Дублин — пожалуйста, или, скажем, в Америку, где его отец десять лет прослужил поваром в большом отеле, прежде чем вернулся на родину, женился и завел небольшой газетный киоск. Только не в Англию! Сквозь завесу религиозных и политических предрассудков Англия представала в воображении отца воплощенным злом. Но отцовская непримиримость чем-то импонировала ему — недаром он, когда был подростком, думал даже вступить в местное отделение ИРА [36] и связался с его членами. Они (вернее, он, меланхоличный упаковщик яиц по фамилии Шеридан, который, по слухам, был у них пулеметчиком) велели ему явиться на собрание, но в последнюю минуту он струсил и сослался на то, что ему нужно уехать.

36

Ирландская республиканская армия (ИРА) — нелегальная военизированная организация, возникшая в 1919 г. во время национально — освободительной войны.

Поэтому Питер переменил разговор. Он рассказы вал о спектаклях, которые видел, о грандиозных американских мюзиклах, о Королевском балете и гастролях русского Большого театра. Но отец все еще словно был недоволен — перехватив грустный взгляд, который тот бросил на мать, Питер с недоумением прикинул, что же он сказал не так. Но глаза матери блестели, и она с удовольствием слушала описание благотворительного (он тактично вставил это слово взамен «по королевскому приказу») представления, на котором присутствовали все «звезды» в роскошнейших туалетах.