Современная испанская новелла
Шрифт:
Арбо, Себастьян Хуан
ПРОКЛЯТАЯ СМОКОВНИЦА (Перевод с испанского С. Вафа)
В нижней части города, за каналом, возвышалась ферма. Она стояла на развилке дорог у самого моря, окруженная деревьями.
Хозяином фермы был старый Нарро, человек мелочный, язвительный, брюзгливый и высокомерный. За весь день доброго слова от него не услышишь.
Старый Нарро родился в семье бедного крестьянина, однако трудолюбие и
— Ты намочил рис? А кукурузу полил? Чего ты ждешь? Когда рак свистнет?
Иногда, рассердившись, он вставал и брал мотыгу или же шел посмотреть, как продвигается та или иная работа. Однако его мучил ревматизм, и вскоре он снова садился, кряхтя и ругаясь.
— Ну что мне с ним делать? Один бог зпает, чем все Это кончится!
У Нарро был друг. Такой же старый, как и он, такой же, как он, хворый, но не такой спесивый. Спесивым он вовсе не был. Скорее, любил веселую шутку. Звали его Бони. Бони тоже жил неплохо и был, как говорят в тех краях, «устроен». Конечно, в этом смысле ему далеко было до Нарро, но о будущем думать не приходилось, если жить хоть немножко с умом. А ума у него было предостаточно.
Итак, как мы уже сказали, Бони любил шутку. Однако к серьезным делам относился совершенно серьезно.
Бони жил в верхней части города, на самой крайней улице, выходившей прямо в открытое поле, у подножия холма, против рощи и кладбища, видневшегося меж деревьями этой рощи, к которому все ближе и ближе подступали дома.
Из дома Бони виднелись изгороди, побеленные известкой, и стройные кипарисы, восхитительно зеленые, с пирамидальными кронами, возвышавшимися над темной массой рожковых деревьев.
Сидя перед домом Бони, они могли видеть похороны. А когда похороны были оплачены, могли слышать, как священники отпевают усопших. Это неизменно вызывало у Нарро раздражение.
Дом принадлежал Бони. Он выстроил его несколько лет назад и теперь жил тут вместе с одной из своих дочерей, уже немолодой, которая осталась старой девой.
Бывало, что и старый Нарро, этот гордец, навещал Бони, но редко. Гораздо чаще Бони спускался на ферму. Старому Нарро не нравился дом друга. Глядя на кипарисы, он говорил Бони:
— Не нравится мне это.
— Нравится или нет, а ты тоже там будешь.
— Все равно не нравится. Зачем мне напоминать о том, что я и сам хорошо знаю? Никогда бы мне не пришло в голову построить здесь дом…
— Почему? Что тебе сделали бедные покойники? Меня больше пугают живые, особенно те, среди которых каждый…
— Я говорю не о них, а о нас…
С тех пор как старика стал мучить ревматизм, его неприязнь к кипарисам и к кладбищу возросла настолько, что он почти совсем перестал ходить к Бони. «Не нравятся мне Эти кипарисы».
Да и верно, на ферме было куда лучше, особенно летом. Прямо перед ними простиралось море и виднелся другой берег. Чужой берег. Слева были соляные копи. Вечерами с моря всегда дул приятный свежий
ветерок, и они сидели в тени развесистых деревьев. Рядом стояла фляга с вином, которым они время от времени могли промочить горло, бутылка анисовой настойки или же водки. Крепкие напитки они смешивали с водой, поскольку оба были воздеря: анны, осторожны и любили полакомиться. Если им хотелось, они могли съесть что-нибудь вкусненькое — пирожки или кусочек домашнего кекса.На ферме было хорошо, особенно старому Нарро; здесь ему не приходилось смотреть на кипарисы и слушать, как отпевают покойников: с тех пор как у него начался ревматизм, он их не выносил.
Оба друга были приблизительно одного возраста. Оба родились в бедных крестьянских семьях, вместе ходили в школу — правда, очень недолго. Вместе собирали зимой по утрам навоз, а это было в те времена, когда его жгли, и оба получали более или менее поровну шишек, ссадин, подзатыльников в результате драк, падений, палочных ударов, а также родительских взбучек.
Там, под сенью смоковницы, в приятной обстановке, освеженные морским бризом, они вспоминали былые дни, воскрешали в памяти прошлое и очень много смеялись. С каждым днем дружба между ними все больше крепла и становилась нежнее. Если им приходилось расставаться, они очень скучали, особенно Нарро.
Однако не всегда между друзьями царили мир и согласие. Случалось, что они ссорились. Иногда даже не разговаривали по месяцам. Но старики не могли долго прожить друг без друга, и дело всегда кончалось примирением. Первым мириться неизменно приходил Бони: правда, и ссорились почти всегда из-за него, из-за его злых шуток.
Бони действительно любил шутить и часто шутил зло, не щадя даже собственного друга.
Из-за одной его шутки они чуть было не рассорились окончательно и бесповоротно — так она рассердила Нарро.
Вот как было дело.
Рядом с фермой, неподалеку от того места, где они обычно сидели, возвышалась смоковница, почти совсем высохшая, наполовину источенная червями. Как-то раз, когда Бони смотрел на дерево, ему в голову пришла дьявольская мысль. «А ну-ка, — сказал он себе, — заставлю я тебя помучиться».
И когда в разговоре наступила пауза, уставился на дерево. Он смотрел на него так пристально, что привлек внимание друга.
Именно в э™ дни Нарро непрерывно жаловался на сына и невестку, особенно на сына: «Бестолочь, когда меня не станет, все пойдет прахом». — И на свой ревматизм:
— Дрянь мое дело, дружище Бони, совсем загибаюсь.
— Да, да, — поддакивал Бони, — ты очень плохо выглядишь. Вот так однажды, сидя здесь и ни о чем не подозревая…
— Ты опять за свое. Знаешь, что я тебе скажу?
— Можешь не говорить, я и так догадываюсь: чтобы я катился к чертям, но сначала послушай, что я тебе скажу…
Надо заметить, что у Нарро была привычка посылать всех к чертям. И он без конца это делал.
— Ты смеешься, ну погоди же…
Бони и вправду смеялся. Он не очень-то верил в домашние неурядицы Нарро, а тем более в его ревматизм и явно потешался над его страхами. Сын, конечно, был бестолочью, размазней и прочее, но своего не упускал. Он был бережлив, даже скуп, и ферма процветала. Так что с этой стороны опасность не грозила.