Современницы о Маяковском

Товарищи Рапповцы, не считайте меня малодушным.

Серьезно — ничего не поделаешь.

Привет.

Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться.

В.М.

В столе у меня 2000 руб. — внесите в налог.

Остальное получите с Гиза.

В.М.".

Весь Маяковский — в своем предсмертном письме.

Он боялся, как бы кого-нибудь не обвинили в его смерти. Боялся сплетен. Больше всего он ненавидел сплетни. В нашем быту они начисто отсутствовали.

Он просит прощения и у товарищей, и у родственников за причиненное им горе. При жизни он старался не делать этого.

"Лиля — люби меня". Это значит: прости, не забывай, защищай, не бросай меня и после моей смерти. И после моей смерти я хочу быть первым в твоем сознании, как хотел этого при жизни.

К правительству он обратился словами: "Товарищ правительство", — то есть с доверием, дружбой. И убивая себя, он оставался большевиком.

Он по-товарищески просил правительство взять на себя заботу о людях, о которых сам заботился при жизни.

Он поручил Осипу Максимовичу и мне заниматься его литературным наследством: "Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся". Это означало: Брики так глубоко знают меня и мои сочинения, что разберутся не только в том, что я уже созвал, но и в том, что я задумал.

Несмотря на разногласия с рапповцами, он считал их товарищами в революционной борьбе и не желал, чтобы они думали о нем, как о трусе, и пожалел, что не доругался с ними по творческим вопросам, — это было не в его привычках.

Он всегда платил денежные долги и даже после смерти не хотел оставаться ничьим должником.

"В столе у меня 2000 рублей — внесите в налог".

И не мог он умереть без стиха, без шутки — они сопутствовали ему всю жизнь.

И то, что упомянул В. В. Полонскую в составе своей семьи. Своей просьбой к товарищу правительству устроить ей сносную жизнь он надеялся дать ей независимость.

И не хотел он, чтобы его смерть послужила кому-нибудь примером: "Это не способ (другим не советую)". То есть это ничего не решает, ничего не меняет, это бегство, но у него выхода нет — нет сил побороть ощущение надвигающейся старости и с ней так гиперболически, казалось ему, растущей неполноценности.

"Счастливо оставаться" — пожелал он всем нам. Это было искренне. До последней минуты остался он верен себе.

Прошло много лет со дня смерти Володи. "Лиля — люби меня". Я люблю его. Он каждый день говорит со мной своими стихами.

Москва 1956 — 1977

Наталья Брюханенко Пережитое

Наталья Александровна Брюханенко (1905–1984) окончила филологический факультет МГУ и, будучи редактором в Госиздате, познакомилась с Маяковским. В дальнейшем работала директором съемочных групп на Центральной студии документальных фильмов.

Свои воспоминания Н. Брюханенко написала в 50-х годах. В настоящем издании они печатаются по машинописи, подаренной ею Лиле Юрьевне Брик и хранящейся в ЦГАЛИ (Фонд Л. Ю. Брик). Главы, относящиеся к ее встречам с Маяковским, на русском языке полностью появляются впервые.

Трудно рассказать о том, что было больше четверти века тому назад. Прожита жизнь, изменилось многое, почти все. Как вернуться к ощущениям двадцатилетней девчонки? Как восстановить в памяти те чувства, мысли и события?

Я познакомилась с Маяковским, когда мне было двадцать лет. Ему было тридцать три года.

Я тогда была обыкновенная очень молодая девушка. А Маяковский — удивительный, необыкновенный поэт. Он обратил на меня внимание и познакомился со мной потому, что я была высокая, красивая, приветливая. Я нахально пишу о себе "красивая" потому, что так сказала обо мне Лиля. И наверное, это правда, так же как правда и то, что только благодаря моей внешности Маяковский и обратил на меня внимание.

Я счастлива, что я его современница. Я счастлива, что если я и не знала его "красивым, двадцатидвухлетним", не знала его в семнадцатом году и не видела его в Москве в РОСТе, то начиная с девятнадцатого года я видела его очень часто, а после знакомства и часто, и близко.

Когда мне было четырнадцать лет и мне первый раз в жизни попала в руки книга "Все сочиненное Владимиром Маяковским", это явилось огромным событием в моей жизни. Я и мои школьные товарищи, благо учение в те годы не отнимало много времени, целыми днями читали стихи Маяковского, зная, конечно, почти все наизусть.

В первый раз я увидела и услышала Маяковского в Политехническом музее с чтением "150 миллионов". Это было в 1920 году, мне было пятнадцать лет. Не хочу сочинять и описывать Маяковского в тот вечер. Я видала его потом в Политехническом столько раз, что все, конечно, перепуталось в моей памяти. Но совершенно точно помню мои ощущения и то грандиозное впечатление, которое он произвел на меня.

Совершенно обалделые от восторга, шли мы компанией морозной ночью по Лубянской площади и дальше вниз к Никитской и орали строчки стихов, запомнившиеся с первого раза:

… 150 миллионов мастера этой поэмы имя!

"Вильсон, мол,

Вудро,

хочешь крови моей ведро?.."

и еще и еще, перебивая и дополняя друг друга.

Тогда я знала наизусть не только "Левый марш" и "Солнце", но и большие куски из "Облака" и читала их, стараясь подражать манере чтения самого Маяковского.

В комнате, где я жила, оклеенной этикетками от папиросных коробок, чтобы закрыть "мещанские" обои, чтоб все было по-новому — не так, как раньше, а "футуристично и революционно", — висел огромный плакат со словами из "Левого марша".

Самыми главными для меня в те годы были проблемы — новый быт и новые стихи.

Я не понимала и не желала понять Гименеев и Цирцей у Пушкина и всякую чертовщину у Брюсова и других поэтов-символистов. Мы жили в то время переоценкой ценностей, и поэтому нам была особенно близка новая поэзия Маяковского, крушившая все старое.

Я, девчонка, заставляла слушать и "признавать" его стихи как можно больше народу — школьников, соседей, даже свою бабушку. Один раз, когда кто-то стал критиковать Маяковского, я набросилась: "Замолчите! Или я сейчас же начну ругать вашего Пушкина!" Только строчками стихов Маяковского мы выражали свои чувства. "Облако в штанах" мы считали высшим достижением всей мировой литературы. Наше увлечение стихами Маяковского было шумное, в нелепой форме, но очень сильное.

Где только возможно, я и мои товарищи стремились увидеть его самого и послушать его чтение.