Современники и потомки о восстании С.Т. Разина
Шрифт:
В конце XIX — начале XX в., как и в 40–50-х и 60–70-х годах, в России шел процесс идейно-политического размежевания, который преломился и в исторической науке. Полярно противоположными были официально-охранительные и революционные идеи.
Для тех, кто придерживался консервативных взглядов, крестьянские бунты XVII–XVIII вв. были крайне негативным явлением российской истории. Подчас они становились объектами внимания лишь постольку, поскольку позволяли политически опорочить социалистические идеи, носителями которых якобы являлись Разин и разницы, Пугачев и пугачевцы. Например, в 1895 г. в журнале «Исторический вестник» была опубликована статья С. Адрианова «Русский социалист XVII века». Под таковым автор имел в виду не кого иного, как С. Т. Разина. Предельно упрощая суть социалистических учений, Адрианов утверждает, что, присваивая и деля на уравнительных началах «чужое добро», повстанцы во главе со своим атаманом на деле осуществляли известную мысль об экспроприации экспроприаторов [189] . Тем не менее не стоит игнорировать рациональное зерно в рассуждениях С. Адрианова: определенная преемственность идеалов распределительной справедливости во время крестьянских войн и в период социалистической революции, несомненно, имеет место, и этому моменту, думается, еще будет уделено должное внимание в советской историографии.
189
См.: Адрианов С. Русский социалист XVII века // Исторический вестник. 1895. № X. С. 204–221.
С непримиримых по отношению к восставшим позиций написана книжка Б. Лебедева «Стенька Разин». Это сочинение — из разряда во множестве публиковавшихся в годы реакции пасквилей на революцию и революционеров. И, хотя речь здесь идет вроде бы о мятежниках XVII в., сразу же становится ясна довольно-таки прозрачная аналогия с недавними «возмутителями спокойствия» — участниками революционных боев 1905–1907 гг. И, конечно,
190
Лебедев Б. Стенька Разин. М., 1912. С. 67.
Иных взглядов на крестьянские движения придерживались историки, стоявшие на революционных позициях. К этому времени в отечественной науке уже сложилась как самостоятельное направление марксистская историография, определяющую роль в становлении которой играла ленинская идейная школа. Если А. И. Герцен считал народные восстания прошлого справедливой, но трагической борьбой, то историки-марксисты рассматривали их в контексте социально-экономических отношений феодальной России. В частности, М. Н. Покровский в своей пятитомной «Русской истории с древнейших времен» наряду с целенаправленным освещением выступления Пугачева коротко останавливается и на разинском, причины которого он ошибочно выводил из усиления эксплуатации некрестьянских слоев населения российской периферии (восстание, по его мнению, не нашло поддержки в основных земледельческих районах страны) в результате стремительного развития торгового капитала [191] .
191
См.: Покровский М. Н. Русская история с древнейших времен. Т. III. М., б. г. С. 117.
Как и раньше, на рубеже XIX–XX вв. и в начале 1900-х гг. существовали и другие идейные течения, носившие умеренный, либеральный характер [192] .
Центральным лейтмотивом работ либеральных историков о восстании Разина была мысль о том, что жить одним лишь бунтом нельзя [193] . «Бунт, — пишет Н. Иванов, — сам по себе никогда народу не помогал, да и помочь не может. Объявить себя „непокорным“ — дело легкое, нарушить закон, отказаться от повиновения властям, что-нибудь разгромить, поджечь, может быть, несчастным делом изобидеть кого-нибудь, или еще и убить — не значит еще перестроить жизнь по справедливости. Кто разрушил, тот еще не создал… Кто нарушил закон, тот еще не установил нового, справедливого закона, да и установить он не может… Отказаться от повиновения властям не долго; но ведь для устройства жизни надо поставить новую власть, мудрую и законную, неподкупную и для всех равную: иначе каждый решит про себя, что ему „все можно“, и вся жизнь пойдет вверх ногами… Бунтом нельзя перестроить государства… государственный уклад можно исправить только дружной, планомерной и организованной борьбой за новые, справедливые законы» [194] . То же самое подчеркивалось и в работах других либеральных историков, а единственно возможным путем преобразований в России признавались реформы. По мнению автора исторического очерка «Стенька Разин» И. Катаева, позитивные сдвиги могли бы иметь место уже в третьей четверти XVII в. Для этого московское правительство должно было направить все усилия не на то, чтобы раздавить мятеж, а на то, чтобы принять меры к устранению причин, вызвавших народное движение [195] . Что касается исторических перспектив крестьянско-казацких выступлений, то некоторые авторы, Е. Д. Сташевский к примеру, уверяют, что разинское и ему подобные восстания — всего лишь всплески «стихии вечевой вольницы», давным-давно угасшая старина, а потому они были лишены созидательных движущих начал и заранее обречены на поражение [196] . Он не отрицает в тогдашнем обществе социального антагонизма между лучшими, наиболее обеспеченными, власть имущими и принужденными, «молодшими», «меньшими» людьми. Но это не меняет его отношения к восстанию. Сама мысль о том, что в России может повториться нечто подобное, приводит Сташевского в неподдельный ужас: «Не дай, господи, — пишет он, — всякому крещеному человеку дожить до той поры, как опять придет Стенька».
192
См.: Степанов И. В. Крестьянская война… Т. I. С. 143.
193
См.: Струве П. Б. Интеллигенция и революция // Вехи. М., 1909. С. 157.
194
Иванов Н. Из русской старины. Бунт Стеньки Разина. 2-е изд. М., 1917. С. 4–6.
195
См.: Катаев И. Стенька Разин. М., 1906. С. 40.
196
См.: Сташевский Е. Народные волнения в Московском государстве // Рус. история в очерках и статьях. Т. 3. / Под ред. М. В. Довнар-Запольского. Киев, 1912. С. 4, 470–486.
Вообще же в оценке самого Степана Разина либеральные историки не единодушны. Так, уже упомянутый Н. Иванов в первом издании своей книги восторгается повстанческим предводителем, признает, что это «был человек смелый, предприимчивый, с сильной и непреклонной волей» и т. д. Однако во втором издании той же работы, вышедшей уже в 1917 г., тот же автор затрудняется сказать о Разине «вполне верное и справедливое слово», ибо народная молва «разукрасила его жизнь и деятельность легендами, полными удивления и сочувствия». В конце концов Н. Иванов решительно отрицает всякую историческую достоверность дошедших до нас былин, песен и сказаний о Разине и его товарищах и низводит источники до уровня баснословного вымысла и небывальщины [197] . В том же духе развенчивания разинского фольклора и самого Разина выступают Б. Лебедев, В. Я. Уланов, В. Корсакова и некоторые другие [198] . Уланов, например, перефразируя известную поговорку, объясняет поражение восстания тем, что не «по Стеньке-казаке оказалась та шапка, которая принадлежала идеальному Разину как исторической проекции массовых переживаний народа…» [199] .
197
Ср.: Иванов Н. Из русской старины. Бунт Стеньки Разина. М., 1906. С. 18;
Его же. Бунт Стеньки Разина: (из русской старины). 2-е изд., заново перераб. М., 1917. С. 62.
198
См.: Лебедев Б. Стенька Разин. М., 1912;
Корсакова В. Разин Степан Тимофеевич (Стенька) // Рус. биографический словарь. СПб, 1910. С. 415–420;
Уланов В. Я. «Разиновщина» // Три века: Сб. М., 1912.
199
Уланов В. Я. «Разиновщина». С. 229.
Иную позицию занимают ряд умеренно-прогрессивных историков, среди которых в первую очередь нужно отметить Н. П. Павлова-Сильванского. Характеризуя годы царствования Алексея Михайловича, он приходит к выводу, что между различными классами общества и между обществом и правительством идет, в сущности, непрерывная и упорная борьба. Ее проявлением и одновременно несколько запоздалой, но необратимой реакцией на Соборное уложение 1649 г. Павлов-Сильванский считает разинское восстание. Близкий к нему либеральный исследователь В. А. Никольский вопреки мнению И. В. Степанова [200] выступает против опорочивания Разина как вождя крестьянского движения. Он не приемлет и облегченного, мягко говоря, отношения к положительным характеристикам Разина в народных песнях и легендах. «Стенька Разин, — пишет В. А. Никольский, отчасти вторя С. М. Соловьеву, — это воскресший богатырь древнего былинного эпоса, со всеми присущими древним богатырям качествами, делавшими их достойными народной любви. Но — как богатырь новой, не вечевой, а царской Руси — Разин ставит себе и новые задачи: вместо Змея-Горыныча и „злых татаровев“ — перед ним новый народный враг: крестьянское рабство и поддерживающие его бояре-„изменники“. Он — мститель за все зло, которое веками терпела от богатых и сильных народная спина… В том-то и секрет разиновского обаяния, что он с головы до пят народный герой, в котором с большею яркостью, чем в повседневной жизни, отразилась протестующая свободолюбивая народная душа, какова бы она ни была со всеми ее недостатками» [201] .
200
См.: Степанов И. В. Крестьянская война… Т. I. С. 143.
201
Никольский В. А. Народные движения в России // Семнадцатый век: Стенька Разин и разиновщина. СПб, 1911. С. 49.
Заметным рубежом в изучении разинской
темы стали многочисленные работы, где события 1667–1671 гг. рассматривались в связи с историей того или иного региона, города или населенного пункта, книги и статьи, посвященные выяснению хода восстания в отдельных краях и территориях [202] . Из этого обширного круга литературы правомерно особо выделить написанные с большой научной основательностью и на базе разнообразных и умело препарированных источников труды Д. И. Багалея, Г. Перетятковича, С. И. Порфирьева, А. И. Соловьева.202
См.: Акаемов Н. Ф. Город Курмыш в XIV–XVIII веках. Казань. 1894;
Багалей Д. И. Очерки из истории колонизации степной окраины Московского государства. М., 1887;
Беляев И. Город Краснослободск и его уезд до 1700 года // Пенз. губ. ведомости. 1867. № 46–50;
Быкадыров В. Былое Дона. СПб, 1907;
Дубасов И. И. Казацко-крестьянское движение Разина в пределах Тамбовского края // Очерки истории Тамбовского края. Вып. И. М., 1883. С. 27–35;
Кабанов А. К. Разницы в Нижегородском крае: (Приемы бунта и усмирения) // Сб. статей в честь М. К. Любавского. Пг., 1917. С. 413–428;
Краснодубровский С. С. Рассказ про старые годы Саратова. Саратов, 1891;
Красовский В. Э. Прошлое города Корсуна. Симбирск, 1903;
Мартынов П. Город Симбирск… Симбирск, 1898;
Масловский А. И. Бунт Стеньки Разина в пределах Пензенской губернии // Памятная книга Пензенской губернии на 1889 г. Пенза, 1888. С. 368–387;
Никольский П. Отголоски бунта Разина в пределах нынешней Воронежской губернии // Воронежская старина. Вып. 13. Воронеж. 1914. С. 122–130;
Перетяткович Г. Поволжье в XVII и начале XVIII века: (Очерки из истории колонизации края). Одесса, 1882;
Петерсон Г. П. Исторический очерк Керенского края. Пенза. 1882. Поливанов В. Н. Курмышская старина, Симбирск, 1899;
Порфирьев С. И. Разинщина в Казанском крае // Изв. Общества археологии, истории и этнографии при Казан, ун-те. Т. XXIX. Вып. 5–6. Казань, 1916. С. 291–328;
Рябинский К. Город Козьмодемьянск Казанской губернии. Казань. 1890;
Смагин Г. Д. Описание Нижне-Ломовского края: Опыт изучения Нижне-Ломовского уезда в историческом, географическом и этнографическом описании. Н. Ломов, б. г.;
Соловьев А. И. Стенька Разин и его сообщники в пределах нынешней Симбирской губернии. Симбирск, 1907;
Терпигорев С. Раскаты Стенькина грома в Тамбовской земле // Ист. вестник. 1890. № 40, 41;
Федоров К. Ф. Село Большое Мурашкино. М., 1891;
Шахматов А. И. Исторические очерки города Саратова и его округи. Саратов, 1891.
Щегольков Н. Исторические сведения о городе Арзамасе. Арзамас, 1911.
И др.
Несколько особняком в историографии крестьянской войны под предводительством Разина стоит научное творчество талантливого историка неонароднического направления Н. Н. Фирсова, плодотворно продолжившего работу по той же проблематике и в советское время [203] . Его сочинения дооктябрьской поры вобрали в себя тревожные думы той эпохи, ее отчаяние и надежды, ее иллюзии и трагические судьбы, ее правду и бесконечные вопросы. Этот скромный профессор Казанского университета подходил к науке со своей нетрадиционной меркой. По его разумению, исследовательская мысль продолжает десятилетиями биться над одними и теми же феноменами истории, поскольку они, как и сама жизнь, не исчерпываются однозначными решениями. Каждое поколение, считает он, будет по-своему толковать загадки прошлого. Именно под этим углом зрения Н. Н. Фирсов освещает «разиновщину» как социологическое и психологическое явление народной жизни. Он, по-видимому, вовсе не собирался выступать в качестве политического прорицателя, но содержание опубликованной им в 1906 г. работы о событиях двухвековой давности неожиданно приобрело слишком современное звучание и во многом воспринималось в контексте с разгорающейся первой российской революцией [204] .
203
См.: Фирсов Н. Н. Крестьянская революция на Руси в XVII веке: Исторический очерк. М.; Л., 1927;
Его же. Народные движения в России до XIX века. М., 1924;
Его же. Разин и разиновщина. Пугачев и пугачевщина // Исторические характеристики и эскизы. Казань, 1930;
Его же. Разин и Разиновщина // Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. 7-е изд. Т. XXXV. С. 486–508. М., б. г. И др.
204
См.: Фирсов Н. Н. Разиновщина как социологическое и психологическое явление народной жизни. СПб.; М., 1906.
До 1917 г. Н. Н. Фирсов не разделял Марксовой теории классовой борьбы, но это вовсе не повод игнорировать и принижать его несомненные научные заслуги или сводить их лишь к тому, что он прославлял силы крестьянской стихии и пытался найти в программе (?!) восстания Разина борьбу за «казацкий коммунизм» [205] . Пришло время воздать должное Н. Н. Фирсову как одному из первопроходцев в области социальной психологии. Вскоре после издания его книги тогдашняя критика обратила внимание на интерес историка к психологии масс, их социальному поведению, проблемам соотношения индивидуального и общественного сознания и положительно отозвалась о построенных им психологических характеристиках [206] . Бунтарство, по Фирсову, являлось взрывом покоя, нарушением привычного уклада жизни. Но в то же время бунтарство, в его понимании, — это нечто исконно русское, слепое, наивно забубенное, обнажающее свою диковатую «азиатскую» праматерь. Отнюдь не сторонясь общественных борений, бушующих в России 1900-х гг., Н. Н. Фирсов обращается к кровоточащим проблемам расколотости сознания, душевной смятенности русского крестьянина прошлых столетий, постоянно держит в поле зрения связь времен [207] . По его мнению, темный мужик, от божьего смирения подавшийся к разинскому бунту, не более грешен, чем его барин, допустивший, что «в коллективной душе народа» создалось «то смутное, безысходно гнетущее состояние, охваченные коим люди вообще не могут ручаться за свои поступки».
205
См., напр.: Рубинштейн Н. Л. Русская историография. М., 1941. С. 510;
Степанов И. В. Крестьянская война… Т. 1. С. 147, 148;
Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 4. М., 1966. С. 299.
206
См.: Соболевский А. И. Разиновщина как социологическое и психологическое явление народной жизни: Критические заметки (о соч. проф. Н. Н. Фирсова под вышеназв. назв.) // Мирн. труд. 1907. № 10. С. 177–184.
207
См.: Фирсов Н. Н. Крестьянские волнения до XIX века // Великая реформа: Сб. (СПб), 1911.
Обратившись к изучению разинского восстания, Фирсов четко выяснил его географические рамки, охарактеризовал не только социальные низы тогдашнего русского общества, но и широкие слои национальных меньшинств. Разумеется, определенный задел в этом плане уже был, но не подкрепленный столь богатым и убедительным конкретным материалом, который обобщил и сконцентрировал Н. Н. Фирсов.
Автора буквально завораживает былинный размах личности С. Т. Разина. Он называет его одним «из тех самородков, которые иногда выбрасываются из таинственных недр народной жизни на ее поверхность». Однако, характеризуя роль С. Т. Разина в событиях 1667–1671 гг., Н. Н. Фирсов явно утрачивает чувство меры. Так, он приписывает повстанческому вождю такие запредельные свойства, как магнетизм и проч., что якобы позволяло ему оказывать могущественное и неотвратимое влияние на толпу. В нее вселялся «разинский дух», который войдя в «коллективную психологию народа», продолжает проявляться и много лет спустя и представляет собой неотъемлемую составную часть «разиновщины». Под последним понятием автор, по его словам, имеет в виду не только «известный исторический факт, но и определенный комплекс чувств и стремлений, вызываемый живущими в народе воспоминаниями о знаменитом вожде „голи кабацкой“».
Но был и иной лик бунтарства, лишенного слепой, а потому и наивной народной стихийности, — бунтарства, пронизанного жесткой волей, неумолимой рациональной направленностью переустройства жизни на казацких уравнительных началах. Это уже страшило и пуще всего возмущало Фирсова, так как абсолютно не отвечало его политическим идеалам мелкого буржуа и было, с его точки зрения, грубым нарушением неведомого человеку, неподвластного ему тока бытия [208] . Фирсов с тревогой пишет о том, что «разиновщина» была направлена не только против бояр и дворян, но и против всех имущих людей, против частной собственности. Исходившую от повстанцев угрозу частной собственности он объявляет «социалистическим началом». Вообще же сочинения Н. Н. Фирсова во многом эклектичны. Скажем, либерально-народническая трактовка уживается у него с оценками в официально-охранительном духе.
208
См.: Фирсов Н. Н. Разиновщина как социологическое и психологическое явление… 2-е изд. СПб; М., 1914. С. 7, 28–32, 47, 49–50.