Современное буддийское искусство. Традиции и инновации

Еще раз приветствую всех собравшихся и желаю вам плодотворной успешной работы!

Досточтимый Ело Ринпоче IV, настоятель монастыря «Ринпоче Багша»

Локеш Чандра БУДДИЙСКОЕ ИСКУССТВО: ИНТЕРНАЛИЗАЦИЯ И ИННОВАЦИЯ

Нью-Дели

Я сажусь изложить свои мысли об инновациях и традициях в буддийском искусстве на священной земле Бурятии, но темнеющее небо над Агинским дацаном и разрывающие мне сердце слезы, которые струятся по лицу Пандидо Хамбо-ламы, держат меня в плену культурного геноцида догмы. В зловещей тишине Его Святейшество написал на листке бумаги на тибетском: «Все сожжено, все ксилографы и тханки». Внезапно он выхватил у меня из рук бумагу, свернул ее и спрятал в своем рукаве. Сдерживаемые страдания вырвались наружу душераздирающими слезами, стекающими по спокойному лицу Хамбо, озаренному светом глубокого знания и сияющему надеждой на передачу традиции Майтрейи в ближайшем будущем, передачу, которая бы вновь гарантировала процветание Дхармы в его земле Ваджрапани.

Когда я был в Иволгинском дацане, я спросил, можно ли посетить Агинский дацан, о чьей славе я слышал еще будучи десятилетним ребенком от своего отца, профессора Рагху Вира. Наше традиционное образование на санскрите состояло в изучении грамматики, логики и поэтики, дополненных эпической поэмой «Рагхувамша» Калидасы. Санскритский текст по логике был очень сложным, поэтому отец дал мне «Буддийскую логику» Ф. И. Щербатского. Я не мог разобраться в этой гениальной работе, но меня поразил в ней один факт – Агинский дацан был местом сосредоточения колоссального знания, и однажды когданибудь я поеду туда учиться. В моем ограниченном понимании Агинский дацан был Оксфордским университетом буддийского мира, особенно после того, как университет Наланды был сожжен и стерт в порошок. Когда я был в Агинском дацане в 1970-е гг., я видел уцелевшие остатки его огромной библиотеки и прекрасные свитки тханок. Я хотел отдать дань уважения тому месту, где тысячи манускриптов стали жертвами огня. Пандито Хамбо-лама Ж. Д. Гомбоев указал на это место, остановившись на безопасном расстоянии, чтобы случайно не нарушить закон земли, и я пошел один. Я не увидел никаких следов пожара, но земля была черной. Природа не лжет. Я поклонился, взял немного земли и вернулся к Хамбо-ламе, который взял у меня священную землю и вернул ее обратно. Он был глубоко тронут и, наверное, вспоминал, с каким варварством был разрушен его родной дацан. Тщательно сдерживаемые в течение всего дня чувства, скрываемые под маской тишины и твердости, прорвались наружу вечером, когда, оставшись вдвоем, мы наблюдали за прекрасным вечерним небом, погружающимся в ночную тьму. Мы были наедине, вокруг не было никаких строений, которые могли бы быть напичканы секретными прослушивающими устройствами, и Хамбо-лама мог дать волю своим рыданиям. В те времена не было даже «свободы молчать». Вот такой была моя встреча с Агинским дацаном. Он и сейчас обитает в моих мечтах о великом будущем, которое я не увижу. Хамбо-лама подарил мне потрясающую тханку Калачакры из Агинского дацана, и я дорожу ей как светом Дхармы и как символом любви Пандито Хамбо-ламы, сияющей подобно алмазу. Это громкий львиный рык его абсолютной тишины.

Профессор П. Б. Балданжапов был моим постоянным спутником во время поездок в Бурятию. Человек глубоко верующий в душе, широко образованный исследователь, обладавший потрясающей коллекцией монгольских, маньчжурских, китайских и тибетских ксилографов и документов, он находился на постоянной службе КГБ, сопровождая меня как члена индийского парламента. Он хотел поделиться своими мыслями и рассказать мне о том, что случилось, но в молчании заключалась великая мудрость. Его талантливая дочь Ц. П. Ванникова написала книгу о буддизме в Бурятии «Земля Ваджрапани» (М., 2008). Она говорит о своей волшебной земле Бурят-Монголии в стихотворении. Вот несколько строчек из него:

Может быть, это и есть небесная Чистая Земля, Возможно, рядом с Шамбалой. Пустота есть сущность всего. Буряг-Монголия – это Пустота.

На фронтисписе этой книги изображен свирепый Ваджрапани, столь милый сердцу монголов всех племен – бурятов, халкасов, ордосцев, тумэтов, калмыков и других, которые много лет назад были завоевателями мира. Страны Запада, боясь их вторжений, постоянно повторяли литанию: Domini, libera nos a Tartaris (Господи, спаси нас от татар) (ил. 1).

Так как местом проведения симпозиума стал храмовый комплекс «Ринпоче Багша» в городе Улан-Удэ, находящийся под патронажем досточтимого Ело Ринпоче, в земле Ваджрапани, то мне хотелось бы проследить эволюцию Ваджрапани в разных традициях и проанализировать инновации его иконографии в пространстве и времени. Эти иконографические трансформации поражают воображение: от фигуры эллинистического Зевса в искусстве Гандхары до свирепой демонической фигуры в Бурятии. В греческом мире Зевс был почитаем как повелитель богов и людей. Даже если город поклонялся другому божеству, Зевс занимал главенствующее место. Олимпийский храм имел колоссальную по размеру статую Зевса из золота и слоновой кости. Когда буддизм распространился в районе Гандхары, для которой были характерны ярко выраженные эллинистические традиции, Будду стал сопровождать Зевс, изображаемый как Ваджрапани, в платье, обычно носимом сопровождающим лицом, – коротком хитоне, завязанном вокруг талии (ил. 2). В правой руке он держал конский хвост на ручке для того, чтобы отгонять мух, а в левой – ваджру. Он должен был привлекать сторонников Зевса к буддизму [Marshall, р. 47, fig. 63].

Упайя (ирауа), или стратегия интериоризации, была нацелена на популяризацию буддизма. Внешнее стало внутренним благодаря принятию чужих божеств. Это было постоянным процессом. Ашока превратил святыни, посвященные местным якшам (yaksas), в буддийские чайтьи (chaitya). Таким же образом в ламаистском мире местные сабдаги (sa.bdag) стали дхармапалами. С течением времени Индра ассимилировался в культ Ваджрапани. Это очевидно, например, в скульптурном изображении Ваджрапани, вырезанном из камня в пещерах Аурангабада примерно в VII в. [Saraswati, p. IVII, fig. 164] (ил. 3).

Каменная статуя примерно X в. в музее Наланды изображает Ваджрапани, восседающего на троне, одетого в орнаменты и украшенную драгоценными камнями корону [Ibid, fig. 166]. Ланкаватара-сутра говорит о Ваджрапани как об особом спутнике Будды.

Бхаясаджаявасту Мула-сарвастивада Виная из манускриптов Гилгита указывает, что Будда рассказывал Ананде о том, что он был в Уттарапатхе или районе Транс-Гандхары в сопровождении Ваджрапани с целью усмирения и обращения в буддизм необузданного Нагараджи Апалалы.

Это свидетельство роли Зевса в распространении буддизма на северо-западе. От милостивого изображения, которое мы видим в Музее азиатского искусства в Берлине, до внушающего ужас якши в бурятской иконографии – вот какое невероятное разнообразие форм есть в буддийском искусстве. В землях тибетского буддизма он превратился в свирепую фигуру, присутствующую в нескольких сакральных сюжетах, о чем я пишу в своем словаре буддийской иконографии.

Буддийское понятие «упайя» (upaya-kansalya), или «искусные средства», отражает умение буддизма адаптировать дхарму к тому контексту, в котором она проповедуется. Будда объяснял свое учение, например, брахманам, делая ссылки на их ритуалы и традиции. Метод преподавания в соответствии со способностями слушающих был усовершенствован бодхисаттвами как одна из парамит на седьмой стадии просветления (bhumi). Упайя – это принцип множественного интеграла к деятельности Абсолюта в мире феноменов. Это привело к последовательной адаптации местных божеств и их включению в символику буддизма. Майтрейя, Будда будущего, это Митра из митраизма, сидящий в бхадрасане (bhadrasana), или бактрийской (Bhadra) позе. Митра был покровителем династии императоров Ахменидов, а позже и римских императоров. Ступа, изображенная в короне Майтрейи, обозначает государство. Бхадрасана Будды Майтрейи противопоставлена ваджрасане (vajrasana) Будды Шакьямуни. Будда Дипанкара из долины Рамьяка (совр. – Ламгхан) считался в буддийской традиции Буддой прошлого. Таким образом появилась троица Будд прошлого, настоящего и будущего (Дипанкара, Шакьямуни, Майтрейя).

Инновация являлась составной частью феноменального распространения буддизма, в рамках которого существующие религиозные порядки и Дхармадхату стали единым целым. Инновация являлась традицией для буддизма, это можно сказать и о буддийском искусстве. Даже черты лица Будды отличаются в одном регионе от другого. Бамианские колоссы были созданы на территории, где жители говорили на тохарском языке. Этот язык принадлежит к индоевропейской языковой группе, и народ, говорящий на нем, был близок эллинистическому миру, из которого ими была унаследована идея колосса, получившая название abhyuccadeva в Гандавьюха-сутре (Sanskrit Gandavyuha).

Именно открытость как категория творчества отличает буддизм от других религий. Эта культовая свобода стала прочным основанием для развития изобразительных искусств в нескольких странах и на протяжении многих веков. Чтобы пояснить эту мысль, обратимся к противоположному примеру. В IX в. немецкое духовенство выдвинуло доктрину трех языков, в соответствии с которой церковные службы могли проводиться только на древнееврейском, греческом или латинском языках. В 855 г. Кирилл в Византии разработал письменность и написал Библию в Болгарии и Словении, где приветствовали его и Мефодия. На церковном совете в Венеции Кирилл защищал право славян иметь свою собственную письменность и Библию на родном им языке. Православное богослужение так отзывается о Кирилле: «Ты обнажил топор разума против лживости трехъязычной догмы, призванной священной». В буддизме сложилась совершенно противоположная ситуация. Будда изучал шестьдесят четыре системы письма в школе, по свидетельству Лалитавистары (Lalitavistara Sutra), что подтверждает – все системы письма и языки священны. С самого начала буддизм поощрял зарождение этнических объединений и множественность способов визуальной репрезентации в качестве правильных форм духовного развития. Множество окон сердца и разума в ярком сиянии глаз стали непреходящей сущностью почитания образов в мире буддизма. Постоянно меняющиеся художественные нормы должны были наделять жизни людей божественным светом и славой. Тысячи священных текстов буддизма свидетельствуют о постоянно изменяющихся инновациях в метафорическом ландшафте разума.

Обширные панорамные изображения рая в пещерах Дунь Хуаня (Могао) запечатлели различные представления о власти и богатстве сменяющих друг друга династий. Чистая земля Амитабхи – Сукхавати, Майтрейи – Тушита, Акшобхьи – Абхирати, а Вайрочаны – Аканистха. Эти теологические и философские Чистые земли из разных сутр были обещанием каждого Будды создать его собственную землю Будды (Buddha-ksetra), которая будет сочетать самые знаменитые черты разных Чистых земель. Великолепие этих земель, их безоблачное блаженство и отсутствие страданий дали возможность художникам вводить новшества, быть «в покое, пребывая в движении». Буддийское понятие asanga («свобода от привязанностей») превратилось в неограниченную свободу в аскетичной возвышенности и возвышенной аскезе. Видимое было родом деятельности бесформенного «я». Если выразиться языком самадхи, Будда – это не образ, а то, что видится нам или предстает в нашем сознании как Будда. Буддийское искусство обретало свободу от того, что обладает формой, чтобы пробудить себя к отсутствию формы. А оставшиеся растоптанными правила – это одно из проявлений «свободы от привязанностей».