Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
К остекленной двери снаружи снова подошла какая-то бабка, стала стучать, показывать на пустую бутылку от лимонада, которую держала в руках, губы ее энергично двигались — как у рыбы в аквариуме. Небось вспомнила, чертовка, что надо купить подсолнечное масло, уксус или еще бог его знает что… Дима безучастно смотрела на нее, потом вышла из-за прилавка и открыла дверь в подсобку:
— Пойдем туда. Эти бабы не оставят нас в покое.
Склад снизу доверху был наполнен ящиками, мешками, цинковыми ведрами, грудами пустых бутылок. Остро пахло рассолом, соленой рыбой, керосином и южными приправами. Здесь было не теплее, чем на Пределе в это время года. В углу стоял какой-то колченогий плетеный стол и два поломанных стула, а у стены примостился узкий топчан, застланный грубым потертым одеялом. Дима достала откуда-то тряпку,
— Ты сам вспомнил об этой свадьбе или тебе кто-то рассказал?
— Сам. Вообще-то, я все время помнил о ней, но не придавал этому особого значения. Думал — так, детские воспоминания.
— Сколько тебе лет сейчас? — с интересом спросила она.
— Двадцать восемь.
— Значит, тогда тебе было всего семь… Ну а если ты ошибся и невеста была другая, не я?
— Это легко проверить по регистрационным книгам в общине.
— Да, это верно, проверять не надо — моя свадьба была. Что еще ты хочешь знать?
Я помолчал несколько секунд, потом медленно и твердо произнес:
— Я хотел бы узнать, когда и как ты познакомилась с моим отцом.
Она поглядела на меня этак снисходительно, как взрослая на ребенка, улыбнулась, а глаза грустные-грустные…
— Я, когда окончила школу, пошла работать в лесничество, делопроизводителем. Молодая была, а Герасим — такой красивый мужчина… Перед ним ни одна бы не устояла. Он был одинокий, счастья не знал…
— И Лалю работал в лесничестве?
— Да, и он.
— Отец выгнал его из-за тебя, верно?
— Что за глупости! — Она откинула голову назад и засмеялась — а смех делал ее моложе лет на десять, не меньше. — Лалю брал взятки у пастухов, нарушал закон — пускал сельчан рубить дрова в лесничестве. За это твой отец его и выгнал.
— А потом?
— Что — потом? Мы с Лалю поженились и зажили…
— Через четыре дня после вашей свадьбы кто-то застрелил моего отца!
— Уж не думаешь ли ты, что это сделал Лалю? — Она старалась говорить спокойно, но с каждым словом голос ее делался все напряженнее.
— Не только думаю, но уверен в этом! И ты знаешь, что это правда!
— Болтай побольше! Следствие доказало, что это сделали какие-то посторонние браконьеры. И мужа моего проверяли — думаешь, не проверяли?! — но они подтвердили, что он не виноват. Через два дня после свадьбы он пошел работать в шахту, и сто человек подтвердят, что он все время был там!
— Не верю я следствию! Ничего они не могли определить! Возле отца нашли отстрелянную гильзу от итальянского карабина. Такой карабин был у твоего свекра! Где он теперь, а?
— Господи Боже мой, что тебе надо от меня?
— Чтобы ты помогла найти карабин! Из него всего за один год убили трех муфлонов, и ты мне скажешь, у кого я должен искать этот проклятый карабин! Хотя бы ради отца!.. Ведь ты же любила его!
Я поглядел на нее и испугался — лицо ее снова стало лицом стареющей, да к тому же и пьющей женщины, а по одутловатым щекам текли обильные мутные слезы…
— Мне не стыдно признаться в этом… — Она встала, отошла в угол, где стояло что-то вроде старого комода, достала оттуда большую мятую фотографию, с тоской посмотрела на нее и передала мне. Я поглядел — и глазам своим не поверил: передо мной был отец, сидевший на коне, моем любимом коне, которого он всегда привязывал к большому ореху перед домом бабушки Элены (а я прыгал вокруг и умолял подсадить меня в седло…). Отец был молод и красив, счастливо улыбался и прижимал к себе хрупкую юную красавицу с длинными русыми косами. Девушка сидела на седле боком, смотрела прямо в объектив, и в глазах ее сияли любовь и радость… Дима отняла у меня фотографию, осторожно разгладила ее на колене и продолжала смотреть на нее долго-долго.
— Я тогда так хотела стать тебе второй матерью, но… как-то вечером, когда я шла домой, меня в лесу подкараулил Лалю и сгреб под себя насильно… — Она закрыла глаза и вся затряслась от отвращения. — Не могла я после этого
вернуться к твоему отцу… Что мне оставалось? Только выйти замуж за этого негодяя… А Герасим так и не понял, почему я оставила его…— Лалю знал, что у тебя с отцом любовь?
— Знал… Он потом признался, что изнасиловал меня нарочно, чтобы отомстить Герасиму…
— Значит, если бы ты не таилась и не выходила замуж, отец до сих пор был бы жив? — Я едва заметил, что кричу не своим голосом. Лицо Димы болезненно сморщилось, она наклонилась вперед и тоже повысила тон:
— Неужто ты не понимаешь?! Не могла я вернуться к Герасиму после того, что это животное сделало со мной!
— Но ты могла и не выходить замуж за это животное!
— Да что ты знаешь про жизнь?! Мне страшно было оставаться одной, потому что я тяжела была…
Она вдруг испуганно закрыла рот ладонью.
— О Господи, Пресвятая Богородица, что же это я болтаю…
— Но тогда выходит, ты с Лалю давно была, задолго до свадьбы?
— Нет. Я понесла от отца твоего…
Во время занятий боксом я только однажды пережил настоящий нокаут. Это случилось неожиданно, когда я был совсем не готов к этому: молния перед глазами, колени мягкие, как вата, а в голове гулко, как в пустой бочке. Вот точно такое же чувство я испытал и сейчас. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы прийти в себя и совершенно чужим от волнения голосом спросить, что стало с ребенком моего отца… Димитрина медлила с ответом, а потом с закрытыми глазами ритмично, как маятник, задвигалась вперед-назад.
— Это не для твоих мужских ушей, но скажу… Выкинула! Нет-нет, Лалю после свадьбы и не коснулся меня, я не дала… Я выкинула, когда Герасима привезли в лесничество окровавленного, холодного… Потом не помню, что было, я долго не видела и не слышала ничего…
Она снова заплакала, у меня не было сил перенести этот тихий вой, я уж хотел прикрикнуть на нее, но она замолчала и так нехорошо, злобно осклабилась:
— А этого скелета я ни разу так и не подпустила к себе — в наказание…
Она снова налила бренди, залпом выпила, из-под темной косынки выбились ее седеющие кудри, и то, что я услышал дальше, едва не свело меня с ума от стыда и жалости к этой несчастной:
— Я так хотела отомстить треклятому и зачать от кого-то другого, но судьба наказала меня бесплодием… Я кидалась на мужиков как озверелая сучка, сколько их у меня перебывало — вот здесь, на этом топчане! Но все бесполезно, так я и осталась одна, без дитя…
Я взял шапку и пошел к выходу.
— А Лалю ты не трогай… — услышал я сзади. — Всю жизнь я мстила ему, хватит с него. Муфлонов, может, он и бил, но отца твоего уложил свекор!
Корчма полна дубравецких охотников — все гуляют на деньги, вырученные за убитых собак. Корчмарь быстро и ловко разносит ракию, вино, закуски, стоит невообразимый гам, где-то уже, обнявшись, поют песни. В углу сидят Дяко и кмет, поодаль от них — Митьо с дружками. Скользнул по мне злобным взглядом, отвернулся и продолжает разговор. Дяко машет мне рукой — иди к нам! Какой-то полупьяный дядька по дороге пытается объяснить, что и сегодня вечером автобус не придет в Дубравец. Я здороваюсь, сажусь, и кмет, отпивая ракию маленькими глотками, с ходу начинает жаловаться, что эти чиновные крысы из АПК из-за плохой погоды опять не присылают фураж для личных хозяйств. Дяко о чем-то спрашивает меня, я пожимаю плечами, отвечаю невпопад. Меня лихорадит — видно, опять высокая температура, язык ворочается с трудом. Я оглядываю всех собравшихся и наконец вижу того, кто мне позарез нужен: Лалю стоит на пороге, улыбается, кивает всем, ноздри у него дрожат от знакомых запахов вина и жареного лука.
— Закрывай дверь, Кожух! Что стоишь, холод пускаешь!
Лалю толкает плечом дверь, неверной походкой пробирается меж столами и все ищет, к кому бы пристать, но люди знают, что он за птица, и делают вид, что не замечают его. В какой-то момент он натыкается на меня взглядом и смотрит долго, пристально. И я смотрю на него с растущей яростью — но я знаю, что еще рано хватать его за грудки. Кмет дергает меня за локоть, дескать, оставь ты его, знаешь же — ты ему одно слово скажешь, а он тут же прилепится к тебе, будет смотреть просящим взглядом, льстиво улыбаться, пока ты не поставишь ему. А выпьет — и сразу становится злым как собака, и ругается, и в драку лезет… В общем, дрянь каких мало.