Современный болгарский детектив

Было шесть часов тридцать минут.

Манчев хмуро сосал сигарету, а я с грустью думал, смогу ли при вполне возможном успехе Данчева как-то заштопать свою собственную неудачу...

Но Данчев возвратился от телефона мрачный, уголки его губ уныло опустились вниз.

— Какой-то дьявол глумится над нами, — сказал он. — И я, по всей вероятности, сел на мель.

— А как же иначе! — отозвался Манчев.

Данчев, немного помолчав, сказал:

— Этот Ралчо вместо того, чтобы убивать, плясал хоро на свадьбе своей сестры Франки... Изнасиловал ее какой-то местный шахтер. Он совершил это, видите ли, чтобы старики согласились отдать ему Франку в жены...

— Вот тебе на!

— И все же — кто убийца? — спросил я.

Я ждал ответа, медленно натягивая пальто, но мне никто не ответил.

Улица встретила меня леденящим ветром и снегом.

6

В приемной генерала я немного подождал, и в восемь часов адъютант пригласил меня в кабинет.

Генерал стоял у стола — крупный седой человек со строгими светлыми глазами.

Я попросил разрешения доложить, он кивком предложил мне сесть, а сам начал медленно ходить по кабинету, меряя шагами толстый ковер темной, даже мрачной расцветки.

Закончив доклад, я ждал, а генерал ходил и ходил мимо меня, точно огромный бесшумный маятник. Наконец, остановившись возле стола, он устремил на меня свои суровые глаза.

— Ну? — спросил он. — Что с обстоятельствами — они тебе не помогли? Ведь согласно твоей теории обстоятельств, Красимир Кодов и доктор Беровский уже сейчас были бы в капкане, ловко тобою расставленном?

— Теория обстоятельств, сопутствующих убийству, рухнула в ходе расследования, товарищ генерал.

— Странно. Роскошная вилла в Бояне — для Кодова, научное открытие плюс большая часть городской квартиры для Беровского — уж это ли не «обстоятельства»?

— Сожалею, товарищ генерал...

— Сожалеешь? Я бы на твоем месте радовался, товарищ следователь!

Поскольку я молчал, не понимая, он продолжал:

— Я бы радовался, что убийство не продиктовано материальными интересами... Ты меня хорошо понимаешь?

— Да, но ведь еще не известно, КАКИМИ интересами оно вызвано, — возразил я.

— Поверь, — сказал генерал, — когда материальная выгода становится целью жизни, когда лишь она руководит действиями человека — страшней этого ничего нет. Поэтому я и говорю, что буду рад, если в этой афере не замешаны материальные интересы.

Генерал сел к столу. Было слышно, как за окном свистит ветер, засыпая снегом запотевшие изнутри стекла.

— Товарищ генерал, — сказал я, — разрешите мне уйти на старое место. Преподавательская работа все-таки...

Он задумчиво протянул руку к пачке второсортных сигарет без фильтра, но тут тихонько зазвонил один из телефонов.

Генерал поднял трубку. Как видно, ему сообщали что-то приятное — лицо его постепенно светлело, взгляд серо-голубых глаз становился все мягче.

— Передайте ему, пожалуйста, мои поздравления и благодарность! — сказал генерал. — Жду его через час! Или нет — когда ему будет удобно. Я здесь, на месте. — Положив трубку, он сообщил мне, не скрывая ликования: — Убийца профессора Астарджиева только что задержан.

Я вскочил, будто подброшенный пружиной. Перед моими глазами стали вдруг расплываться какие-то красные кружочки. В ушах зашумели водопады.

— А вы идите пока отдохните, — донесся до меня голос генерала, еле слышный сквозь шум низвергающейся на камни воды. — Завтра обсудим ваш вопрос. Спокойной ночи!

РАССКАЗ ДОКТОРА АНАСТАСИЯ БУКОВА

1

В воскресенье, в полдень, мы похоронили профессора. Я говорю «мы», потому что похороны были организованы коллективом Центра эпидемиологических исследований, а не членами семьи. Указывая на это обстоятельство, я не хочу быть понятым превратно — в том смысле, что Надя или Радой отказались проявить последние заботы о своем отце. Ничего подобного! И Надя, и Радой, и Кодов, зять профессора, — все были готовы выполнить свой долг перед покойным. Радой, например, настаивал на том, что надо непременно купить самый дорогой гроб (люкс) и договориться с дюжиной специальных такси для участия в похоронной процессии, а Кодов — великодушный и благородный человек! — предлагал устроить после похорон торжественные поминки в конференц-зале какого-нибудь современного отеля. Но эти исполненные скорбной любви пожелания (в особенности касающиеся торжественных поминок) были самым решительным образом отвергнуты нашей дирекцией, которая организовала все за счет института, и, хотя гроб был обычный (не люкс), и в похоронной процессии принимали участие только четыре такси (обычные), и после того, как дорогого покойника опустили в могилу, две уборщицы из института роздали всем по бутерброду (в общем, все скромно, очень скромно), погребение выглядело величественным. Как бы то ни было, похороны, организуемые от имени коллектива института, — честь, которую не станут оказывать покойнику просто так, за здорово живешь.

Когда мы тронулись к месту, где уже было выкопано в земле вечное обиталище профессора, непосредственно за гробом шли Надя, Радой и Красимир Кодов. Дора Басмаджиева сделала попытку присоединиться к ним, но Надя обернулась к ней, точно рассвирепевшая дикая кошка (разве что в волосы ей не вцепилась), и Дора, сконфузившись, благоразумно отстала.

За близкими покойного выступали члены руководства института, среди них и доктор Петр Беровский в элегантном черном пальто, с белым шарфом и в итальянской шляпе «Борсалино». Справа от главного директора шел, слегка прихрамывая, человек среднего роста и средних лет, с выражением лица, настолько далеким от всего обыденного, что, если бы сторонний наблюдатель всмотрелся в его лицо более внимательно, он сразу бы ощутил в нем нечто необыкновенное. Как ни необычно такое сравнение, все-таки скажу, что лицо это было похоже на физиономию дьявола: с острой козлиной бородкой, с сильно выступающими вперед костлявыми скулами и тревожно горящими светло-зелеными глазами. Это был профессор Марков, почетный доктор Пастеровского института (в последнее время поговаривали, что он намеревается возглавить отделение специальных исследований в нашем институте).

Кто тогда знал, что именно профессор Марков всего лишь через два года сотворит чумоподобную бациллу и что это вынудит Аввакума снова надеть свою шапку-невидимку бойца тайного фронта!..

Слава богу, я начисто лишен сентиментальности, и даже такие печальные события, как похороны знакомых, не слишком выбивают меня из колеи. Но тишина безлюдных аллей, по которым следовала процессия, повеяла на меня холодом — таким же, какой царит днем и ночью в просторной квартире профессора, в его гостиной, где мы, бывало, играли с ним в шахматы. Каждый раз, когда пешка случайно падала на шахматную доску, мы, вздрогнув, поднимали головы — будто на пороге появлялся нежданный гость...

Мы наконец подошли к свежевырытой могиле. На куче полузамерзшей коричневой земли лежал букет белых хризантем. Обойдя яму, Кодов поднял хризантемы и отдал их мне, хотя должен был подать их Наде. Но она была до такой степени расстроена, что он посчитал благоразумным передать цветы мне. На визитке, торчавшей между пышными белыми цветами, я прочел настоящее имя Аввакума: такой-то, кандидат математических и историко-филологических наук, археолог... Он тоже отдал последнюю дань уважения своему другу, но ушел, почему-то не дождавшись похорон.

Этот лежащий на мерзлой земле букет белых хризантем, это мрачное зимнее утро надолго сохранятся в моей памяти. Может быть, еще и потому, что я обратил внимание на жалкую фигуру женщины, одиноко стоявшей в стороне. Она была в пальто рыже-кирпичного цвета и в черном платке. (Ни одна из сотрудниц нашего института не носила такого жалкого пальто, купленного в самом дешевом магазине готового платья.) Женщина всхлипывала и вытирала слезы ладонью — такая манера выражать свои чувства считалась в нашем коллективе просто недопустимой. Всмотревшись более внимательно, я узнал в загадочной этой фигуре привратницу из дома № 80 по улице Чехова — тетю Мару. Она всегда первой провожала профессора утром и первой встречала его вечером. И вот теперь она одиноко стояла в стороне, среди засыпанных снегом могил, словно единственное живое существо, оставшееся на этом свете... Повторяю, у меня такое чувство, что этот образ навсегда запечатлелся в моей душе.

После похорон я попросил Любенова (приехавшего на своем «трабантике») высадить меня где-нибудь около Орлова моста — это было ему по пути. Он охотно меня подвез — я заметил, с похорон люди не любят возвращаться в одиночество.

Потеплело. Похоже было, что скоро снова повалит снег. В парке мелькали редкие прохожие. Кое-где в снегу были протоптаны дорожки, и, когда навстречу нам попадались мужчины, кто-то ступал в сторону, в снег, пропуская встречного, и хмурым выражением лица давал понять о своем недовольстве. Но если навстречу попадалась женщина (а здесь обычно ходят обитательницы студенческого городка), я уступал место очень охотно, кивая при этом: «Проходите, прошу, проходите!» Одни говорили мне спасибо, другие улыбались, некоторые и улыбались, и благодарили (на последних я, вероятно, производил впечатление). И я подумал: если опять встречу какую-нибудь, непременно с ней заговорю. Скажу примерно так: «Ну и снега намело, правда?» Она мне ответит: «О да, ужасно много!» И, наверное, улыбнется еще раз. Две улыбки менее чем за полминуты — думайте что хотите, но это большой успех. Ну-ка, скажите мне, пожалуйста, бывало у вас, чтобы красивая девушка дважды улыбнулась вам менее чем за полминуты?