Современный чехословацкий детектив

Ему незачем было разыскивать и выслеживать подозреваемого Коларжа. Он знал, в каком месте лесное управление ведет рубку, кратчайший путь туда вел через французский, а потом — через английский парк; прогулка минут на двадцать пять.

Нельзя сказать с уверенностью, любовался ли он красотами природы. Скорее всего, вряд ли — ведь он знал эти места с детства и воспринимал их не как причудливо-неповторимый прелестный ландшафт, придуманный талантливым садовником полтора века назад; он привык смотреть на парк сквозь призму своей профессии. Для него парк был источником вечного беспокойства. В парке вечно ночевали бродяги, случались драки. А перед рождеством именно здесь чаще всего крали елки.

Видимо, эти невеселые мысли и вынудили поручика Шлайнера остановиться. Он постоял в задумчивости. Потом свернул к ручью и берегом пошел в противоположную сторону, к пруду, которым завершался парк, гуда, где на окраине городка расположилась старая мельница и кучка домишек. Называлось это место «У цыган».

13

Управляющий Калаб хмуро смотрел на известняковые плиты во внутреннем дворе. Будто капитан дальнего плавания, наблюдающий за стремительным падением стрелки барометра.

— Печальная история, — сказал он сухо. — Убийство это.

Калабова вздохнула.

— Но ведь еще не доказано, что его убили, — голос ее звучал удивительно мелодично. — Может, Рамбоусек напился, упал и разбил голову.

Она сидела на письменном столе, совсем бледная, и беспокойно болтала ногами. Обращалась она не к мужу, стоявшему у окна, а, скорее, к сыну, который развалился в музейном кресле, списанном за ветхостью. Перед креслом лежали мокрые кеды, босые ноги молодой человек закинул на подлокотники.

— Да уж, — иронически проговорил Калаб, — Рамбоусек напился, потому что в свои шестьдесят лет был пылко влюблен, упал со скалы, у него еще хватило сил заползти в грот и только там испустить дух.

— Фу, ну что ты насмехаешься!

Калаб повернулся, сел на широкий подоконник и оглядел канцелярию, словно ему предстоял переезд. Хмурая мина его, возможно, объяснялась тем, что он вдруг заметил пустоту этого помещения, которую не скрашивали ни потертая вьетнамская циновка, ни три пожелтевшие гравюры. Занавеска на втором окне, выходящем под арку, была задернута.

Убогость канцелярии, как видно, навела Калаба на мысль о ничтожности его положения.

— Но скажите мне, бога ради, — вновь заговорила Вера Калабова, — кто стал бы убивать бедного Рамбоусека и зачем?

Калаб пожал плечами.

— Ты видел его, Мартин?

— Его накрыли тряпкой.

— Ну, отчаянный ты парень! Я бы, наверно, в обморок упала.

— Да какой там отчаянный, — отозвался Мартин Калаб, приглаживая руками волосы. — Просто так вышло. Проходил мимо, ну и... Пана, мы откроем завтра замок?

— Конечно, ведь нет причин, чтобы... — начал Калаб и, вдруг вспомнив о чем-то, снова повернулся к окну и стал смотреть в противоположный угол двора. — Послушай...

— Да?

— Он уже стоит, у двери...

— Кто?

— Молодой Гейдик. Как его там... вахмистр, что ли.

— Ну да?! — воскликнул Мартин и вскочил с кресла.

— Никуда не ходи, — сказала Вера Калабова, стараясь говорить строго. — Я не понимаю, зачем...

— Я никуда и не иду. — Мартин сел к окну.

— Не понимаю, — продолжала она, — какой в этом смысл. Теперь.

— Все одно, — ответил Калаб-старший. — Так принято.

— Значит, будем открывать замок? — снова спросил Мартин. — Или мы завтра свободны?

— Откроем, — с достоинством произнес управляющий. — Нет никаких оснований выпроваживать сотни людей не солоно хлебавши.

14

Войтех Матейка стоял на небольшом пригорке около старого покосившегося распятия. Он поставил этюдник, прикрепил к нему подрамник, а чемоданчик положил на траву. Позади было шоссе и каштаны, осенявшие его своими кронами, а впереди — Опольна и замок на скале. Матейка взял палитру и кисть.

На этом месте он стоял во всякое время и, можно сказать, в любую погоду уже без малого тридцать лет. Среди уроженцев Опольны, среди жителей всего района Мезиборжи вряд ли нашелся бы хоть один мало-мальски уважающий себя человек, в квартире которого не висел бы пейзаж Опольны кисти Войтеха Матейки. Злые языки (были у него недоброжелатели среди коллег в областном центре; сказать по правде, они завидовали постоянному источнику его доходов, а в конечном счете — успеху) насмешливо утверждали, что его хождение по Опольне, в общем-то, бессмысленно: ведь после стольких лет бесконечных упражнений даже старший официант Карлик из гостиницы «Рыхта» нарисовал бы опольненский замок с закрытыми глазами.

Но что бы там ни говорили, Войтех Матейка писал хорошо. Он работал кистью с уверенностью профессионала, его пейзажи Опольны были лиричны и строги, мечтательны и горделивы, печальны и подернуты нежной дымкой свежей зелени, когда здешнего края касалось первое дыхание весны.

Почтальонша пани Провазникова, как обычно, ехала в госхоз с кипой почты и газет.

— Добрый день, маэстро! — поздоровалась она.

— Добрый вечер, пани Провазникова.

Она поехала было дальше, но вдруг остановилась и соскочила с велосипеда. С минуту размышляла, а потом вернулась.

— Что, пани Провазникова, мне письмо?

— Так вы ничего не знаете?

— Что такое?

— Убили старого Рамбоусека. В парке!

У Войтеха Матейки опустилась рука, он выронил кисть.

— Славека?

— Ну да.

— Но это... это же... Говорите, убили?

— Да, — решительно ответила пани Провазникова. — Затащили его в пещеру. Ну скажите мне, маэстро, бога ради, кто мог это сделать? И зачем?

Матейка покачал головой.

— Славека... Какой ужас! Может, пьяный какой, по ошибке... А?

— Как бы не так, — возразила почтальонша. — Говорят, он лежал там еще позавчера. А накануне ночь была лунная. Сами подумайте, маэстро, вы ведь знали пана Рамбоусека не хуже меня. Скажите: вы бы могли его с кем-нибудь спутать? Даже в кромешной тьме?

— Ну, если кто его не знал...

— Так, наверно, и не убивал бы. Разве нет?

— Просто не верится, пани Провазникова! — Матейка стал собирать свои вещи. — В голове не укладывается... В парке...