Современный польский, чешский и словацкий детектив

— Об этом мы уже думали. Если вы считаете на основании расследования, что такое изменение возможно…

— Да, я допускаю эту возможность. Каждую купюру серии «C-E» нужно проверить.

Больше я ничего не могу сделать. Иду домой и звоню на работу, что приду часов в шесть вечера. Потом валюсь на кровать. Самая отвратительная вещь на свете — хорошо идущий будильник.

Я голоден как волк. Да, человек все-таки должен есть.

Наконец я попадаю в кабинет, правда, не в самом лучшем состоянии. На моем столе лежит куча бумаг, в которых, поджидая меня, без зазрения совести и со скучающим видом роется Карличек.

— Мы не смогли написать вам в рапорте ничего такого, о чем бы вы уже не знали. Мне кажется, что самое главное вы поручили мне. Я все выполнил, правда, еще не изложил в письменном виде.

Карличек и раньше уклонялся от всяких письменных рапортов, он ничуть не изменился. Порой он кажется мне шустрым, бойким щенком, который мчится прямо в воду, думая, что это твердая почва.

— Речь идет о ключах, не так ли? — пытаюсь угадать я.

— Да, о ключах, — подтверждает он и вытаскивает их из кармана.

— С ключами пани Трояновой все в порядке, — показывает он связку ключей поменьше. — Этот — от ее квартиры, этот — от дома, вот от почтового ящика.

И ключи Йозефа Трояна оказались в порядке.

— А вот ключ Галика от квартиры, — продолжает Карличек с непривычной для него медлительностью, — дальше идет ключ от письменного стола. Стол при взрыве был поврежден и почти целиком сгорел. Это изложено в протоколе. В столе была уйма бумаг. Пока мы нашли лишь клочки какого-то ценника электроприборов, заметки, относящиеся к работе в институте, обычные документы и несколько тысяч серии «C-E».

Карличек выжидательно смотрит на меня.

— Продолжайте, — говорю я.

— Как вам угодно. Эта серия «C-E» весьма подозрительна. Кроме того, по-моему, Йозеф Троян и Роман Галик отлично знали друг друга, и Троян, который жил только благодаря инъекциям инсулина, использовал близость Галика со своей женой. Вся тройка принадлежала к одной и той же банде. Положение Трояна было таково, что он готов был пойти на все, чтобы достать деньги. Он ведь, собственно, не жил, а прозябал и, думаю, обвинял в этом новое общество. С этими купюрами он наделал много глупостей, и его убрали. Как убрали в свое время Войтиржа со Шрамеком. О сержанте Вране и той девушке с 286-го километра я уже не говорю. Они собирались в дальнейшем устранить и Ленка. А пока что отправили на тот свет Троянову и Галика. Некто избавляется от всех по очереди. И если убраны еще не все, то убийства будут продолжаться, поэтому мы должны быть начеку. Кто-то не желает делиться с остальными. Самая губительная страсть — это страсть к деньгам. И если ею заболевают, преступление следует за преступлением. Я вовсе не собираюсь читать лекцию на моральную тему. А просто хочу сказать, что вдохновителем всего происходящего является некая темная личность. О банде в целом говорить уже не приходится. Сами деньги и истребили ее. Мы должны разыскать эту бестию. У нас есть кое-какой словесный портрет этого типа, сделанный пассажирами автобуса, есть следы у мусорных ящиков, его видели в больнице, к тому же он опытный химик… Значит, будем искать химика, живущего не по средствам, борода которого не слишком бросается в глаза, если он покрасит ее в черный цвет.

Строя свои фантастические гипотезы, Карличек разошелся вовсю. В эту минуту его наверняка уже не волновали мысли о Гелене Дворской.

— Вы правы, Карличек, — заверяю я его, — но закончите, пожалуйста, свой рассказ об этих ключах.

— Как вам угодно, — повторяет он. — Так вот, в квартире Галика ничего не обнаружили. Никаких частей от адской машины. Бумагу, дерево и материю уничтожили огонь и вода. Есть, правда, интересная деталь. У Галика была большая мраморная пепельница, при взрыве влетевшая в застекленный бар. Она оказалась полна окурков. Галик не был заядлым курильщиком и курил другой сорт сигарет. Вот еще один след. Черный турист-химик был, напротив, завзятым курильщиком и любил дорогие сигареты.

— Я это отмечу, Карличек, но доскажите все же о ключах.

— Как вам угодно, — уже в третий раз говорит Карличек и наконец переходит к делу. — Вот эти два ключа от рабочего стола Галика в институте и от его шкафчика. Был тут еще один ключ от шкафчика с опасными веществами, но его мы отдали в институт, а то там уже пришли в отчаяние. Вы не возражаете?

— Пока нет.

— Еще один ключ от подъезда дома. А этот маленький, с зубчиками с обеих сторон, от какого-то висячего замка. Но пока что такого замка мы не обнаружили. Бывает, правда, и так, что замок теряется, а ключ остается в связке лет на десять. Но здесь есть еще один ключ, вот он, восьми сантиметров в длину, и глупо держать его в связке, если в нем не нуждаются. Ключ довольно старинный, дверей к нему мы пока не подобрали.

Я вынимаю из связки эти два странных ключа.

— Возможно, мы кое-что о них узнаем, — говорю я.

Разыскиваю Трепинского. Он занимается операцией с манекенами. Алоиз Троужил не помнил точной даты, когда он передал Галику манекены. Такси было не государственным, а частным, имело соответствующий знак на переднем стекле.

— Если у вас, Карличек, есть немного времени, — говорю я, — то подождите. Через час такси будет здесь.

— Товарищ лейтенант сказал, что я могу оставаться в вашем распоряжении, — отвечает он мне, снова переходя на официальный тон.

— Отлично! Значит, потом отправимся ужинать!

Но он медлит с ответом.

— Или вы уже поужинали? — Я строго смотрю на него.

— Еще нет, но…

— Тогда никаких возражений. Поужинаете со мной.

Карличек смотрит на меня уже не так упрямо и наконец окончательно сдастся.

— Будет исполнено.

Я прошу Трепинского разыскать меня, как только он узнает что-нибудь о таксисте. И мы с Карличеком отправляемся ужинать.

Мы сидим за столиком в ресторане и беседуем только на вольные темы. Мне удается немного расшевелить Карличека. Он рассказывает мне, что живет с матерью, родственников у него нет; сначала он хотел стать музыкантом, и мать пришла в отчаяние, а когда он выбрал свою нынешнюю профессию, то она уже просто не знала, что и делать. Словом, развлекаемся как можем. Карличек пока еще не стал прежним, но понемногу приходит в себя.

Мы уже собирались уходить, когда меня позвали к телефону.

— Мы нашли шофера, — докладывает Трепинский.

— Я должен тотчас с ним поговорить.

— Можно. Сейчас он дома. Его такси — категории «Б». А эти такси сегодня не работают.

— Иду в управление. Доставьте его туда. Предупредите, что мы его задержали на час, а то и два. Возьмите машину.

Мы с Карличеком выходим. Трепинский подъезжает на машине, которую сам ведет, как раз в ту минуту, когда я вхожу с Карличеком в здание управления. Рядом с Трепинским спокойно восседает человек лет пятидесяти, с седыми усиками под добродушно висящим носом.

— Слава богу, — восклицает он, — хоть разок человека повозят! За все тридцать лет я не ездил на машине с таким удовольствием. Но право слово, я не знал, что мне делать с руками и ногами. Правая рука у меня до сих пор побаливает. Как только увижу женщину, сразу хочется тормозить.

У этого человека веселые глаза, с любопытством смотрящие на мир.

— Эти куклы? — охотно откликается он на мой вопрос. — Как не помнить! Уж я-то возил всяких, но никто не сидел у меня за спиной так важно, словно какая-то делегация.

— Куда вы их отвезли?

— Куда-то на Высочаны. Постараюсь вспомнить точнее. Этот тип мне показывал дорогу. Где-то на окраине. Я бы сам ни за что туда не поехал. Гиблое место. Там человека запросто пырнут ножом в спину. Когда мы наконец остановились, я и говорю, дескать, пусть эти куклы вылезают сами или я их вытащу, только если приплатите, но этот тип вытащил свой паноптикум сам. Правда, скрягой он не был. На чай мне подкинул неплохо.

— Он вернулся с вами обратно?