Современный польский, чешский и словацкий детектив

Когда пришло сообщение о даче, Шимчик был на совещании. Извинившись, он вышел и поспешно позвонил Гаверле. Едва «победа» затормозила у ворот завода, подбежали Стеглик и Бренч, все расселись по машинам, Лазинский и Шимчик в одну, Бренч со Стегликом в другую.

В голубой «победе» царило молчание, которое наконец нарушил Шимчик:

— Ну, довольно триумфов, Бренч ничего не напутал? Давайте, докладывайте!

— Я разговаривал с вахтером. Этот человек подходил к нему позавчера днем: Шнирке, собственной персоной.

— Грассирует?

— Нет, но сходство с фотографиями большое. Лет тридцати пяти, среднего роста, невыразительная, моложавая физиономия. Шатен, глаза карие. Портфель, плащ. Часа два просидел на скамейке и смотрел на ворота. Вахтеру сказал, что у него свидание с Боженой, фамилии не знает. По его поведению можно судить, что Голиана он не ждал, просто хотел, чтоб инженер его увидел. Так оно и получилось, Стеглик при этом случайно присутствовал, говорил, что с Голианом произошло нечто вроде шока, после чего он попросил ключ от дачи, но ключ был у Сикоры. Инженер пошел к Сикоре и ключ взял. Вчера утром он ключа не вернул, не мог, Шнирке еще оставался на даче… Вот и все. Стеглик лишь подтверждает то, что вчера утром вам говорил Сага. Извините, теперь-то вы верите?

Шимчик долго молчал, потом спросил:

— Кому? Официантке из эспрессо или вам?

— В существование господина Шнирке и в то, что на сей раз полковник Вондра не ошибся?

Шимчик, не говоря ни слова, смотрел вперед, он не замечал ни людей, ни магазинов, ни идущей впереди зеленой «победы», в которой сидели водитель и лейтенант и позади — невысокий узкоплечий инженер Стеглик. На окне лежал портфель, который захватил Бренч, в нем что-то погромыхивало, должно быть, молоток или отвертка… Чтобы попасть в дом… «Попасть в дом, — повторял про себя Шимчик, словно заклинание. — Может быть, сейчас все подтвердится, может быть, там…» — Он нагнулся и через силу, явно принуждая себя, заговорил:

— Далма Штаглова — она же Верона — и Донат отрицают встречу с Сагой, сгущенное молоко и девочку…

Город остался позади, дорога шла вверх, впереди вставали горы.

— Любопытно, — спокойно заметил Лазинский. — Нам теперь практически ясна вся картина, судя по всему, мы напали на целую сеть, это подтверждают факты; телеграмма Голиана уведомляла Штаглову о прибытии Шнирке, срочный разговор с Михалянами был, очевидно, заранее договоренной уловкой, Штаглова знала, где искать Голиана, и ждала лишь приказа, где и когда встретиться… — Он усмехнулся. — Инженер Голиан не думал об ампуле с газом. Более того, забыл многое, что обязан был помнить, растерялся… Запил! Шнирке выбил его из колеи, все случившееся оказалось выше его сил…

— Нет, может быть, все совсем не так, — заметил Шимчик. — Что-то слишком уж гладко, без сучка, без задоринки, на практике обычно так не бывает — меньше стройности, меньше порядка. — Он стиснул зубы и спросил: — Вам такое известно?

— Что именно, товарищ капитан? — словно милостыню бросил ему вопрос Лазинский.

Или, может быть, Шимчику это показалось? И Шимчик, овладев собой, продолжал:

— Я все время думаю о человеке, что торчал около завода, и о том, в эспрессо. По описанию, нами полученному: портфель, плащ, не картавит — все это удивительно банально, подойдет к кому угодно. На вашем месте я прикинул бы, не о разных ли двух людях говорят свидетели? Того, у завода, я, предположим, принимаю, хотя почти убежден, что это не Шнирке. Человека в эспрессо — исключаю. Он, я уверен, к нашему делу не относится, это не агент, потому что агент уже…

— Неужели ушел? — ехидно засмеялся Лазинский.

— Да.

— Куда же, товарищ капитан?

Зеленая «победа» свернула на проселок.

— Далеко. Я бы сказал за реку.

— За какую еще реку?

Шимчик не ответил, зеленая машина остановилась. Стеглик и Бренч вышли и дожидались остальных. Метрах в ста начинался лес. Через пять минут они уже были на полянке. Вот и дача. Все двинулись к дому. Стеглик впереди, Лазинский — замыкая шествие. Они подошли к дверям, капитан Шимчик, с бледным, напряженным лицом, остановился и, переведя дыхание, словно после большого физического напряжения, приказал:

— Товарищ лейтенант, приступайте!

Бренч достал инструмент. Где-то неподалеку свистела сойка, дятел стучал по дереву. Молоток ударил по долоту, замок не поддавался. Вспотевший лейтенант еще долго возился, но вот наконец сказал:

— Готово! — И распахнул дверь.

Шимчик взглянул на Лазинского, пригнулся и переступил порог. В полумраке можно было разглядеть двухъярусные нары, плиту, стол, полку. На столе стояла керосиновая лампа. Он зажег ее.

— Там! — бросил Шимчик.

Под нижними нарами лежало тело, прикрытое плащом. Из вишневого портфеля, лежащего рядом, выглядывала пижама. По сосновому дощатому полу расползлось засохшее темное пятно.

Губы Стеглика беззвучно шевелились.

— Что вы сказали? — спросил его Бренч.

— Кровь, — прошептал Стеглик и поспешно выскочил из дома.

— Вот он, ваш Баранок, — покачал головой капитан Шимчик, — о Шнирке не печальтесь. Он жив и здоров.

Лазинский молча застыл на месте, пытаясь овладеть собой. Это ему не удалось. Он повернулся и, не говоря ни слова, вышел.

14

В первом часу обе «победы» уже возвращались в город. Шимчик и Лазинский свое дело на даче закончили, там остались срочно вызванные врач и два криминалиста; они собирали отпечатки пальцев и делали опись. Стеглик и Бренч опять ехали в первой машине; инженер сидел, обхватив лицо ладонями. Во второй машине скорчился Лазинский. Он был смущен и молчалив. Изредка поглядывая на Шимчика, Лазинский думал: «Не страшно, что во мне кипит желчь и разыгрались нервы, страшно, что я завидую ему, что я не заметил его вчерашней, кажущейся апатии. Он не уделял никакого внимания химзаводу, хотя каждый на его месте бегал бы туда и допрашивал директора, сотрудников, шоферов, кого придется, всякого, с кем Голиан сказал хоть слово. Он этого делать не стал, он сидел над открыткой из Швейцарии, над бумагами из портфеля Голиана, колдовал над горстью земли в коробочке, изучал, казалось бы, не имеющую значения телеграмму неизвестной Вероне, короче — он видел только Голиана, те пункты, где его поступки становились противоречивыми… А я, безумец, искал только Баранка, гонялся за призраком. Гаверла выдвинул теорию, и я готов был тогда же поклясться, что Шнирке — убийца, а Шнирке оказался жертвой. Если убитый (Лазинский уже сомневался) действительно Баранок. Когда старику все это пришло в голову? Вчера вечером он лишь намекал, а утром, приехав на завод, уже был уверен, знал, что мы найдем в этой халупе. Говорил о реке, ждал своего триумфа и забавлялся моей трепотней. И сейчас забавляется моим молчанием. Я для него молокосос и шляпа!»

Машины остановились перед опущенным шлагбаумом. Приближался товарняк. Шимчик подошел к первой «победе», попрощался с инженером и велел Бренчу пересесть к Лазинскому. Шлагбаум подняли, он вернулся и сказал шоферу:

— На маленькой площади сверните направо. На Боттовой остановитесь. Поехали.

Анна Голианова гладила на кухне. Двери в квартиру не были заперты, они вошли, и капитан Шимчик громко поздоровался:

— Добрый день. Это мы.

Женщина вздрогнула и обернулась.

Было заметно, что она плакала. За ее спиной — настежь распахнутое окно, за окном большое старое дерево, под тяжестью крупной спелой черешни сгибаются книзу ветки. Анна сказала:

— Готовлю ему костюм. Он у него был единственный. Недавно купил, он хотел, хотел… Шимчик кивнул и спросил:

— Где у вас ванная? Покажите. — Она не двигалась. — Поскорее, пожалуйста, мы спешим, — поторопил он.

Женщина послушалась, они очутились в тесной комнате, капитан наклонился и, отворив дверцу топки, осветил ее нутро фонариком. Там лежали щепки, скомканная газета и небольшое полотенце. Он осмотрел раковину и ванну.