Современный Румынский детектив

— Товарищ майор, обвинение обвинением, вероятно, можно было бы обойтись и без него… Не только Анна была виновата в том, что удобрения были свезены в поле и остались там, придя в негодность. Словом, в ущербе обвинила не только ее, попало и другим. Она была молодая, а вы сами знаете, какие они, молодые, — думают, что могут вес, что им море по колено. Она выискивала одни только недостатки и не видела того хорошего, что делалось в нашем селе, а ведь делалось — вы и сами видели, да еще увидите. Правление решило год назад уволить ее. Не скрою, я вздохнул с облегчением. Она была как колючка, постоянно будто что-то разоблачала, будто все мы воры, а она — единственный честный человек. То одно делается не так, то другое не эдак, то там у нас потери, то тут. Конечно, мы все критиковать горазды, но надо и меру знать… Она перевелась в другой кооператив. Несколько месяцев назад я снова ее увидел… Она ждала приема к кому-то в райцентре… А всем было не до нее, некогда было, вы сами знаете, как бывает во время уборочной кампании, а мы и те, кто отвечает за нашу работу, почти весь год проводим кампании… Если не уборка, так пахота, дел всегда полно. Она плакала, просила простить ее. Ну взял я ее обратно… В последние месяцы она вела себя… как бы это выразить, более по-свойски. Я хочу сказать, что и мы, крестьяне, держали книги в руках, знаем и мы кое-что. Она училась два года в сельскохозяйственном техникуме и считала, что знает все, а мы — ничего… Ладно, сирота она, ничья, — сказал я себе, — ладно, девка, беру тебя обратно, только и ты возьмись за ум. И она взялась, была на своем месте, первый раз ее сердце раскрылось, что ли, навстречу нашим трудностям, она пыталась понять их… А потом случилось то, что знаете и вы… Муреш — спокойная река, но и коварная… Да, чтобы быть честным до конца, скажу — ведь то, что росла она без отца, без матери, чувствовалось… Государство государством, оно тебе поможет, вырастит, но мать с отцом не заменит… Она вела себя как заблагорассудится, особенно когда забрали в армию При-копе, ее парня, шофера из нашего кооператива… Если мне не верите, спросите у товарища старшины — она всюду похвалялась, что приберет парня к рукам… Прибрать-то пожалуйста — не вижу в этом ничего дурного, она не замужем, он холостой, только и мужчина должен хотеть… Но коли кто тебе по-настоящему нравится — ты его уважаешь, а не распускаешь о нем молву… Ну, знаете, если мы и дальше будем так плестись, теленок состарится, станет быком, так сказать, несъедобным, — пошутил Урдэряну и, подхватив Деда под локоть, ускорил шаг, к радости Панаитеску, который в данный момент от голода уже ничего не соображал.

4

В отличие от Деда, любившего расслабиться после обильной еды, а если обстановка позволяет, то и подремать, Панаитеску, плотно набив желудок, легко мог заставить свой мозг функционировать и выказывал подчас остроту суждений, достойную зависти.

— Шеф, — сказал он, незаметно отпустив ремень на брюках, — тут что-то нечисто. Этот княжеский стол, богатый протеинами и витаминами, мне не кажется случайным. С одной стороны, по словам председателя, телята, все до одного, обещаны государству, а с другой стороны…

— Дорогой мой коллега, мы приехали сюда не для того, чтобы выявлять мелкие недочеты по заготовкам мясной продукции. И пожалуй, после того, как ты поглотил поистине пантагрюэлевские порции, мне кажется неподходящим обсуждать именно сейчас проблему выращивания телят, которыми мы наелись досыта.

Слова Деда шоферу в одно ухо влетели, в другое вылетели; для Панаитеску в следствии все нюансы имели смысл, поэтому проблема телят и особенно противоречивость в словах председателя казались существенными.

— Что бы ты ни говорил, Дед, по-моему, здесь дело нечисто…

— Я и не сомневаюсь, мой дорогой. Удовлетворенный аппетит аннулирует импульсы, которые его пробудили. Перед обедом ты был в полуобморочном состоянии от одного предвкушения жаркого, а теперь тебе от него тошно. Биологически объяснимо.

— Что ты изводишь меня биологией, Дед? Будто не понимаешь, что я не о том. Уж очень они хотят, чтобы не было шума, очень стараются, чтобы мы остановились, как ты говоришь, на первоначальных выводах, то есть на их выводах. А почему, если им нечего скрывать?

— Не забывай, дорогой Панаитеску, — ответил Дед спокойно, — что мы еще не знаем побудительных причин предполагаемого преступления. Если Анна Драга была действительно убита, значит, существовали особые мотивы, которые преступник скрывает. Каковы, однако, эти мотивы? Вот первая загадка, которую следует нам разгадать. Из данных дела явствует, что у девушки ничего не пропало, ее скромное имущество цело. Итак, всякую мысль об ограблении следует отбросить.

— Теленок, тут замешан теленок, — настаивал на своем Панаитеску.

— Дорогой мой, из-за теленка, если допустить существование подобного мотива, теперь не убивают.

— Ты говоришь, а сам об этом понятия не имеешь. Держу пари на телячью ножку, что при всей своей культурности ты не прочитал ни одной книги о сегодняшних крестьянах. Правда, ты немного потерял, а я вот, когда жду тебя за рулем и мне нечего делать, читаю, и должен признаться, читаю некоторые произведения с трудом. Однако, судя по ним, все у нас бывает. Я не думаю, что ее убили из ревности или там из мести — тут причины по заковыристей!

Дед, уставший от возбужденности шофера, подавал заметные признаки нетерпения. Не знай он слишком хорошо, в каком настроении бывает Панаитеску после подобных пиршеств с изобилием «протеинов», Дед по-настоящему рассердился бы. Однако он предвидел, что пройдет немного времени, и избыток энергии у его замечательного сотрудника спадет, появится спокойная рассудительность, которая приведет шофера к другим, менее уязвимым умозаключениям.

— В этом деле именно мотивы предполагаемого преступления мне неизвестны, мой дорогой, а отсюда следует, что преждевременно, даже в наших с тобой личных спорах, называть гибель девушки убийством. Достоверно одно: когда полковник Леонте предложил мне взять это дело на доследование, он сослался на анонимное письмо из села — сигнал, который наводит на размышления. Наш долг — разобраться. И раз уж ты горишь от нетерпения — что вполне естественно — как можно скорее приступить к действию, я не вижу ничего плохого, если ты приступишь немедленно, но по плану, который я разработал как раз во время обеда. Знаешь ли, телятина — тяжелая еда, несмотря на превосходные вкусовые качества. И чтобы не подвергаться риску несварения желудка, особенно мне, я предлагаю приступить к делу с максимальной быстротой. Первое: выясни, была ли у Прикопе в дни предполагаемого преступления увольнительная из части. Второе: проштудируй протоколы всех заседаний правления и общих собраний кооператива не только за последние месяцы, а и за прошлый год. Ищи выступления Анны Драги или упоминания о ней. А я схожу к хозяйке, у которой жила девушка… Не упускай ни малейшей детали, дорогой мой, деталь — ключ, маленький ключ от больших дверей.

Панаитеску хотел было заметить, что по сравнению с коровой или быком теленок тоже деталь, но сдержался из уважения к Деду.

Они расстались. Панаитеску направился в милицию, то есть вверх по улице, а Дед, спросив первого попавшегося мальчишку, где живет Юстина Крэчун, пошел вниз, довольный, что наконец остался один и может спокойно подумать. Впечатлений было немало. Первые и самые приятные были связаны с живописным расположением села и с изменениями, происшедшими в нем за последнее время. Он не понимал одного: почему многие понастроили себе не только внушительные дома, но и коровники поистине поразительных размеров… Всему свое время, сказал себе майор, вспоминая, как нарочито усердствовал председатель Урдэряну, стараясь Показать им сельские достижения. Другие впечатления относились к Анне Драге, к ее смерти, к тем сведениям о ней, которые прибавились к известным еще в Бухаресте. К сожалению, последние не помогали ему выбрать из многих возможных версий хотя бы одну. Что-то неопределенное говорило ему, что вопреки внешним данным это дело таит в себе нечто сенсационное.

Юстина Крэчун кормила пастушьего пса; она была в новой плиссированной юбке, и майор понял, что женщину предупредили о его приходе, иначе она не достала бы в будний день из сундука с приданым одежды, пахнущие базиликом. Кормежка пса была лишь предлогом задержаться во дворе — пес был явно сыт и норовил повернуться хвостом к миске с дымящимися отрубями, замешанными на молоке.

Женщине было под пятьдесят, и, хотя она подрумянила щеки красной крепоновой бумагой, бледноватая кожа лица выдавала ее годы.

— Прошу меня извинить, — начал Дед церемонно, — если не ошибаюсь, вы Юстина Крэчун. Я, уважаемая, — тут Дед согласно правилу показал удостоверение, — приехал из Бухареста по делу вашей бывшей квартиросъемщицы Анны Драги.

Женщину ничуть не взволновали ни официальный тон майора, ни его удостоверение, которое она взяла без всякого смущения, долго разглядывая фотографию.

— Какие молодые да красивые вы были, — сказала она, откровенно уставясь на Деда, черты лица которого и сейчас еще были приятными. Юстина поняла это сразу, иначе зачем бы ей смотреть на юридическое лицо, как на икону? — Проходите, прошу, нам нечего стыдиться нашего дома, — продолжала она и первой переступила порог, что бы показать Деду, куда пройти.

В доме Юстины Крэчун, пусть и не новом, было очень чисто, прибрано. Большие комнаты, всюду подушки, вышивки… Можно было подумать, что Дед ошибся, предположив, что женщина специально приоделась — ее наряд мог быть и повседневным. Дед сел на стул в горнице и подвергся, так сказать, угощению. Юстина настаивала до тех пор, пока гость не отведал домашнего пирога, накрытого перед его приходом расшитым цветами полотенцем.

— Ой, дорогой товарищ, как я напугалась, когда мне сказали, что едет начальник из самого Бухареста, я-то никогда там не бывала, ну, я — женщина одинокая, телевизора нет, как у других, и мужа нет… Да вижу, вы — человек, как все люди, и у вас даже формы нет, как у нашего милиционера, он частенько к нам захаживал, когда жива была наша Анна, пригожая девушка была она и как умерла, бедняжечка! — Тут Юстина поднесла руку к глазам, собираясь вытереть слезы, которые не хотели появляться.