Союз нерушимый
Шрифт:
Первые боестолкновения были еще в ночь на 23 июня. Около полуночи свыше сотни бандеровцев пытались захватить вещевые склады, охраняемые неполным взводом курсантов НКВД (присланы из Васильковских казарм на усиление охраны, вечером 22 июня). Ребята понесли тяжелые потери, из восемнадцати человек пятеро были убиты и восемь ранены, но они сумели продержаться до прибытия подкрепления, не дав националистам захватить военное имущество. Что имело серьезные последствия — так как бандеровцы рассчитывали нападать, массово переодеваясь в нашу форму, теперь же они были в этом сильно ограничены. Для событий первых суток было характерно, что ОУН еще старалось скрывать свое истинное лицо, не ввязываясь в настоящие бои — лишь внезапные короткие нападения,
С утра, а особенно к вечеру 24 июня, бандеровцы показали наконец свое истинное лицо. Поняв, что основная масса населения не поддержит их крики про "Украина не АССР", и считая, что привлеченные обманом уже замарали себя перед Советской Властью, участвуя в шабаше, фашисты начали открытые убийства, погромы и грабежи. Убивали не только за принадлежность к Партии и комсомолу, но и просто по подозрению, а также угрожали колеблющимся из толпы, что придут за ними и их семьями в случае дезертирства. К тому же большая часть рядовых в батальонах УПА шла в Киев за обещанной добычей, и теперь грозили своему же командованию бунтом, если оно и дальше будет запрещать им проявлять свою бандитскую суть. В то же время непринятие ответных мер с нашей стороны создало у руководства ОУН иллюзию нашей слабости и готовности к уступкам. В ночь на 25 июня бандеровцы массировано атаковали объекты, удерживаемые советскими войсками. Эти атаки были отбиты, с большими для противника потерями.
К этому времени мы уже имели достаточную информацию о численности мятежников, расположении их сил и штабов. С утра 25 июня началось наше решительное наступление, поддержанное свежеприбывшей 9й кавдивизией (имеющей в составе не только конницу, но и танковый полк на Т-54, и батальон мотопехоты на БТР). Мятеж, окончательно потерявший поддержку киевлян, был подавлен уже к вечеру, еще несколько дней шло вылавливание укрывшихся и бежавших.
Еще один протокол допроса (после событий).
Я вообще не украинец, курские мы. Работал на "Ленинской Кузнице" с тридцать седьмого года, квалифицированный слесарь-корпусник, пятого разряда, техникум закончил. В сорок первом эвакуация, Сталинградская судоверфь, затем Сормово, так на фронт и не попал, в тылу ишачил как проклятый, за койку, пайку, бумажки госзайма и спасибо от Родины. Как Киев освободили, стал хлопотать, чтобы меня назад, дом тут у меня был, и родители остались, и сестра — меня с заводом эвакуировали, а их бросили, под немцем. А мне говорят, шиш тебе, работай где ты нужнее — если каждый будет там, где сам захочет, это полная анархия получится, так мне начальник цеха и сказал.
Пока война, терпел. Понимал, что для Победы — надо. А как мир настал, снова пошел, а мне опять то же самое. А дом у меня здесь, меня из деревни под Курском совсем малым увезли, не помню уже ее. Ну, плюнул я на все и сам рванул, из Горького в Киев, как добирался, это своя история. И не нашел тут никого, дом разрушен, отца немцы повесили в сорок втором, мать умерла, сестру в Германию угнали — из всех, кого знал я прежде, в нашей Куреневке, двоих лишь разыскал, они и рассказали. Ну, куда мне дальше — снова на "Кузницу" устроился, именем настоящим назвался, документ ведь прежний, да и на заводе нашлись, кто помнили меня. Спрашивали, как из Сормова уволился — сказал, что наверное, бумаги при пересылке потеряли. И вроде все как до войны — в конце мая это было.
А тут разговоры, что из заводских набирать будут, и куда-то в помощь послать. Не
добровольно, а кого укажут, и на столько, сколько потребуется. Семья, не говоря уже о зазнобах — плевать, как в песне, дан приказ ему на запад, ей в другую сторону. Как при крепостном праве, будто мы скотина бессловесная. А я не хочу, здесь мой дом, заново отстрою! А на меня уже начальник поглядывает — учетчик шепнул, меня в списки первым внесли, ведь жалко тех, кто уже укоренился, ну я а бобыль перекати-поле, и лучше меня, чем кого-то из семейных.Стал я думать, как быть. А тут участковый ко мне, и говорит задушевно, что ж ты Петруха, Советскую Власть обманул? Пришел на тебя ответ из Сормова — не уволенный ты, а дезертир с трудфронта. А это, по закону, семь лет — ты уж прости, это не прогул по пьянке, такое бы покрыли, а теперь делу уже ход даден. Так что собирайся, пойдем.
А это не по правде. И ножик мне под руку попался. И осталась после мне одна дорога, в бега. Сосед помог, один из тех двоих, с людьми добрыми свел. А после сказали мне, что хотят они, чтобы кабалы после не было — неправильно это, в такой войне победили, а жизнь как при царе, никакой свободы, куда укажут, туда и иди. А чтобы больше не было такого — начальству слов одних мало, ему силу надо показать. Лучше — вооруженную.
Бандеровцы? Так это не те, что с немцами ушли. В ОУН оказывается, тоже народ самый разный — фашистские прихвостни с Гитлером до конца оставались и в Берлине все сдохли, а это совсем другое крыло, ну как большевики и меньшевики. Которые совсем не за фашизм, а за Украину. И сказали мне, у них тех, кто раньше в КПЗУ был, много. И вот не видел я у них свастики, не слышал "хайль" и про русских недочеловеков. А говорили все вежливо и складно, что лучшей жизни для народа хотят — и для того готовы на тактический союз с кем угодно, ну как Ленин с теми же немцами в восемнадцатом, когда Брестский мир заключал. И что они за Украину — где место будет всем, и русским как я, и хохлам. Никакую не "самостийную", а Украинскую ССР, где будут новые справедливые законы. Что рабочему человеку восемь часов, никаких госзаймов в половину зарплаты, и никаких посылов куда Макар телят не гонял, если ты сам не захочешь. Вот только за это счастье сражаться нужно — даже если сам не доживешь, так другие при нем жить будут. Наша же идея, коммунистическая!
Да, оружие брал — нашу же трехлинейку, какую до войны изучал. Да, стрелял — а как иначе? Да, убивал — офицера, на углу Шевченко и Вокзальной, а что он грозил, разойдись, иначе танки вас будут давить? И еще было, ну это как на войне, ты стреляешь, в тебя стреляют. Чтоб по правде дальше было — а откуда эта правда-справедливость, так ли важно, да хоть от черта. Ни о чем не сожалею. Сестре лишь передайте, если вернется из германщины живой — что я ей счастья желаю, и перед Советской Властью ни в чем не виноватая она.
С моих слов записано верно. Рядовой второй сотни 444го куреня УПА Петр Крякушин.
Резолюция на документе: сведениями, имеющими ценность, не располагает — мерзавца расстрелять. Следователь СМЕРШ Сидюк.
Анна Лазарева. Киевский горком, 23 июня 1944.
Вот кто я сейчас — Ленин в Смольном, или Керенский в Зимнем?
Внизу под горкой стоит толпа. С красными флагами, даже портреты Вождей вижу. А слов не разобрать — кричат недружно. Но можно понять, что требуют партийных выйти и говорить с народом.
А выходить нельзя — убьют. Не толпа, а снайпер, как рассказали, было перед ЦК КПУ на Орджонокидзе, неизвестные снайперы с чердаков стреляли и по милиционерам у входа, и по толпе.
— Мы так в Будапеште делали — сказал Юрка — когда немцы пытались Хорти-младшего похитить, а мы помешали. Теперь и рагули додумались, ворье! И флаги тоже украли.
— Может, народ все же успокоить? — спросил Первый горкома — не все же там бандеровцы. Наш же, советский народ, лишь с завихрениями в мозгах.