Сожженные мосты
Шрифт:
На первом этаже мне выписали временный пропуск. Пока дошел до места, предъявил семь раз, считал специально. И это несмотря на то, что ставивший здесь караульную службу знал, что делает. Мина, пронесенная на третий уровень камикадзе, который может походить на русского, а может и быть русским, — рванет так, что в Санкт-Петербурге слышно будет.
Решил сделать сюрприз. Давно ведь не виделись.
Сделал…
Первое, что мне бросилось… не в глаза, в нос — это был запах. Несвежий такой запах пищи, перебиваемый острой вонью сивухи.
Здравствуйте…
Вообще, насчет подобного в армии, среди офицерства,
И я себе не позволял. Воспитание сказывалось, наверное. Столовое вино, шампанское по праздникам — и все. Точно так же не позволял себе лишнего Его Величество, и все это знали — при дворе с этим было строго, даже аскетично. Вообще, русский двор конца двадцатого века отличался от русского двора конца девятнадцатого почти во всем.
Господа офицеры, твою мать!
Господин офицер здесь был только один — в неуместном в повседневном бытии парадном мундире, он полулежал, полусидел в кресле, положив ноги на стол, как ковбой в дурном североамериканском синематографе, и издавал носом затейливые рулады. Он спал…
Я закрыл дверь, молча сел напротив и стал ждать, ничего не говоря. Было больно и горько смотреть на давнего друга, думать, во что он превратился. С этим надо было что-то делать — друзья на то и есть друзья, чтобы помочь оступившемуся, иногда даже и против его воли.
Минут через тридцать спящий в кресле офицер зашевелился, что-то бурча под нос. Какие-то бумаги полетели на пол, он с трудом снял ноги со стола, потом придал себе вертикальное положение, держась за тот же стол, — и только тогда увидел меня.
— А вы кто такой… сударь?
— Тот же самый вопрос я мог бы задать и вам, светлейший князь Голицын, — кто передо мной?!
Офицер подошел ближе, даже чуть склонился, пытаясь рассмотреть меня.
— Поросенок… [99] — лицо его просветлело пьяной, полудетской радостью. — Один поросенок пошел на базар, второй поросенок…
— На поросенка больше похож ты, Володя. — Я вынужден был его поддержать, потому что, рассматривая меня, он потерял равновесие и едва не упал.
99
Почему среди Воронцова и его друзей детства было принято так называть друг друга, см. предыдущую книгу «Адепты стужи».
— Да брось… — Голицын тяжело оперся о стол. — Ну, выпил немного, так что ж с того. Служба здесь такая.
— Служба?! Какая служба, Володя? Ты офицер — и это твоя служба?
Голицын тяжело махнул рукой, будто весила она тонну.
— Много ты понимаешь. Здесь такой бардак — только это и остается…
Меня уже несло. Потом, анализируя, почему я завелся с ходу, мне ведь это не свойственно, понял — из-за катастрофы в Заливе. Нервы были на взводе, и требовалось сорваться. Вот и сорвался — на мало повинного в моих бедах Голицына. Хотя и невиновным его тоже нельзя было назвать.
— Ты русский офицер, прикомандирован от Гвардии! Ты служишь здесь, чтобы в твоей стране не было этого бардака! Твою мать, посмотри на себя! Ты пьян, хотя не пробило и полудня!
Сорвало и Голицына:
— Ты сам посмотри на себя!
— Мне нечего на себя смотреть!
— Тебе есть на что смотреть, герой газет Санкт-Петербурга!
Перчатки нынче в лицо бросать не принято, поэтому я просто дал пощечину. Сам не знаю зачем. Просто одно на другое наложилось. Все одно к одному.
— Извольте прислать секунданта, сударь!
Сразу пожалев о том, что сделал, я развернулся и вышел. Захлопнул за собой дверь…
С минус второго этажа поднялся на первый, оттуда вышел на солнце — здесь оно было восточным, не согревающим, а желающим испечь тебя заживо. Заметил взлетающий вдали с аэропорта «Юнкерс-600» — скорее всего, на Берлин или Вену. Осмотрелся по сторонам — база как база, кругом казаки, техника, каждый своим делом занят. Кроме меня — я не делом занят, я дела творю. Одно только что сотворил — и черт его знает, как из него буду выбираться. И с чего я так завелся? Друг, называется.
— На вас лица нет…
— Хусейн, я же просил не называть меня на «вы», — не оборачиваясь, ответил я, — вспомни старую добрую Британию. Там такой формы обращения, «вы», нет вообще.
— Увы, я вырос в королевской семье, и требования этикета мною впитаны, можно сказать, с молоком матери.
— Этикет не заменит дружбу. Согласен быть моим секундантом завтра?
— Уже?!
Я тяжело вздохнул, досадуя на собственную глупость и непонятную вспыльчивость.
— Уже…
04 июня 2002 года
Шук-аль-Джабар
Оружейный магазин
Магазин, навестить который мне посоветовали по моей надобности, был средний по размеру, из неприметных — оружие как раз и следует покупать в таких. Это своего рода таинство, оно не терпит суеты. Оружие — непременный атрибут каждого уважающего себя свободного человека, только имеющий оружие свободен по-настоящему. Что же касается принца Хосейни, то его я взял с собой без задней мысли — как мой секундант на предстоящем поединке, он вполне мог сопровождать меня…
Магазинчик находился в районе Шук-аль-Джабар, универсального рынка, еще двадцать лет назад располагавшегося за городом, а теперь стоявшего на самой окраине. Чтобы добраться до него от резиденции генерал-губернатора, надо было ехать по Аль-Рус [100] , потом повернуть на Аль-Иттихад и дальше до самого рынка. Рынок будет по левую руку, а магазин — приземистое одноэтажное здание европейской архитектуры с постоянно задернутыми шторами на окнах — на правом. Очень необычной была дверь магазина — сначала шла массивная фигурная решетка, по виду чугунная, а потом уже — сама дверь.
100
Аль-Рус — русская дорога, в нашем мире печально известная Матар Саддам Аль-Дюваль. Аль-Иттихад, союз, дорога названа так в честь союза русского и арабского народов, в нашем мире это Аль-Мосил.