Созвездие Стрельца
Шрифт:
Усмешка пробежала по лицу майора:
— Вы свободны, товарищ солдат! Идите!
— Наделали вы нам делов, Лунин Геннадий! — сказал майор, когда солдат вышел. Он был недоволен, это чувствовалась по тому, что он нахмурился и с досадой стряхнул пепел мимо пепельницы, прямо на чистый стол, нахмурился еще больше, смахнул пепел со стола куда надо: если бы патрульный, заметив Генку на рокадной дороге, окликнул бы его и потребовал вернуться — все было бы проще. Теперь же машина завертелась своим положенным порядком, и Лунин Геннадий, двенадцати лет, холост, учащийся, проживающий в краевом городе на улице Полководца, номер 65, не судим, за границей не был, иностранными языками не владеет, языками народов Союза ССР не владеет, уже стал задержанным лицом, нарушившим запретную зону не с заранее обдуманным намерением, по неведению, и о нем придется докладывать по начальству, особенно в связи с некоторыми
— Товарищ майор! — спросил Генка, которого очень заинтересовала штука с занавеской, какой ему не приходилось видеть до сих пор. — А что это такое, а?
— А тебе знать надо! — сказал майор.
— Вы меня домой отправите? — спросил Генка. — Когда? На машине?
— Не сейчас! — сказал майор. — Отправим… Проверим.
— Да чего проверять-то? — Тут он вспомнил вдруг лицо майора и сказал радостно. — Да вы мою мамку знаете, товарищ майор! Мы еще в вашу квартиру переехали, когда вы освободили ее. Помните? Тогда мы еще на вашей машине приехали. Лейтенант нас привез, со всеми шмутками, товарищ майор.
— А-а! — сказал майор. — Гора, как говорится, с горой из сходится, а человек с человеком сойдется! Помню, помню… Было такое дело! — Он взял протокол допроса, что-то надписал на нем, положил в несгораемый шкаф, заслонив своим телом шкаф от Генки, звякнул ключами, щелкнул каким-то мудреным замком, который издал протяжный, мелодичный звон, повернулся к Генке и сказал:
— Идем со мной!
Они вышли.
Подметка на правом ботинке Генки отстала. Она шлепала при ходьбе, как шлепает лягушка, прыгая с кочки на кочку. Майор поглядел на Генку, на его ботинки, поманил кого-то пальцем. Тотчас к нему подскочил молодцеватый солдат. Вот эту подошву надо вечером подбить, вот эти ботинки надо вообще починить! Молодцеватый откозырял и исчез. А Генка с майором пошли туда, откуда доносились такие запахи, что у Генки сразу же засосало под ложечкой, а слюна заполнила весь рот. С той стороны доносились также такие родные, человеческие, понятные звуки — звяканье ложек, тарелок.
— Сейчас мы тебя накормим! — сказал майор.
И Генке дали хорошую порцию гречневой каши с мясным шницелем и такую пайку хлеба, какой уже давно не доставалось ему дома. Про такую краюху отец Генки Николай Иванович Лунин сказал бы: «Хлеба кусочек с коровий носочек!» Пока Генка с жадностью ел, вполне благоприятно оценив отношения, сложившиеся у него с майором, которого Генка считал сейчас чуть ли не кровной родней, майор задумчиво оглядывал его с ног до головы. И не надо было ему рассказывать, как живется Генке и почему он отправился из родного дома куда глаза глядят. Правда, Генка не умолчал во время допроса о кочерге, которой иногда овладевали педагогические порывы…
Потом майор куда-то провел Генку, спросив:
— Хочешь границу видеть?
«О-о! О-о! О-о!» — хотел было сказать Генка, но майор прикрыл ему рот ладонью и взял за руку. Они опустились в земляной ходок. «Здесь простреливается!» — сказал майор. Потом они довольно долго ползли по земле, и Генка брюхом ощущал тепло ее и прислушивался к тому, как шуршит над головой трава и как шоркает она под его телом. Потом они вошли в узкую длинную траншею. Под ногами заскрежетал камень, потом камень сменился песочком, в который ноги погружались мягко и глубоко. Потом они оказались в блиндаже, где находился несший службу немолодой солдат с винтовкой, на которой был укреплен оптический прицел. Тут же был стол из необтесанных досок, на котором стоял полевой телефон. Стены блиндажа состояли из горбылей. Кое-где между горбылями в блиндаж просачивался желтый песочек. Пол был плотно убит, но не застлан. Солдат внимательно, в бинокль наблюдал в глубокую амбразуру за чем-то по ту сторону амбразуры. Он оглянулся на шум шагов, поднес руку к краю каски: «Товарищ майор! Службу по охране государственной границы Советского Союза несет солдат Петров! Правее отметки ноль-двадцать — наблюдатель сопредельной стороны фотографирует наш берег с помощью аппарата с мощным телеобъективом. Левее — сорок пять, видны следы песка возле фанзы кривоногого рыбака. В деревню сопредельной стороны по дороге из города Н. прибыла легковая машина „мерседес“, с тремя пассажирами. Шофер замаскировал машину ветками. Пассажиры в гражданской одежде. На улицах не показывались. Очевидно, прошли прямо к наблюдательному пункту под стогом сена. В смотровом окне пункта замечены тени, мелькание!..»
Он отстранился от амбразуры. Майор взял у него бинокль. Долго смотрел. Потом поманил пальцем Генку и сунул ему бинокль — гляди! Вспотевшими пальцами Генка взял бинокль. Майор что-то подкрутил, и Генка вдруг прямо перед собой увидел китайскую деревню с длинными фанзами, крытыми камышом
и имевшими несколько дверей по фасаду, словно бараки. Увидел саманные стены, из которых торчала в мазках глины солома. Увидел корыта для мытья риса. Мотыги, прислоненные к стене, заступы со следами земли и песка. Увидел и стог сена. Но не мог рассмотреть ни машину на разбитой дороге, о которой говорил солдат, ни тем более смотрового окна в стоге. До его ушей доносились обрывки разговора майора с наблюдателем: «А кривоногий Ван показывался?» — «Нет!» — «Сколько дней?» — «Четыре. Разрешите доложить, кривоногий есть, да не тот!» — «Как?» — «Ван хромает на левую ногу, а этот как-то чудно, не разберешь, какая нога у него больная, какая здоровая!» Майор рассмеялся и сказал: «Ну, от вас и комар в траве не скроется!»Так вот она, граница! Генка не видит никого на той стороне. Зачем же тут прятаться в блиндаже? Никого же там нет! Когда он сказал майору об этом, майор что-то вполголоса сказал часовому. Тот усмехнулся и взялся за какую-то веревочку. На нашем берегу что-то колыхнулось, дернулось. И тотчас же на той стороне, под стогом и возле пенька, что сиротливо торчал на полянке, далеко отстав от других пеньков, что чернели своими лысыми головами ближе к леску, в отдалении от берега, что-то сверкнуло. И Генка увидел, как на нашей стороне, где секунду назад возникло непонятное движение, повалились на землю несколько будто срезанных веток. «Видал?» — сказал майор. «С оптическим прицелом!» — сказал солдат. И Генка понял, что здесь каждая пядь земли пристреляна. И неприятный холодок пополз у него по спине. Прежде чем оторваться от бинокля, он рассмотрел еще, что на берегу, чуть подальше от воды, идет широкая свежераспаханная полоса, только пробороненная. «А как же сеют здесь?» — спросил Генка. «А здесь не сеют, не жнут!» — «А что же это?» — «Так надо!»
Между тем солнце быстро свалилось к горизонту, подержалось над ним немного, будто осматривая — все ли сделано на сегодня? — и, решив, что все дела доведены до конца, скрылось в облаках на той стороне. Китайский берег затянула тотчас же туманная пелена, и поселок скрылся из глаз. С того берега, откуда-то издалека донесся звук военного рожка. «Поверка!» — сказал солдат. «И нам пора! — сказал майор. — Продолжайте несение службы, товарищ Петров!» Еще некоторое время он глядел в смотровое окно и сказал тихо:
Встает рассвет ленив и хмур… Туман ложится вширь. Течет Амур, шумит Амур И разделяет мир… И друг на друга берега Глядят, как два врага!«Вот уж верно! — сказал солдат. — С испокон веку так повелось и, видно, не нами кончится, товарищ майор!» — «Не будем загадывать! — сказал майор. — Все в мире движется вперед… А стихи — хорошие. На сегодняшний день они очень точно отражают действительность! На сегодняшний день…»
Ребята играли в садике.
Ирочка танцевала, то и дело изгибаясь, как тростинка на ветру. Она занималась в хореографическом кружке Дома пионеров, и ей сулили будущее. Трудно сказать, что обозначало это выражение, никто из ребят не мог его перевести на удобопонятный язык, которым пользовались они ежедневно, но Ирочка повторила чьи-то слова, сказанные в Доме пионеров, и они легли в ее облик так же, как невозможно было представить себе Ирочку без ее длинных, не заплетенных в косу волос. Ирочка на вытянутых носках летала от березки к березке и то застывала с выброшенными вверх гибкими руками, то поникала к самой земле, точно подкошенная трава. Что обозначал ее танец? Было ли это тем, чему учили ее в кружке, или она импровизировала, прислушиваясь к какой-то музыке, которая звучала в ее душе, но она все бегала и бегала по саду, все падала и падала на землю, все поводила и поводила руками так, что они, казалось, гнулись у нее не только в суставах, но и в самих костях…
— Фантазия! — сказал Шурик, с видом знатока следя за сестрой. — Па-ди-де, или умирающая лебедь на воде!
— Дурак! — сказала Ирочка кротко, застывая в особенно трудной позе. — Нельзя ли помолчать, если ты ничего не понимаешь! Я могу и перестать вообще-то! — и она стала подниматься с земли, приняв вид равнодушный и небрежный.
Но близняшки захлопали в ладоши и стали просить Ирочку:
— Ну, еще! Ирочка! Еще, пожалуйста! Еще!
И Ирочка опять легкой тенью понеслась по садику и опять замерла на земле, чувствуя, что это движение у нее получается, как бы сказала руководительница кружка, профессионально. И она сделала шпагат и откинула назад все туловище с распростертыми руками, придав лицу выражение страдания и закрыв томно глаза.