Спартак(Роман)

Но теперь со стороны арены бежали солдаты. Первый солдат напрягся, расставил ноги на песке и метнул свое копье, огромное деревянное копье с железным наконечником, перед которым ничто в мире не могло устоять, которое утюжило армии из ста народов. Но не этого чернокожего. Копье нашло его спину, железное острие прошло через его тело и вышло спереди, но это не остановило его, и даже с этим чудовищным деревянным столбом, торчащим из его спины, он цеплялся за Римлян. Второе копье разорвало его бок, и все же он рвался вперед. Третье копье вошло в его спину, и четвертое копье пронзило его шею. Наконец — то, он скончался, но вилы в вытянутой руке коснулись перил ложи, где в ужасе сжались Римляне. Он лежал там истекая кровью, и там он умер.

Но надо заметить, что при всем этом Спартак не двигался. Если бы он двинулся, он бы умер. Он бросил нож в песок и остался без движения. Жизнь — это ответ жизни.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Касающаяся Марка Туллия Цицерона и его интереса к первопричинам Великой Рабской Войны

I

Если на Вилла Салария, где группа благовоспитанных Римских леди и джентльменов собрались переночевать, принимая внимательное гостеприимство владельца Римской плантации и джентльмена, слишком много размышляли о Спартаке и великом восстании, которое он возглавлял, этого и следовало ожидать. Они все достигли виллы по Аппиевой дороге, большинство из них ехало на юг из Рима, а Цицерон, направлялся на север в направлении Рима по пути из Сицилии, где он, как квестор, занимал важный правительственный пост. Таким образом, их путешествие час то часа заполнялось присутствием знаков наказания, строгие и бескомпромиссные signa poenae, сказали всему миру, что Римское право было и беспощадным, и справедливым.

Тем не менее, наименее чувствительные люди не могли путешествовать по великой дороге, не задумываясь о серии страшных сражений между рабами и свободными людьми, которые потрясли Республику до ее самых корней — и действительно, потрясен был весь мир, которым правит Республика. Не было раба на плантации, который бы беспокойно не ворочался во сне при мысли о стольких висящих на бесчисленных крестах. Это была могучая страсть, это особое распятие и боль шести тысяч человек, которые так медленно и так безжалостно умирали по всей округе. Этого следовало ожидать, и следовало ожидать, что такой молодой человек, как Марк Туллий Цицерон не остался бы равнодушным.

Что касается Цицерона, стоит отметить, что такие люди, как Антоний Гай уступали ему дорогу и воздавали ему почести, которые не соответствовали его тридцатидвухлетнему возрасту.

Речь не идет о родословной, о нынешнем семейном значении или даже о личном обаяние или заискивании; ибо даже друзья не считали Цицерона особенно обаятельным. Он был умен, но другие были такими же умными. В частности, Цицерон был одним из тех молодых людей, которые способны избавиться от всякого стеснения, всякой этики, всякой путаницы современной морали, каждого импульса для облегчения совести или вины, каждого импульса милосердия или справедливости, которые могут помешать успешному осуществлению задуманного. Не следует подразумевать, что он не заботился о справедливости, нравственности или милосердии; заботился, но только с точки зрения самосовершенствования. Цицерон был не просто честолюбив, ибо честолюбие чистое и простое может содержать определенные элементы эмоций; Цицерон был холодно и хитроумно озабочен успехом — и если его расчеты иногда не оправдывались, это тоже было необычно для мужчин его типа.

В то время они еще не обернулись против него. Чудо — мальчик, который занимался юридической практикой в восемнадцать лет, вел большую кампанию — исключительно за престиж и без какой-либо опасности для жизни — в свои двадцать лет и в тридцать лет — занявший важный административный пост в правительстве. Его эссе о философии и правлении — и его речи читались и перечитывались, а если он заимствовал некие тонкости, которые они содержали, большинство людей были слишком невежественны, чтобы знать, откуда они были украдены. Он знал правильных людей, и внимательно оценивал их. В то время большинство людей в Риме искали влиятельных связей; главным достоинством Цицерона было то, что он не позволял ничему вмешиваться в его связи с нужными людьми.

Давным-давно, Цицерон обнаружил глубокую разницу между справедливостью и моралью. Правосудие было орудием сильного, чтобы его использовали для исполнения его желаний; мораль, как и боги, была иллюзией слабых. Рабство было справедливым; только дураки — согласно Цицерону — утверждали, что оно морально. Путешествуя на север вдоль дороги, он мог оценить страшные страдания бесконечных распятий, но не позволял себе быть тронутым ими. В то время он работал — он всегда что-то писал — короткую монографию о серии рабских войн, потрясших весь мир, и он сильно заинтересовался различными экземплярами рабов, висящих вдоль Аппиевой дороги. Он усовершенствовал себя в бесстрастном интересе, и он смог изучить различные типы: Галлов, Африканцев, Фракийцев, Евреев, Германцев и Греков, которые составляли воинство распятых, не испытывая какой-либо боли, либо сострадания. Ему пришло в голову, что в этих многочисленных страстотерпцах было отражение какого-то нового и могучего течения, которое вошло в мир — поток с разветвлениями, которое растянулось бы на века, еще не наступившие; но ему также пришло в голову, что в настоящее время, человек который мог бы холодно наблюдать, анализировать и интерпретировать это новое явление — рабское восстание был бы в положении уникальной силы. Цицерон презирал только презрение тех, кто ненавидел, не понимая субъективных потребностей объектов их ненависти.

Таковы были качества Цицерона, которые некоторые видели, а другие не видели. К тому времени, когда Клавдия приехала на Вилла Салария, она не заметила этих качеств. Наименее сложный тип силы был наиболее понятным для Клавдии. Елена, с другой стороны, признала и отдала дань уважения. «Я похожа на тебя, — ее глаза обратились к Цицерону. — Будем ли мы заниматься этим?» И когда ее брат лежал в постели, ожидая прихода великого полководца, она пошла в комнату к Цицерону. Она была полна надуманного достоинства человека, который презирает себя и принимает утешение от действия, но почему она должна была чувствовать себя хуже этого человека, происходившего из высокопоставленной семьи среднего класса, она не могла сказать. Она не могла признаться, даже самой себе, что до конца вечера, она сделает ряд вещей, из — за которых она впоследствии возненавидит себя.

Однако для Цицерона она была очень желанной женщиной. Ее гордая, прямая осанка, ее прекрасные, правильные черты и ее глубокие темные глаза, иллюстрирующие все присущие ей легендарные качества патрицианской крови. Это была особая цель, к которой его родные шли на протяжении поколений, но она всегда оставалась недоступной. И найти такие качества во внешнем виде женщины, которая пришла в комнату мужчины, так поздно ночью только по одной очевидной причине, было исключительно приятно.

В то время, он был тем редким Римлянином, которого его работа преследовала ночью. Одним из слабых мест, этого странно неравномерно развитого общества состояло в примитивном искусственном освещении, свет Римских ламп был тусклым, размытым, глаза напрягались при этом в лучшем случае бледно-желтом свечении. Поэтому, работать ночью, особенно после слишком обильного винопития и вкушения яств, было особым знаком восхитительной или подозрительной эксцентричности — в зависимости от человека, который работал. В случае Цицерона это было восхитительно, потому что это был удивительный молодой человек; и когда Елена вошла в его комнату, удивительный молодой человек сидел на кровати скрестив ноги, свободно раскрыв свиток на коленях, отмечая и исправляя. Возможно, ситуация была слишком щекотливой с точки зрения общества или пожилой женщины; Елене было всего двадцать три года, и она была впечатлена. Правитель и военачальник все еще оставался неизменной фигурой из старых легенд, там были те Римляне, которые, как говорили, спали ночью только два или три часа, отдавая всю остальную часть своего времени народу. Они были священны. Ей понравилась мысль, что священный человек будет смотреть на нее, как Цицерон.

Еще до того, как она закрыла за собой дверь, Цицерон кивнул в сторону изножия своей кровати, чтобы она уселась там — вопрос необходимости, поскольку другого удобного места для сидения, в комнате не было, — и затем продолжил свою работу. Она закрыла дверь и села на кровать.

Что дальше? Это было одним из чудес молодой жизни Елены, что не было двух мужчин, пытающихся сблизиться с женщиной одним и тем же образом. Но Цицерон не пытался сблизиться с ней, и после того, как она просидела там четверть часа или около того, она спросила:

— Что ты пишешь?

Он вопросительно посмотрел на нее. Вопрос был поверхностным; это было начало разговора, а Цицерон хотел поговорить. Как и многие молодые люди его типа, он постоянно ждал женщину, которая поняла бы его — что означает женщину, которая бы правильно питала его эго, и он спросил Елену:

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что я хочу знать.

— Я пишу монографию о рабских войнах, — скромно заявил он.

— Ты имеешь в виду их историю? Это было время, когда входило в моду, среди высокопоставленных джентльменов, в часы досуга предаваться историческим запискам, и многие новоявленные аристократы деловито манипулировали ранней историей, чтобы их родословная и великие события могли соединиться правильно.

— Не историю, — серьезно ответил Цицерон, устало и пристально глядя на девушку, манера, с помощью которой он мог произвести впечатление о честности и целостности; несмотря на процесс собственного притворства. — История должна включать хронологию. Меня больше интересует феномен, процесс. Можно, посмотрев на те кресты, на те знаки наказания, выставленные вдоль Аппиевой дороги, увидеть только трупы шести тысяч человек. Можно заключить, что мы, Римляне, мстительные люди, и недостаточно сказать, что мы справедливые люди, ссылаясь на необходимость справедливости. Мы должны объяснить, самим себе, логику этой справедливости. Мы должны понять. Недостаточно, чтобы старик сказал delenda est Carthago. Это демагогия. С моей стороны, я хотел бы понять, почему Карфаген должен быть разрушен и почему шесть тысяч рабов должны быть преданы смерти таким образом.