Спартак(Роман)

— Я должен сказать, что я сторонник Греческой скульптуры, — заметил Антоний Гай. — Это дешево, и очень приятно, когда цвет смывается. Конечно, те старые обломки, который можно найти вокруг, не раскрашены, но они хорошо смотрятся в саду, и я предпочитаю их такими.

— Тогда вы, возможно, купили памятники Спартаку — до того, как наш друг Красс разбил их, — улыбнулся Цицерон.

— Памятники? — спросила Елена.

— Их нужно было разбить, — холодно сказал Красс.

— Какие памятники?

— Если я не ошибаюсь, — сказал Цицерон, — это был Гракх, подписавший приказ об их уничтожении.

— Ты никогда не ошибаешься, не правда ли, молодой человек? — громыхнул Гракх. — Ты совершенно прав. Он объяснил Елене, — Были вырезаны два больших памятника из вулканического камня, которые Спартак водрузил на восточном склоне Везувия. Я никогда их не видел, но я подписал приказ об их уничтожении.

— Как ты мог? — потребовала объяснить Елена.

— Как я мог? Если грязь поднимает эмблему нечистоты, ты ее вытираешь!

— На что они были похожи? — спросила Клавдия.

Гракх покачал головой, с сожалением улыбаясь тому, как настойчиво вторгались призраки рабов и их вождя, независимо от того, где бы ни начался разговор. — Я никогда их не видел, моя дорогая, Красс сделал это. Спроси его.

— Я не могу высказать вам мнение художника, — сказал Красс. — Но эти вещи выглядели, как и должны были. Их было две. Одна из них, фигура раба высотой около пятидесяти футов, я бы сказал. Он стоял, расставив ноги, он разорвал свои цепи, так что они болтались по сторонам. Одной рукой он прижимал ребенка к груди, а в другой руке был Испанский меч. Это первый памятник, и вы могли бы назвать его колоссом, я полагаю. Он был очень хорошо сделан, насколько я мог видеть, но, как я уже сказал, я не судья в искусстве. Но это выглядело реалистично, и мужчина и ребенок были хорошо выполнены даже в таких деталях, как мозоли и язвы, которые естественны, для выросших в цепях. Я помню молодого Гая Танерия, указавшего мне на натруженное плечо раба и вздутые вены на руках, такие же, как у пахаря. Вы знаете, со Спартаком было много Греков, и Греки очень умны в таких делах. У них никогда не было возможности рисовать, или, может быть, они не смогли найти никаких красок, и все это напомнило мне некоторые из древних барельефов, которые можно увидеть в Афинах, те, где краска смыта, и я соглашусь с Гаем, что они хороши такими — и очень дешевы.

— Другой памятник был не такой высокий, фигуры не более двадцати футов высотой, но они также были хорошо сделаны. Было три гладиатора, Фракиец, Галл и Африканец. Африканец, что интересно, был вырезан из черного камня; остальные фигуры были белыми. Африканец стоял в центре, несколько выше других, держа свой трезубец обеими руками. С одной стороны от него стоял Фракиец, с ножом в руке, а с другой стороны, Галл, с мечом в руке. Это было хорошо сделано, было видно, что они сражались, потому что их руки и ноги покрыты ранами. За ними стоит женщина, — и очень гордо, и они говорят, что оригиналом была Вариния. Женщина с садовой лопаткой в одной руке и мотыгой в другой. Должен признаться, я не понял символизм этого.

— Вариния? — тихо спросил Гракх.

— Зачем вы их уничтожили? — спросила Елена.

— Могли ли мы оставить эти памятники стоящими? — возразил Гракх. — Могли ли мы оставить их там, чтобы все указывали и говорили, — Вот что сделали рабы?

— Рим достаточно силен, чтобы позволить себе оставить их — да, и указывать на них — заявила Елена.

— Хорошо сказано! — заметил Цицерон, но Красс подумал о том, как это было тогда, когда десять тысяч его лучших солдат лежат на кровавом поле, а рабы как разъяренный лев, который только раздражен, но едва ранен.

— Как выглядела скульптура Варинии? — спросил Гракх, пытаясь заставить вопрос казаться настолько случайным насколько возможно.

— Я не знаю, смог ли я хорошенько ее запомнить, вы бы приняли ее за Германскую или Галльскую женщину, длинные волосы, свободная одежда и все такое. Волосы в косах и переплетены так, как это делают Германцы и Галлы. Хороший бюст — прекрасная, сильная женская фигура, как у некоторых из тех Германских девок, которых вы видите сегодня на рынке, и все так желают их купить. Конечно, никто не знает, была ли Вариния фактически или нет. Как и обо всем в деле Спартака, мы почти ничего не знаем об этом. Если вы не хотите проглатывать пропаганду целиком, пусть так и продолжается. Все, что я знаю о Варинии, это то, что этот грязный старый ланиста, Батиат, сказал мне, и это было очень мало, за исключением того, что его язык истекал слюной, при воспоминании о ней. Значит, она привлекательна?

— И ты ее тоже уничтожил! — заявила Елена.

Красс кивнул. Он не был легко уязвимым человеком. — Дорогая моя, — сказал он Елене, — Я солдат и выполнял указания Сената. Вы услышите, скажут, что Рабская Война — это мелочь. Вполне естественно, что такая точка зрения должна быть принята, так как она мало помогает Риму рассказать миру, какую работу нам пришлось здесь провести с некоторыми рабами. Но здесь, на этой милой террасе у дома моего дорогого и хорошего друга, Антония Гая, в нашей компании, мы можем обходиться без легенд. Никто никогда не приближался к уничтожению Рима так близко, как Спартак. Никто так сильно не ранил его. Я не хочу преувеличивать свой собственный случай. Пусть Помпей станет героем, и мало чести в подавлении рабов. Но истина остается, и если знаки наказания неприятны, подумайте, как я себя чувствовал, когда увидел землю, покрытую ковром из лучших войск Рима. Поэтому я не уклонился от уничтожения какого-то резного камня, сделанного рабами. Напротив, я нашел в этом определенное удовлетворение. Мы самым тщательным образом уничтожили изображения и раздробили их в щебень, чтобы не осталось следов. Мы уничтожили Спартака и его армии. Таким образом, мы со временем и неизбежно уничтожим саму память о том, что он сделал и как он это сделал. Я довольно простой человек и не особенно умный, но я знаю это. Порядок вещей в том, что некоторые должны править, а некоторые должны служить. Так распорядились боги. Так и будет. Это было качеством Красса, он мог вызвать страсть, не будучи даже в малейшей степени одержимым страстью. Его прекрасные, сильные боевые качества, подчеркивали то, что он сказал. Он был таким и настолько бронзовым ястребом Республики!

Гракх наблюдал за ним из-под опущенных век. Сидевший Гракх наблюдал за каждым из них, тонколицым, хищным Цицероном, молодым хулиганом, Гаем, молчаливой Еленой, страдающей и несколько нелепой Юлией, Клавдией, гладкой и удовлетворенной, Антонием Гаем и Крассом — за ними всеми, он видел, и он слушал, и он снова подумал о приходе Сенатского Комитета, после его ухода. Это было началом, конечно, когда были посланы шесть когорт. И начало было бы забыто, и конец тоже, как сказал Красс. Разве что — как бы то ни было, конец еще впереди.

IV

Вначале, решением Сената было отправить шесть Городских Когорт в Капую, дабы немедленно подавить восстание рабов. Это решение, вызвало возражение Гракха, и которое было, в какой-то мере, доведено до конца, чтобы научить его смирению. В свете последующих событий, вопрос о смирении отозвался в Гракхе с определенным горьким удовлетворением.

Каждая Городская Когорта состояла из пятисот шестидесяти солдат, которые были вооружены, как средний легионер, только лучше и дороже. Город был хорошим местом для жизни. Легионы уходили на край земли, и достаточно часто не возвращались, но находили свои могилы на чужбине и достаточно часто они возвращались через пять, десять или пятнадцать лет спустя. Легионы маршировали весь день на скудной еде, потели и работали, строили дороги и города в пустыне, и иногда великие города становились единственной памятью о них. Городские Когорты жили припеваючи, для них не было конца девочкам, вину и игрищам. Даже обычный солдат в Городской Когорте был политической фигурой, и денежная струйка всегда щекотала его ладонь. У многих из этих людей были хорошие квартиры в городе, и некоторые из них содержали целых шесть рабынь. Рассказывали историю об одном городском солдате, который содержал четырнадцать наложниц в большой квартире в Риме и сделал рентабельный бизнес из воспитания детей в возрасте до шести лет, а затем продажи их на публичном рынке. Ходило много подобных историй.

Солдаты носили красивую форму. Всеми Когортами командовали молодые люди из хороших семей, делавшие карьеру в армии, но желавшие делать свою карьеру в нескольких минутах ходьбы от театра, арены и лучших ресторанов. Половина из них были друзьями Гая, и раз или два он даже сам подумывал о том, чтобы получить такое назначение, но отказался от этой идеи, поскольку не имел необходимых талантов. Но такого рода командование, а также тот факт, что когорты были призваны выполнять парадные церемонии почти в каждом публичном торжестве, привело к естественному соперничеству среди молодых джентльменов, дабы возглавить контингент с лучшей униформой. В городе, грязные, потные, кожаные штаны легионера были заменены на штаны из мягкой и красиво окрашенной замши. Каждый регимент имел свои цвета, и, как правило, получал привилегию носить плюмажи на шлемах. Хумералии, железные наплечники, которые спереди опускались на нагрудник, часто покрывались золотом или серебром. У одной когорты, доспехи были целиком из меди, и у каждого регимента была характерная обувь, часто по колено и украшенная крошечными серебряными колокольчиками. Бронзовые наголенники, давно отброшенные пограничными легионами, находившими невозможным для человека, чьи ноги заключены в металлическую оболочку, отмахать столько миль в день, по-прежнему носились половиной городских региментов, и у каждой когорты был особый дизайн для лицевой стороны своих щитов. Качество их оружия и доспехов было непревзойденным во всей Италии.

Не то, чтобы они плохо обучались. В этот период, учения у когорт проходили ежедневно. Они тренировались, как правило, рано утром, в районе Большого Цирка, который тогда был открытым ипподромом в местечке Долина Мурции, и было приятно наблюдать их марширующими, под музыку сотни флейт. В любое утро, холмы вокруг цирка были усеяны Римской детворой, которая с восторгом и завистью смотрела военизированное зрелище.

Но дело в том, что когорты не были легионами, одно дело, подавить толпу отчаявшихся и голодных безработных или сражаться из-за политических споров на узких городских улицах, и совсем другое — идти против Испанцев или Галлов, или Германцев, или Фракийцев, или Евреев, или Африканцев. Но это было не более чем восстание горстки рабов и несмотря на все их недостатки, шесть Городских Когорт включали более трех с половиной тысяч Римских солдат. Даже Гракх соглашался, отчасти. Он не спорил, принципиально, поскольку хотел бы видеть, что когорты уходят дальше, чем один дневной переход от городских стен. Но всего было двадцать семь когорт, и даже Гракх признал, что они могут делать то, что должно. Его оппозиция проистекала из глубокого страха перед этими политическими региментами, состоявшими не из крестьянских солдат, но из городских, родившихся и выросших здесь, безработных, бессовестных, коррумпированных Римских паразитов, брошенных и безнадежных, которые прожили свою жизнь среди массы рабов, на которых покоилось общество, и горстка вышестоящих правителей. Они превосходили численность трудящихся Рима, истощающееся ядро ремесленников и лавочников. Они проводили свои дни на улицах или на арене; они жили на свое пособие, играли в азартные игры и ставили на гонках, продавали свои голоса на каждых выборах и душили своих новорожденных детей, чтобы избежать ответственности за их воспитание, часами просиживали в банях и жили в грязных маленьких квартирах в возвышающихся многоквартирных домах — и из них набрали Городские когорты.