Спас Ярое Око
Шрифт:
— Как — летел? — засмеялась Неждана. — На помеле, что ли?
— На самолете.
— На ковре-самолете?
— Зачем? Просто — на самолете. С крыльями, — показал Бегун руками.
— По воздуху? — Неждану распирал смех.
— По воздуху.
Она захохотала, откинув голову:
— Вот наградил Бог: один немой, а другой — лучше б немой, говорит невесть что!
— Послушай, — сказал Бегун. — В том мире есть много вещей, о которых ты не знаешь…
Лицо ее мгновенно окаменело, она отпрянула, закрывая уши ладонями:
— Нет! Нет! И знать не хочу!
— Да послушай, я только…
— Не слушаю! Господи Иисусе
— Ну хорошо, хорошо, не буду больше… Я только хотел сказать, что когда я сюда… добирался, я думал — на месяц, на два. Павлик меня ждет, не знает даже — жив я или нет…
— Тоскуешь? — понимающе кивнула Неждана.
— Конечно.
— Я заговор от тоски знаю. Повторяй: «Крест, крестом крест, человек родися, крест водрузися, и сатана связася, Бог прославися…» — скороговоркой зачастила она.
— Нет, — сказал Бегун. — Получается, что я его предаю. Он обо мне думает, а я от него заговариваться буду… Я сюда его хочу привезти, а больше мне ничего и не надо…
— Отец Никодим сказал — если вы уйдете, то обратно не вернетесь.
— Вернусь. Вот крест, — Бегун перекрестился, — что вернусь!
— Он сказал — не вернетесь… — покачала головой Неждана. — Пойдемте, пора уже. Бабы меня хватятся… Только сперва вы идите, а потом уж я. А то в тот раз бабы Петру донесли, он меня за волосы таскал, что к вам подошла. И молиться до ночи поставил…
— Это брат твой?
— Сестры сын… Вы его бойтесь, — вдруг перешла она на быстрый шепот. — Он злой. Когда Еремей вас притащил, он против был, говорил, что обратно в лесу бросить надо. Это отец Никодим вас спас, он один над ним власть имеет… Ну, идите…
Бегун двинулся было в лес.
— Да не туда! От солнца идите… Как же вы у нас жить будете, если в трех соснах плутаете, — засмеялась Неждана.
Постепенно Бегун втянулся в работу, уже не мучился по ночам от ломоты в суставах. Перестал носить часы, действительно бесполезные здесь, где время не дробилось на минуты, на деловые встречи, на условленные сроки, а текло с восхода к закату, из семени в стебель, от весны в лето, и праздники или какие-то иные события были не остановкой, за которой начинался новый отсчет, а как бы чуть заметными изгибами ручейка времени.
Впервые Бегун ощущал себя абсолютно здоровым, умиротворенным и, если бы не мысли о сыне, он бы мог сказать, что счастлив. Он помолодел, хотя и зарос дремучей бородой. Жизнь Белоозера, несмотря на ежедневный тяжелый труд — не ради достатка и благ, а за само существование на белом свете — была по-детски беззаботной, отношения до-детски наивными — все на виду, на миру, безо всякой задней мысли, и вера в Бога была детской — не исступленное поклонение мистической силе, какое встречал Бегун в затерянных в псковской и новгородской глухомани селах, а вера ребенка во всесилие и мудрость отца.
Еще раз ему удалось встретиться с Нежданой наедине — улучив момент, она сама ушла в лес, зная, что он пойдет следом. И говорить-то как будто было не о чем: про себя Бегун рассказать не мог — стоило ему упомянуть тот мир, как она затыкала уши, его жизнь для Нежданы начиналась с весны, с его появления в Белоозере; а про себя ей сказать было нечего, каждый год из ее шестнадцати был похож на этот.
Бегун расспрашивал про сельчан, про травы, а потом просто шли рядом, с любопытством поглядывая друг на друга и каждый раз улыбаясь, встретившись глазами. Бегун подумал,
что они как Адам с Евой, только что созданные Богом — Люди без прошлого, когда волнует и притягивает не то, что человек думает, знает или пережил, а как ступает, хмурится или смеется, как смотрит и что видит, глядя на тот же цветок, что и ты. Хотя, впрочем, Ева не была просватана за другого…Озерчане уже привыкли к Бегуну, уже почти приняли за своего, кроме Петра, который хмуро смотрел сквозь него и не отвечал на поклон при встрече. От Рубля сторонились. Тот дни напролет валялся на солнышке со своим приемником.
Вернувшись однажды домой, Бегун застал его в расстроенных чувствах. Лева лежал на лавке, глядя в низкий прокопченный потолок.
— Чего закис?
— Батарейки сели, — уныло кивнул Рубль на молчащий приемник.
— Трагедия… — усмехнувшись, согласился Бегун. — На печи подержи — еще протянут немного.
— Держал уже… Чемпионат мира через месяц — думал, не увижу, так хоть послушаю… — Лева, похоже, разрядился вместе со своими батарейками — оборвалась последняя ниточка, связывающая его, хоть и в одну сторону, с большим миром.
— Иди работать, — посоветовал Бегун. — Сдохнешь ведь от скуки.
— Не дождутся! — гордо ответил Рубль. — Требую считать меня военнопленным. И кормить согласно Женевской конвенции.
— Пока что я тебя кормлю, — Бегун выложил картошку, присоленную рыбу, грибы, ссуженные ему сердобольными бабами, — Слушай, ну неужели не интересно тебе? Мы в другой век попали, без машины времени! Это же настоящее все! Купала сегодня, праздник будет. Не маскарад, актерский, дешевый — настоящий Купала!
— В Москву хочу. К девушке Тамаре.
— Тьфу, твою мать!.. Ну, вырвешься ты отсюда, рано или поздно — ведь не увидишь больше такого!
— И слава Богу, — меланхолично отозвался Рубль.
— Тихо… — Бегун прислушался. — Началось!
По селу разнеслась песня — парни и мужики кликали, переходя от двора к двору:
Девки, бабы —
На Купальню!
Ладу-ладу,
На Купальню!
Ой, кто не выйдет
На Купальню,
Ладу-ладу,
На Купальню!
Ой, тот будет
Сух колода!
Ладу-ладу,
Сух колода!
А кто пойдет
На Купальню,
Ладу-ладу,
На Купальню!
А тот будет
Бел береза!
Ладу-ладу,
Бел береза!
— Пойдем! — Бегун поднял Рубля с лавки и потащил за собой из избы. — А то засохнешь в самом деле, как колода!
На дворе была уже ночь. Празднично одетые девки, бабы и ребятишки, обгоняя их, бежали к костру, который просвечивал сквозь деревья. Костер разложен был на пригорке: в середине высокий сырой кол с развилкой на конце, в которой сидела сама Купальница — чучело из ветвей, переплетенных лентами, с руками и головой, вокруг кола горел хворост.
Бегун с Рублем стали поодаль, у подошвы пригорка. К купальному костру собралось все село, кроме отца Никодима и других самых древних стариков и младенцев. Девки были в венках из цветов и зеленой травы на распущенных волосах, в руках каждая держала соломенные жгуты, прихваченные из дому. Все двинулись кругом огня, притоптывая поочередно одной ногой и другой:
Как на горушке, ой, на горы,
На высокою на крутой,
На раздольницы широкой —
Там горит огонь высокый.