Спас Ярое Око

— Могли бы и машину прислать, — сказал он. Притянул к себе сына, уткнулся ему носом в стриженую макушку.

— Ты что, пап? — Павел осторожно освободился.

— Ничего. Все нормально… Ты собирайся, поедем к бабушке. Поживешь у нее несколько дней, хорошо?

Бегун в старом пиджаке, стоптанных ботинках, с обшарпанным портфелем в руке открыл тяжелые двери Лубянки. В холодном мраморном холле стоял рядом со стеклянной будкой дежурного Пинчер — седой, коротко стриженный, с брюзгливым, в глубоких складках лицом. Внешне Пинчер больше походил на бульдога-медалиста.

Бегун остановился на ступеньку ниже.

— Здравствуйте, гражданин следователь.

— А, Беглов? — откликнулся Пинчер. — Явка с повинной?

— Я вообще не понимаю, в чем дело? Опять недоразумение какое-то… — начал было Бегун.

— Да? — равнодушно сказал Пинчер. — А чего пришел?

— Как?.. — растерялся Бегун. — Сами же вызвали…

Пинчер развернул список.

— А, да-да… Это не я, это твой приятель тебя хочет видеть, из Переславского музея, — кивнул он на дверь. В холл вбежал, запыхавшись, старый приятель Бегуна Гриша-Переславский, худой сорокалетний мальчик с неровной разночинской бородкой.

— Здрасьте, Иван Афанасьевич, — подкатился он к Пинчеру с протянутой рукой. — Здорово, Беглов! — он кинулся обнимать, тормошить Бегуна. — Пропал, скотина, без чекистов не найдешь! Переехал, что ли? Слушай, тут такое дело: мы через Министерство культуры у ЧК иконы выпросили, конфискованные, для музея. Надо выбрать, что поинтереснее. Я подумал, может, ты чего присоветуешь. Заодно повидаемся. Сколько — лет восемь не виделись? И тебе интересно: представляешь, в ЧК — туристом! — захохотал он.

Бегун вдруг расслабленно обмяк, не зная — то ли смеяться, то ли материть Гришку. Он обернулся к Пинчеру — тот с усмешкой наблюдал за ним.

— Так вы теперь… — начал Бегун.

— Я теперь начальник хранилища, — ответил Пинчер. — Имею я право на спокойную старость? Не до пенсии же за вами бегать… — он деловито глянул на часы. — Все собрались? Епархия здесь?

— Здесь, — откликнулись трое священников, длинноволосые, в цивильных старомодных костюмах. Бегун их не заметил поначалу.

— Третьяковка?

— Это мы, — подтянулись ближе две тетки в очках на пол — лица, сильно крашенные и чопорные — типичные кандидатки-искусствоведки, музейные злобные крысы.

— Прошу, — Пинчер первым двинулся в глубь здания.

Они спустились в подвал, — Бегун потерял счет подземным этажам, перекрытым стальными дверями, как отсеки подводной лодки, — миновали несколько внутренних постов, и после очередной проверки документов дежурный лейтенант открыл наконец перед ними бронированную дверь в хранилище вещественных доказательств.

В первом зале стояли на стеллажах сотни магнитофонов всех существующих на свете фирм, от карманных плейерков до многоэтажных музыкальных центров, видаки и видеокамеры, фотоаппараты и микроволновые печи — все, что создала цивилизация для облегчения бренного человеческого бытия — с наклеенными вкривь и вкось инвентарными номерами, сотни телевизоров отражали в погасших экранах неяркие лампы и фигуры редких здесь гостей; в другом были собраны достижения человеческого разума в деле уничтожения себе подобных — лежали снопами сабли, шпаги и палаши — грубоватые боевые и затейливые наградные с Георгием на рукояти, с золотой и серебряной насечкой, стояли в козлах инкрустированные перламутром фузеи и новенькие «Калашниковы», мушкеты и гранатометы, булавы и базуки; в третьем сияли золотом на ультрамарине китайские вазы, матово светился кузнецовский фарфор, посверкивал гранями немецкий хрусталь; в следующем громоздились друг на друге сейфы с драгоценностями, а ювелирка попроще внавал лежала в ящиках с номерами дела, как в пиратских сундуках.

Наконец процессия остановилась в зале, где от пола до потолка, как дрова в поленнице, сложены были иконы…

Бегун с горящими глазами, забыв обо всем на свете, копался в залежах досок, рассматривал то в упор, то на вытянутых руках, отставлял лучшие. Рядом толклись святые отцы и третьяковские крысы, молчаливо тесня друг друга плечами, стараясь первыми схватить хорошую икону.

— Ты посмотри, а? — Бегун в восторге показал Грише доску. — «Сошествие в ад»! Палех, Гриша, чистый Палех! Я за двадцать лет такого не видел. Ведь каждый лик прописан…

— А это? — Гриша показал в ответ Вознесение.

— Ординар! — отмахнулся Бегун. — Я десять таких тебе достану… Гриша! Ты глянь! — тут же повернулся он с новой доской. — «Спас Мокрые Власы»! Нет, ты глянь — светится! Ей-богу, светится!

— Да куда еще? Уже пять, — указал Переславский на отставленные иконы.

— А шестая не проскочит?

— По разнарядке пять: три восемнадцатого, две семнашки.

— Эх-х… — Бегун с сожалением оглядел отобранные доски, помедлил, и, как от сердца отрывая, убрал «Мокрые Власы» обратно на стеллаж.

Между тем епархия сцепилась с Третьяковкой. Они одновременно схватили новгородскую Богоматерь и теперь ожесточенно рвали ее друг у друга из рук.

— Я первая увидела!

— Нет, мы первые взяли!

— Я хотела взять, вы меня оттолкнули! Другим проповеди читаете, а тут толкаетесь! Я женщина, в конце концов, могли бы уступить!

— Возьмите другую!

— Сами возьмите!

— Место иконы в храме! Все растащили по запасникам, семьдесят лет таскали, и здесь лучшее хватаете!

— У нас ее люди увидят!

— Это намоленная икона, на ней благодать Божья!

— Вы ее продадите вместе с благодатью, чтоб зарплату себе платить!

— Даже если продадим — это угодней Богу, чем у вас будет висеть!

И те и другие взывали к Пинчеру о справедливости. Тот не вмешивался ни в отбор досок, ни в конфликты, молча стоял в стороне, с иронической усмешкой наблюдая за сварой.

Бегун под шумок повернулся к другому стеллажу, вытащил верхнюю доску — и чуть слышно присвистнул. Даже если ошибиться лет на сто — никак не позже шестнадцатого века подписная Троица, вещь не просто редкая — уникальная. Бегун быстро оглянулся — остальные были заняты скандалом, грозящим перейти в рукопашную. Троица была примерно одного размера с уже отобранным Спасом. Бегун незаметно отодрал от обеих досок клейкие ленты с номерами и поменял местами. И тут же на его пальцы легла жесткая рука. Еще мгновение назад скучавший поодаль Пинчер ласково улыбался ему, глядя в упор ледяными глазами.

— А теперь сделай, как было, — негромко приказал он. — И запомни: коза щиплет травку там, где ее привяжут. Французская пословица…

Когда были заполнены необходимые документы, он проводил нагруженных досками посетителей до дверей хранилища — святые отцы и третьяковки доругивались на ходу — и вызвал сопровождающего.

— А вашего консультанта я задержу на пять минут, — неожиданно сказал он Грише. — Мне тут тоже совет нужен.

Они вернулись с Бегуном под гулкие своды хранилища.