Спасенье огненное (сборник)

Рука ее, зачерпнувшая было тесто, остановилась. Тесто осело, что-то уже падало меж пальцев на пол. Она подошла к лавке. Татьяна спала, запрокинув лицо. Тесто само шлепнулось на эту морду дьявольскую, а сверху туго легла подвернувшаяся Татьянина юбка. И силы в руках Анны было – немерено. Завозилась-закряхтела девчонка в зыбке, раскрыла на Анну долгие материны глазки. Та схватила с полу ком теста и кинула в зыбку – на глазки эти ненавистные. Стало в избе тихо-тихо. Спокойно. Наконец-то спокойно.

Анна сложила в котомочку сухари, солонину. Достала из заветной схоронки маленький узелок с деньгами. Прихватила новые лапти, швейную машинку. С мужем столкнулась во дворе, тот отвернулся. Не глядя на него, сказала, что идет в Кленовку к сестре. Быстрым шагом миновала деревенскую ограду и свернула в лес…

Похороны Татьяны были торопливыми. В кладбищенскую ограду ее не пустили положить, зарыли в черном овраге. Там находили последний приют утопленники и те, кого в деревне признали колдунами. Считалось, что домовина с колдуном из земли всплывает и колдун по ночам ходит по оврагу, но вылезть не может, поскольку овраг поверху закрестили. Одуревшие Терехины оба сидели на свежей могиле несколько ночей, но гроб не всплыл, и они к осени разбрелись кто куда. Михайло подался в скит, молил святых заступников за усопшую Татиану. А не простите ее – дайте в одном котле с ей кипеть. Просил свидеться хоть в геенне огненной. Старцу на исповеди покаялся в мыслях своих, был из скита изгнан. Сколь-то бродил деревнями, прося подаяния и надеясь на загробное свидание. Сбылись ли его чаянья – Бог весть. Левонтей, сын его, подался в бурлаки и сгинул в пьяной драке в Казани.

Анна никаких вестей родне не подавала. Доходили слухи, что живет возле Кына, держит курень, разбогатела, поставила в скиту вечный поминальный крест из лиственницы, той, что плачет долго…

Тимка-гоёнок

Филипп Логинович молился за спасение души дочери Анны и рад был, что Тимкино прегрешение оказалось забытым за всем этим. Да и не считали это большим прегрешением в шуликаньё – уж такой день. Не нами заведено. Но ведь что делает дурная слава! На Василья майского пришли сваты к соседям Гилевым. Дочь сватать, Сину (Ксенью). Старшая у Гилевых Сина, матери помощница, несупротивная, обходительная. И собой видная, женихов много. Отказали сватам: другой был на примете. Мол, не обижайтеся, люди добрые, уж сговорено. А сватов, видно, тако сердце взяло, давай по деревням слух распускать: мол, девка эта, Сина Гилева, уже с пузом от Тимки-гоёнка, как он ейный сосед. Гилевым кто-то ночью возле ворот наклал, а ворота дегтем вымазали. Сина отцу с матерью поклонилася: прощайте, тятя с мамой, пойду в срубе сожгуся, как я невиноватая. И родители за косу не хватали, не держали, нет. Ревмя мать-то ревела, а что поделашь, не захотела девка напраслину терпеть. Раз ее душе совсем несносно, то и считается, что не грех. Ушла Сина в баню, заперлась и сожглась.

Беда деревне! Не своей смертью умерла Сина, она теперя мертвяк, покойница заложная. И некуда ей деваться ни на небе, ни на земле, пока не промается весь свой отпущенный век. И вот кто ее загубил, возле тех она и станет бродить. Как ровно тень бессловесная… Камешок ли под ногу подкинет, бревнышко ли под руку толкнет, огонек ли поднесет. Камешок подкатится, бревно накатится, огонек не погаснет. Кто-то упадет, да до увечья, кого-то бревешком придавит, да до смерти. Изба сгорит, и не зальют. Только ровно тень в окнах – то мелькнет, а кто виноватый, тот и смекнет, все поймет, да поздно будет. И избавления никакого нету теперя. Мертвяк, ведь он чё? Пока его помнят, он дорогу знат. Забыть бы надо мертвяка, тогда и он дорогу забыл бы, убрел бы в другие края. А виноватой не забыват, он, виноватой-то, все помнит, вот мертвяк и будет приходить по его памяти, как по дорожке. Ну-к пожар большой нашлет?! Чё тогда?!

И хоть Тимка крест положил на том, что он совершенно невиноватый, а молву ничем не перешибешь. Раз согласья с людьми не получилось, не жить было Тимке в деревне. При чем ли, ни при чем – всех собак повесят. И семье никакого мира с соседями не будет. Надо было что-то делать.

Тимкина судьба решилась на Оханской ярмарке. Филипп Логинович туда Тимоху с ружьем взял. Неспокойно было в тот год, говорили, что в городе стреляли мастеровых. Расторговалися хорошо, а в последний день разговор вышел занятный. Нанял Тимоху купец аж из-под Нижнего Тагилу, из Мурзинки. Для охраны. Приехал мужик за рыбой вяленой к Великому посту. Боюся, мол, ворочаться, отпусти со мной Тимоху. И положил хорошо – чего не отпустить. Тимоха себя в обиду не даст – не таковский. Сговорился Филипп Логинович с Фадеем из Заболотова вместе домой ехать, да и отпустил Тимку. Тот вернулся через две недели – на денек. Пошла его жизнь совсем по другой дорожке.

– Да баловство ето, чё говорить! – так считал Филипп Логинович, один съездивший к сыну в гости. – Камешком балуются. Он и мне казал, да я не толкую. Цветные таке камешочки, полна горсть у его была. Мол, в Петербург возит тесть у его и тамока шибко дорого продает. Ну, улетел Тимка – не видать, как высоко. Мастерскую держат, людей наймуют. У Тимохи уж два жеребца. Баба у его мне не поглянулася, худая. Дак ведь Тимка своему гойлу завсегда место найдет. А земля у их тамока незавидная: булыги одне.

Пыль столбом – так погнал Тимоха по жизни. Это тебе не за сохой брести. В деревне не бывал, как уехал. Заехать все было недосуг. Да и как-то не мог он там без бороды, со «скобленой рожей» объявиться. Это ж для старовера – все равно, что без штанов. Хоть какой будь богатый. Чего родителей позорить?

Ходил Тимофей с мужичками по Вишере, речкам и ручьям в северной стороне, золотишко мыл, искал светлый камешок алмаз. Тоже не просто тебе так: пришел, намыл да ушел. Тайком все, мимо соглядатаев строгановских, по староверческим картам, от скита к скиту. Были свои люди в скитах на Колве. Держали для них инструмент, показывали места за десятую долю. Там, в глухой парме, на Колве во множестве стояли заветные староверческие скиты. Грамотеи-книжники денно и нощно трудились, были умельцами изладить толстый кожаный переплет, навесить бронзовые застежки. И понесли книги по деревням староверов, попрятали в сундуках чуланных. Придет под осень учитель из скита, соберет ребят и откроет такую книгу.

Тимоха, правда, одинова чуть навовсе в парме не остался. Украли мужика. На Тимшере дело было, есть такая чистая речушка в лесах. Отошел на два шага от своих, присел по нужде. Мешок на голову – и как малого сцапали.

– Бегуны мы, деревня у нас тутока недалеко, на Тимшере. Иди давай своими ногами. И не шуми. Ничего тебе плохого не будет. Поживешь у нас седмицу, потом уйдешь. Ты мужик здоровенный, баской. И девки у нас тоже справные. А мы тебе потом один ручей покажем, много песка золотого возьмешь.

Собственно говоря, Тимофей ничего против и не имел, в эту бегунскую деревню потом наведывался не раз. Бегуны не признавали ни священства, ни брака, уходили-убегали в глухие леса, в поиски Беловодья, в глухое «нетовство». Такие, как Тима, им нужны были, чтоб совсем не вымереть.

Сидеть у тестя в Мурзинке Тимофею никакой охоты не было: жена не манила, надзирать за рабочими не хотелось, гранильное ремесло, требующее спокойствия, упорства и точности, было не для него. Ему бы все идти да ехать. Товар готовый возил в Петербург, товар дорогой, только гляди вокруг, охочих много до чужого добра.

– Опеть ноне шалят на тракту. Какот Васька-казак обижат купцов. Иной проскочит, иного догола разденут. На наши две подводы с халцедоновой галькой и то позарилися. Все перерыли-перевернули. Чё искали, скажи? Золото, видно, мол, под галькой схороняют. А я золотой песок даве провез. Ноне – только гальку. Дак и то жалко. Все еть денег стоит, а галька в глине вся, в грязе, считай, пропала. На конях налетели, с криком, с визгом, сказывали, шибко страшные. Как товар-от везти?! Обозом ехать – хуже. Один езжай, верхами, ты бойкой, проскочишь.

На том тракту Васька Чепай разбойничал. Тимка гонял, охраняя купеческие обозы. Бешеная между ними завязалась драка, где не жалели ни коней, ни людей. Засады, погони, хитрость, коварство, смелость отчаянная. Они были ровесники, похожие друг на друга, как сапоги одной пары: один правый, другой левый. Абсолютно одинаковые и несовместимые – абсолютно.

Революции Тимка не заметил. С его стороны стал Колчак – он и оказался с Колчаком. А Ваську красные сговорили – богатых бить.

…Наплывают воспоминания, обрывки чьих-то слов, лица. Фронт Гражданской войны огненной полосой идет пореченскими деревнями. То белая власть, то красная. Кто может, прячется по лесам. Филипп Логинович отправляет Григория с семьей на дальнюю пасеку, к чудам. Чуды стерегли пасеку от медведей и бродячего народу.