Спасенье огненное (сборник)
Шрифт:
– Давай, Борецька, теляток сосчитам. Вчерася, ты когда ушел, я вон позатем кустом волка серого видела! Но-о, волка. Уши виднелися. А сзади хвост. Конечно, ты бы не испугался. А я одна была, без тебя, дак испугалася. Палку в его бросила. И вроде стало не видать. И, главно, Мамайко его тоже не видит. Эй, Мамайко, ну, беги, давай, волков ищи, чего разлегся! Ровня вы с Мамайкой. Ты вовсе малой был, а он – щенок. Да бойкой такой! Убежит, а ты ревешь: Тетьманя, мамай его, мамай!
…А еще была одна зима, шуликаны были. В ту зиму был Борис, уже студент, жил в городе. Однокурсники, городские мальчики и девочки, о деревне знали меньше, чем о какой-нибудь Австралии. Не отличали колос овса от колоса ржи. Не верили, что на елках бывают ягоды, похожие на землянику. Очень смеялись. Как и в еловые ягоды, не верили, что у колхозников не было паспортов и
Приехал в деревню на денек-другой: сессия. С утра Тётьманя, как заведенная, стряпала картовные и творожные шаньги, лазала в подпол за брагой и наказывала Боре, чтобы он всю брагу не выпил: шуликаны придут. Боря был комсомолец, Рождество не праздновал, но для шуликанов тетка всегда пекла шаньги и заране ставила брагу. Их только не угости – всю ночь будут в доме частушки горланить, намусорят, натопчут, всяко набезобразят. И хоть какой будь год христианства и советской власти – эти бесстыжие шуликаны все равно придут в дом со своими плясками и похабными припевками. Тётьманя готовилась основательно: достала с холодного чердака сало, отрезала ломоть, подумала – добавила еще. На сметане замесила ржаное тесто, напекла пряжеников, даже от круга мороженого топленого масла отрезала кусок. Борис с перепутанными после вчерашней баньки волосами валялся на печи, будто бы читая конспект, уминал шаньги и пряженики и попивал бражку. Прибежала соседка, Фиска-вдова. Так в деревне ее звали за то, что мужик вечно где-то пропадал, то ли на заработках, то ли сидел. Надо, мол, нам в шуликаньё мужика, нету никого, давай быстро слезай. Тётьманя и сказать ничего не успела – Борьку утащили. И только утром она его нашла спящим в баньке. Хорошо погулял, чего уж там! И банька не выстыла, вчера топлена была. Собранных по деревне шанег и браги им с Фиской хватило на всю ночь, как и свечного огарка на окошке. Фиса смеялась:
– А я ведь водилася с тобой, Бориско, не помнишь? Тебя Маня маленького еще из поселка-то привезла. Робить в колхозе надо, как она одна осталася. Вот мне тебя все и навеливат: поводися да поводися. А мне разе охота водиться-то? Сколь мне было? Может, двенадцать али тринадцать. На закорки посажу – и полетела, только головешка у тебя болтатся. А гляди какой мужик вырос, и все есть. Должон ты мне – отрабатывай теперя.
Сессию, правда, Боря тогда чуть не завалил, но к следующему учебному году Фиса родила Серегу.
Elena@poster.amst.du Привет, Алёна-доченька. Мы все в делах. Ну, ты понимаешь, как все не просто с отъездом. Отец жалуется, что руки болят. В их породе, знаешь ли, все мужики немножко со странностью. Один Сергей чего стоит. Хотя у Сереги нервозность явно от мамаши. Чего ему не хватает?! Квартиру ему администрация дала? Дала. Ну, маленькая, но ведь в наше время кто и такую-то бесплатно имеет?! Явился из деревни, ну, положим, умница, красный диплом. Так что, за это сразу все вынь и положь? Фиса и нам звонила: почему Борис сыну не помогает? Ей из деревни казалось, что мы тут – Бог знает кто. А мы сколько лет в общаге жили. И потом, Борис же с Фисой официально не были… Ну, в общем, все у Бори было дело добровольное. Как он тут крутился, это же из деревни не видать. Какие-то все запросы у них, ничем не обеспеченные. Да-да, я все не про то. Все оправдываюсь. Но на Бориса я не давлю, Алёна, не давлю. Когда собрался, тогда собрался. Тут хоти не хоти, а без вариантов. Жди. Мама. katajev@perm.ru
Что ни говори, а мы в свое время…
…В тридцать лет Борис жил с семьей в одной комнате в общаге, платил алименты и носил одну пару джинсов. Зубы сжав, знал, что надо всплыть. Надо. И он всплыл. А этот – сын Сергей – одет с иголочки, пострижен в салоне, парфюм строго фирменный. Квартира есть, оклад – дай Бог каждому. И вот, нате вам, состояние маловменяемое, слезы-сопли – это мужик?!
– Мне тридцать три, а я – никто. Никто полное.
– Сергей, это что, повод напиться? А Юля знает, где ты?
– Папаня, мне теперь Юлька тоже никто. У нее друг. Понял?
– У всех есть друзья.
– Я ей не нужен, понял? Ей друг все сделает. А я – никто. Твой сын – полный ноль.
– А как диссертация?
– Пошла эта диссертация, пошла и распошла…
– Тихо ты, все спят уже.
– Тс-с… Все равно, пошла она. Я только вчера понял, в каком я дерьме. Я век буду сидеть, где сижу.
Я… знаешь, кто я? Я у них загонщик. Знаю все досконально, все на фирме найду, все на белый свет вытащу, предъявлю и задокументирую. Молодец, Серега. Они с конвертиком – к завотделом. И все проблемы рассасываются. Месяц назад проводили на пенсион нашу старую калошу, мою завотдельшу. Ни хрена не знала: «Сереженька, я на тебя полностью надеюсь!» Хоть верь, хоть нет, но мне на башку посадили Эмилию Львовну Грутберг. Тебе это имя ничего не говорит? Любовница Углицкого. Калоша ей меня передала, как недвижимое имущество: «А это, Эмилия Львовна, наш Сергей Борисович. За ним вы будете как за каменной стеной!» Нет, ну быть таким идиотом, боже мой!– Выпей чаю, успокойся. Я тебе в большой комнате постелю. Твоим позвоню. Не пугай Манечку.
– Нет, я пошел.
– Куда? Ложись давай.
– Я сказал – пошел я. Я пошел, и все. Отстань от меня!
Elena@poster.amst.du Привет, дочура… Представь себе, сватья наша, Юлькина мать, вспомнила, что она… ну не повторить мне, кто. У них, на Кавказе, в каждом ущелье отдельный народ. Сосланные они были в войну в Александровск. Сейчас творит черт знает что. Разводит Юльку с Серегой и только. Нашла ей какого-то своего, бизнесмена, денег немерено. Засыпал эту дурочку Юльку подарками. Серега бесится. Она же не в этой культуре воспитывалась, маменькина дочь, сидела за Серегиной спиной, только губки на него кривила. А с Манечкой что будет? Мне этот ребенок никто, и то жалко. Ты, детонька, не скучай. Мы приедем скоро. Целую. Мама. И папа. katajev@perm.ru
– Борецька, глянь-ко, уродилася кака морковь! Во тутока – нос, тутока – ручки-ножки. Чулька ажно есть, как у тебя. Тамока в грядке-то дедушко Земеля живет. Все, как надо, излаживат. Чтобы к редешным листикам редька была пристроена, а к морковной ботве – морковь. Пошутит иной раз. То калегу сделат с пивной котел, то из морковки – человечика. Это гостинец тебе от дедушки Земели. Счас вымою морковинку-о на колодце, погоди.
– Эй, Бориско, ты чё по грядкам бегашь?
– А чулька хорошо болтатся!
– Начинается регистрация билетов и оформление багажа на рейс 45–32 «Пермь – Мюнхен».
Расцветали яблони и груши,Поплыли туманы над рекой…Нищему духом – не подашь…
– Ну, вот и уехали… Спокойняя вздохну теперя. – Анна Терентьевна отошла от окошка, задернула занавеску. – И хорошо, что уехали, устала я с имя. Все пой да пляши, сказывай да показывай имя, а силов-то уже и нету. Чо уж, вон каки года. Косточки вот заныли, спина как отнялася. Стара стала. И душа болит у меня. Достану со дна сундука четвертушку старинной шали. Красивая, в розах шаль-то. Погляжу на нее, вздохну и положу обратно. Городским шаль показала: вот, мол, в каких шалях хаживали и песни пели. Ну, так показала да и убрала. Но настрою петь в тот день вовсе не было.
Третье лето к Анне Терентьевне в деревню приезжают городские студенты с профессором. Песни слушают, расспрашивают, записывают. Живут рядом, в заброшенном покосившемся доме. Уважительно к Анне относятся. Не то что в райцентре: в магазине затолкают, а на улице только оглядывайся, как бы машиной не задавили. Анна себя, конечно, в обиду не даст, не таковская. Кто без уважения напролом прет, того и палкой огреет.
Анна и с городскими не церемонится. Девкам велит полы вымыть, парням – воды принести да в магазин в райцентр сбегать, хлебца-сахару принести, да и водочки не забыть.
В чистой избе потом все вместе сядут. Анна малость водочки хлебнет, так успевай только записывать. Всю свадьбу сыграет, как в старые-то времена игрывали, от зачина до конца, всех изобразит. Вот невеста плачет, родителей спрашивает:
Ой-да, с кем вы, кормилец-батюшкаИ родимая матушка,Думали думу крепкую:Закабалить мою буйную головушку,Чтоб отдать меня в чужи люди.А самой-то девке парень глянется, но порядок надо соблюдать, пореветь по тяте, по маме, чтобы тем не обидно было. Вот сестрица невестина голосит: