Спасите наши души
Шрифт:
Дело в том, что мы с Максом занимались актерами и прочим творческим людом, эти персонажи были предельно несерьезными, опасности от них не было никакой, особенно если не выпускать их из виду. Разумеется, они <i>баловались</i> – поэты писали стишки с двойным и тройным дном, писатели пытались донести до читателей правду, как они её понимали, режиссеры ставили революционные спектакли, которые правильнее было назвать контрреволюционными, если подходить к ним с правильных идеологических позиций. У многих имелась в кармане фига, и часто – не одна, у многих были левые заработки, которые часто превышали зарплаты по месту службы. Но в общей своей массе все эти артисты мало чем отличались от инженеров или рабочих – они также жили от зарплаты до зарплаты, выпивали,
Это я уже помнил памятью увечного капитана из будущего. Борьбу с диссидентами советская власть проиграла с разгромным счетом – любые меры вводились с диким опозданием, не в полном объеме, давая время противнику адаптироваться к ним и выработать способы противодействия. Причин этого нам никогда не объясняли; исходя из своего опыта, я считал, что это очередная «игра башен», которая здорово попила крови оперативникам в борьбе с так называемой «несистемной оппозицией». Правда, за давностью лет система кремлевских башен образца 1971 года была для меня загадкой, но я был уверен, что у меня появился шанс разобраться во всём самому и очень быстро.
***
– Проходите оба-два, садитесь, – буркнул Денисов, занимая место за собственным столом – большим, массивным, с полированной столешницей и девственно чистым.
Мы сели друг напротив друга на стулья у второго стола, который стоял торцом к столу начальства. Макс кинул на меня обреченный взгляд и тут же скромно посмотрел куда-то под стол.
– Догадываетесь, зачем я вас вызвал? – неожиданно спросил полковник.
Вопрос был с подвохом, и отвечать на него можно было лишь единственно возможным способом.
– Никак нет, товарищ полковник, – быстро ответил я, пока Макс не ляпнул что-либо жизнерадостное, что усугубит наше положение.
Водился за ним такой грешок.
– Никак нет... – проворчал Денисов. – Только и знаете, что по уставу отвечать, но забываете, что вы уже не в армии, Орехов, а в Комитете государственной безопасности! – он ткнул пальцем в лепной потолок. – По планам к вам претензий нет... сдали всё вовремя и в срок. Вот только планы ваши мне не по душе.
– Почему, товарищ полковник? – не выдержал Макс.
– По кочану да по капусте! – вдруг рявкнул тот. – Души в них нет, одни мероприятия для галочки. С тем поговорить, этих проверить на предмет... на разные предметы. Профилактика, опять же, Степанов. А в итоге что?
Я мысленно вздохнул. В такой ситуации я бывал не раз и не два, да и Орехов уже попадал начальству под горячую руку. Собственно, сейчас нас разносили из-за меня – Денисову не понравилось, что я потерял сознание прямо перед его начальственным ликом, а поскольку я действительно выглядел, наверное, очень плохо, то предъявить мне было нечего. Вот он и искал негров, ворующих уголь из темной комнаты, закидывая невод как можно шире в надежде, что мы в какой-то момент потеряемся в пучине неправедных претензий и дадим повод для настоящего разноса. Или, например, повод для приказа отправиться в новогоднюю ночь следить за квартирой какого-нибудь артиста, который в это время будет развлекать кого-нибудь из горкома или даже ЦК совсем по другому адресу. Ну а назавтра представить полноценный отчет по этой слежке, причем к девяти утра. Сам Денисов в это время будет сладко спать, если, конечно, его не дернет Алидин, так что
мы с Максом ещё и первое января проведем с великой пользой для дела революции.– Товарищ полковник, разрешите вопрос?
На меня уставились четыре удивленных глаза. Я даже не дернулся, терпеливо дожидаясь ответа.
– Ну... давай, Орехов... спрашивай.
– Есть у меня одна идея, как систематизировать борьбу с антисоветчиками, но она потребует, думаю, выхода на уровень Политбюро ЦК КПСС и перемены законодательства, – полковник заметно посуровел, и я торопливо добавил: – Поэтому и не стал включать эту идею в план, думал после праздников записаться к вам на прием, чтобы посоветоваться. Но могу и сейчас всё изложить.
Денисов на секунду задумался, и я понимал его колебания. Возможность отложить серьезный разговор до начала новой рабочей недели была очень заманчивой. Ведь одно дело – отправить пару старлеев топтать башмаки в бесполезной слежке, и совсем другое – выслушивать от тех же старлеев некие идеи, которые могут серьезно загрузить мозг. Напрягаться самому накануне праздников никогда не нравилось начальству. И я был бы признателен Денисову, если бы он принял разумное решение – идите с Богом, подчиненные, а ты, Орехов, с утра во вторник рысью ко мне в кабинет, помощника я предупрежу.
С другой стороны, если моя мысль окажется очень нужной и полезной для нашего общего дела, а товарищ полковник отложит её обсуждение из-за какого-то Нового года, и об этом узнает тот же товарищ генерал-майор... пенсия в ближайшее время, несмотря на возраст, гарантирована. Или досиживание до той же пенсии в первом отделе Богом забытого НИИ – и хорошо, если НИИ будет московским. В общем, разумное решение не всегда верное, особенно в организации, в которой все от зеленых новичков до седоволосых ветеранов плаща и кинжала обязаны знать не только то, что до них доводят, но и всё, что может даже в теории иметь отношение к делу.
Денисов не был новичком в органах, поэтому он всего через секунду отверг разумную альтернативу и выбрал верное решение.
– Говори сейчас, Орехов, чего время тянуть, – процедил он.
Взгляд у него при этом был очень недобрым. Скорее всего, начальник теперь затаит на меня обиду, а это может аукнуться чем угодно – от внезапной командировки на Крайний Север месяцев на шесть для передачи опыта до перманентной слежки за скучным инженером, у которого вся радость жизни заключается в ежегодном выезде с любимой гитарой на Грушинский фестиваль. [1]
– Я подумал, что действия антисоветских элементов обычно остаются без последствий. Бывает, что их арестовывают, судят, дают какие-то не слишком большие сроки. Но после освобождения они снова попадают в ту же компанию, с которой общались до ареста, и продолжают заниматься всё той же антисоветчиной. А там на их судимость никто не смотрит, она никого не волнует – они считают, что страдают за правду, а наше советское государство жестоко угнетает их свободу самовыражения, – на одном дыхании сказал я и запнулся.
Пауза мне понадобилась, чтобы покопаться в памяти Виктора и убедиться, что я не слишком далеко отошел от истины. Всё примерно так и было – диссидентов сажали, лечили в психиатрических клиниках, но после освобождения их друзья и соратники обеспечивали их работой, помогали и снова вовлекали в процесс, который лучше всего описывался 70-й статьей Уголовного кодекса РСФСР от 1960 года. Причем «своими» для таких уголовников были все – от тех, кто требовал, чтобы советские власти соблюдали собственную конституцию, до тех, кто желал видеть на карте мира независимую Эстонию или ещё более независимую Украину. К ним ещё примыкали евреи, которые внезапно возжелали уехать на историческую родину – правда, не в воюющий Израиль, а в США обетованные, но суть была не в этом. Вся эта кодла горой стояла за своих, и попадание в их круг гарантировало человеку, что его не бросят в трудной ситуации.