Спасите наши души
Шрифт:
– А-а, в этом смысле… Ладно. Не буду. Извини. Пошли.
До стоянки они шли какое-то время молча. Перед тем как разойтись по машинам, Сергей серьезно сказал:
– Толя, один совет. Не дави на эту Маш-маш слишком сильно. У нее могут оказаться связи, следователя поменяют как пристрастного, а кого-то другого она и купить может.
Валентина Сидорова привезла в особняк мать… Они обе поняли, каким сизифовым трудом была их борьба с болезнью, медициной, нищетой. На что уходили дни, годы… Сейчас Сандра стала отличной сиделкой, кухарка готовила, Рим все делал по дому. Валя даже разговаривать стала меньше с мамой. К ней ездили врачи, делали процедуры, только ей не стало лучше. Мама совсем не хотела, чтобы ей становилось лучше. Она все время смотрела на дверь мимо Вали, как будто ждала, что войдет Наташа.
Однажды утром Валя спросила у Сандры:
– Ты
– Конечно, сейчас я вам его найду. Вы можете зарегистрироваться и тоже участвовать. Я, честно, никогда его не читала. Слишком много дел.
– А я перешла в разряд бездельниц, – улыбнулась Валя.
Она читала все утро. Господи боже мой, чего только не делается на свете. И вдруг она увидела фото красивейшего ребенка. Девочки Арины. Стала читать. Какой кошмар! Родители отказались от нее из-за того, что она родилась с врожденным пороком сердца. На форуме собирают деньги на ее операцию. Много денег, Валя дочитала до конца… Сообщения об операции нет. Почему? Тему никто не поддерживает уже неделю. Что с ребенком? Она вернулась к началу, посмотрела название Дома ребенка. Ой, как же она не заметила? Тему ведут те две женщины, одна из них подозревается в убийстве Наташи. Она уже слышала, что они совершили много преступлений: деньги, операции, которые или не нужны, или не делаются на самом деле. Что с этим ребенком? Валя сама не знала, почему ее так заворожило черноглазое, прелестное личико. Может, потому, что девочка не похожа на маленькую Наташу? Любовь к младшей сестре всегда была болью Валентины. Ей даже не хотелось иметь своих детей. Разве у нее может родиться такая Наташка – со светлой челкой, вздернутым носиком, отважным прямым светлым взглядом?.. А если вдруг и родится похожая?.. Не бросит ли она ее однажды, как Наташа маму, не уйдет ли в свою непонятную, страшную жизнь… Валя сама понимала, что судьба сестры, все, что связано с ней, стало для нее фобией. От этого невозможно спрятаться. Но Арина… Валя никогда не видела столь красивого страдающего ребенка. Совсем не похожего на Наташу.
Она быстро нашла адрес Дома ребенка и стала собираться.
Нина перестала считать ночи, которые они с сыном проводили без сна и отдыха. Да и дни проходили так же, только иногда удавалось провалиться в глубокий сон на пару часов. Оба просыпались с тревогой и искали взглядом друг друга. Они сидели в креслах или лежали – он на кровати, она на диванчике. Днем и ночью светила настольная лампа в платочке, на полу лежали книги, на столе менялись чашки с молоком, кофе, какао. Нина не готовила обед. Разогревала в микроволновке что-то из полуфабрикатов. Чем они занимались… Страшное дело. Они возвращались в прошлое. Переступали созданные самими же табу: сюда нельзя, здесь больно. Больно было все, поэтому бояться они перестали. Ужасная беда, подозрение, расплата, которая могла стать самым главным их испытанием, – отодвинули привычные страхи. Игорь заговорил. Более того, он стал слушать. Он признался матери в главном. У него были какие-то странные отношения с Наташей Сидоровой. Они ему самому казались чудовищными, он считал, что их непременно нужно держать в тайне. И, как всегда в периоды сильного душевного смятения, он фиксировал только собственные переживания, а не события. А после известия об убийстве Наташи, обыска, допросов следователей он вообще не мог вспомнить, что было на самом деле. Что было, что привиделось и что могло быть – его измученный мозг просто бился в этих тисках.
Нине временами чудилось, что ее сердце превращается в кровавую рану. Столько открытий она себе позволила. Она никогда не думала о том, почему с ее сыном произошло то, что произошло. Какой-то генетический сбой, ее женская, материнская неполноценность или прямая вина?.. С тех самых пор, когда она перестала завязывать косынку на абажур и рассказывать сыну книжки, – с тех давних пор она просто уходила по выжженной тропе от своего единственного счастья. Такого огромного, что на него нельзя было даже оглянуться, чтобы не умереть от сожаления. И вот она это совместила. Они здесь вместе – ее взрослый, больной, опасный сын и то солнышко, счастье, с белобрысой круглой головкой, серыми, всегда немного удивленными глазами, теплым, родным, чудесным запахом за ушком… Он с ней опять, самый любимый в мире мальчик. Она хотела жить для него. Она и живет для него, только он теперь спрятан в этом взрослом, до сих пор незнакомом, неожиданном человеке.
– Игорь, ты помнишь, как вдруг на пляже в Гульрипши ты ногой разбил все замки из песка, которые мы долго строили и они тебе очень нравились, и побежал по берегу… Я не могла тебя
догнать. Я до сих пор не могу понять, из-за чего ты плакал? Ты же плакал?– Да. У меня болела душа. Мне показалось: все напрасно. Не нужно было строить замки, не нужно было нам приезжать на море, раз все так плохо…
– Что было плохо?
– Я не могу вспомнить, мама. Ты же знаешь. Я помню только, как было больно.
Нина вдруг, словно на экране крупным планом, увидела лицо маленького Игоря, который минуту растерянно переводил взгляд с нее на Виталия. На ее второго мужа. Они тогда в первый и последний раз поехали вместе отдыхать. Виталий был неплохим человеком, очень привлекательным внешне, ее к нему тянуло. Он мог стать, наверное, со временем завидным мужем, но не собирался быть отцом чужому ребенку. Ее единственный сын был для него чужим! Она мучилась, понимая это, старалась изо всех сил скрыть это все, чтобы выглядело, как полагается… Боже мой, что она делала, зачем… Этот взгляд на пляже: Игорь же все видел. Он пришел в ужас. Он не хотел быть ей в тягость, но он не мог… Он не мог быть нелюбимым!!! Может, все началось тогда? Когда он понял, что его не любят? Или намного раньше, когда у его отца, ее первого мужа, начинались приступы гнева и она быстро уводила ребенка в другую комнату, чтобы Игорь не видел, не слышал… Но он видел и слышал, она ловила такой же взгляд. Я тебе мешаю? Он меня не любит? Конечно, все очень просто, скажет любой психиатр. У отца-психопата родился сын-шизофреник. Но она-то знает, что все не просто. Очевидно, у нее родился ребенок с гипертрофированной потребностью в любви, он не смог пережить ни одной минуты без нее, он выходил из своего одиночества не с обычной детской обидой, а с огромным горем, которое разрушило его душу. «У меня болела душа».
– Игорь, – вдруг резко спросила она, – ты помнишь собаку Нику? Ты помнишь, что ты сделал?
– Да, – ответил он не очень уверенно.
– Ты отрезал ей голову своими лезвиями. Почему? Ответь мне, почему? Ты помнишь, как ты это сделал?
– Я помню, что мне было плохо. Я думал, ты не придешь. Мне стало страшно, я не знал, что буду делать с животными. Она подошла… Мне показалось, так надо. – У него началась сильная дрожь, он сжался, скорчился у себя на кровати в позе зародыша… Они так прячутся, те, для кого невыносима взрослая жизнь.
– Подожди. – Мать схватила его за плечи. – Ты чувствовал что-то подобное, когда подошел с лезвием к Наташе? Ты был ведь у нее дома? Ты помнишь?
– Думаю, что на самом деле я у нее не был. Мне просто кажется, что я там был.
Нина бессильно рухнула в кресло и закрыла глаза.
Глава 2
– Здравствуй, – сказала Алиса Шоколаду. Он шевельнул большими меховыми ушами, посмотрел ей в лицо ласковыми карими глазами и прижался к ее коленям. Она притянула к себе крупную голову собаки, поцеловала в блестящий шоколадный нос… и вдруг задохнулась от восхищения, сострадания и признательности. Она способна что-то ощущать, кроме тоски и боли? Этого не может быть!
– Ты мой дорогой, – сказала она взволнованно. – Ну, скажи, чего ты хочешь? Может, диван тебе красивый купить? Или игрушки-пищалки? Бассейн надувной?
«Да не надо ничего, – пес так же взволнованно подышал ей в лицо парным молоком. – Давай обниматься…»
Тут-то и позвонил, как водится, заказчик Дима.
– Лис, привет. Готово?
– Нет, и на этой неделе никак.
– Ты чего? Надо не просто на этой неделе, а завтра. Чтобы при мне в номер поставили. Я в понедельник в Венецию лечу, ты разве не помнишь?
– Главное, чтоб об этом помнила Венеция, Дима. Я, честно говоря, не вижу большой трагедии в том, что материал опубликуют, когда ты прилетишь. Ты вроде не на месяц улетаешь. Я как раз закончу.
– Нет, дорогая, так не пойдет. Мы договаривались. Вот у меня деньги, которые я тебе переведу, как только все получу, в общем, ты должна постараться.
– Извини, конечно, не мне тебе рассказывать о том, что творчество – такая штука… То есть вдохновение, то его нет… Короче, Дима, без вариантов. На этой неделе я не успеваю. Ну, если тебя это не устраивает, я не обижусь. Можешь кого-то другого попросить…
– Ладно, устраивает, продолжай. Но звонить буду каждый день до отъезда. Можешь рассказывать мне сказки Шахерезады про вдохновение. Не, я вообще балдею от тебя, но не удивляюсь. С таким характером… Вот ты и пишешь за меня, а я в Венецию на кинофестиваль тусоваться летаю… Ой, извини. Алиска, на самом деле извини, ну я как брякну… Я ж…
– Все нормально. Пока.
Алисе захотелось разбежаться и удариться головой о стену. Что-то сделать, чтобы унять боль. Она заметалась в своем кресле, потом вдруг посмотрела затуманенными глазами на собаку и улыбнулась ей сквозь слезы.