Спаситель

Тотчас приотворилась дверь, просунулось енотовидное лицо верного помощника воеводы по разным делам – подьячего Афанасия Афанасьева.

– Звали? – спросил Афанасьев.

– Передай же Семиону Федоровичу мое напоминание о наздате подмостей в остроге, старые досталь исхудались. Назавтра же земства еже прислали лучших работных людей!

Глава 24

– Че… челом бью-ю, Осип Тимофеевич, пожа…лей… – Хныкал нарядный отрок, стоя у стены и вращая глазами на застывшем лице.

Но голове его, прямо на проборе расчесанной по бокам золотистой шевелюры стоял похожий на ежа привезенный из Цинской империи диковинный фрукт дуриан.

Ноги отрока подкашивались, вместе с этим подрагивал и фрукт на голове.

Целившийся в него из киргизского лука, Карамацкий недовольно цыкнул.

– Не трясись, охлодуй, ино тощно промажу.

Хищное острие стрелы ходило перед глазами отрока, наводя на того ужас.

– Че… че…

– Да не супонься ты! – рассердился Карамацкий.

В это время в дверь постучали, просунувшийся слуга объявил о приходе полуполковника Артемьева.

Карамацкий кивнул.

Вошедший подполковник был уже не молод и выглядел старше даже как будто Карамацкого, которому пошел шестой десяток. Артемьев спокойными очами посмотрел на отрока с дурианом на голове и сидевшего в углу за столом прямого, будто аршин проглотившего Степана Ардоньева, последнее время по какой-то причине сблизившегося со своим дядей.

У Артемьева было слегка одутловатое лицо, отдаленно напоминавшее бульдожью морду, с глуповато-доверчивыми глазами. Среди всех заместителей Карамацкого, он служил тому дольше всех.

– Во-ся то, Олег Павлинович, – приобнял его Карамацкий, поведя к окну, – у нас в Егорьевке, да в Ондатрове шпынь какая-то оборзела – купца с откупщиком порубили, добро казенное пограбили. Надобе окаемников тех сыскать, да на посадских площадях напоказно подвесить за ребра. А дондеж отсечь им языки, носы да уды.

– Учиним, Осип Тимофеевич. – Кивнул Артемьев.

Карамацкий повел подполковника обратно к двери.

– На помощников и брашно не скупись. Воевода чаю ждет, еже мы оступимся, разумеет, будто все забывать стали кто мы тут. Надобе напомнить. Возведи прежний устрой в тех посадах, еже бо все в разряде сызнова моргнуть пужалися. Повод сей так и толкуй. Уразумел?

Артемьев понимающе кивнул, прикрыв на секунду глаза – дескать уловил и второй смысл.

– Во-ся ладушки, – сказал обрадованно Карамацкий, – ступай.

Как только Артемьев ушел, полковник снова схватился за лук, возобновляя издевательства над отроком с дурианом.

– Не трепыхай, говорю! – произнес он, натягивая тетиву и прищуривая глаз, – сице и стой… Карамацкий ни егда… не мажет…

Тут сидевший за столом племянник внезапно подал голос:

– Дядюшка, а не напрасно ли ты думаешь на Скороходова?

Рука Карамацкого дрогнула в самый ответственный момент. Стрела вонзилась отроку под ключицу, он заорал, обливая все кругом кровью, по полу заскакал дуриан.

Карамацкий топал ногами, крича на племянника:

– Сказывал! Сказывал тебе, мухоблуд, ни егда не верещать мне под руку!

У Ардоньева со страху и криков дяди глаза на лоб полезли.

Прибежали слуги.

– Вон! – заорал на них Карамацкий и пнул под зад раненого отрока. – И ты тоже!

Когда они остались вдвоем, полковник подошел к перепуганному племяннику.

– Еже ты там вякал про Ваньку Скороходова?

– Я к тому, дяденька, что Скороходов ежели б и захотел, обаче тесть-то его Бутаков чай не дурак и подсказал бы зятю еже своего казака на такое дело засылать не больно умно. – Сказал Ардоньев, отодвигаясь на всякий случай по лавке дальше за стол. – Для блядских дел сыскали бы разбойников заезжих.

Однако Карамацкий вопреки ожиданию не взорвался, а напротив – стал задумчивым.

– Бутаков не дурак негли, обаче военного дела не ведает и зятька своего Скороходова с утра до ночи не наблюдает. Обаче прав ты, многое смущает меня, – проговорил он, погладив бороду, – главное: воздерзивший затеять с нами сию забаву не большо далече, уж больно хорошо изведан он о деяниях наших. Зде кружати все это воронье да крысы. Зде.

Карамацкий постучал пальцем по столу.

– Насколько же близко, дядя?

– Ин ближе некуда. Настолько, еже никому доверять нельзя. – Полковник огляделся кругом своим страшным прищуром, будто враги таились прямо тут, в коморе. – Ин вот и раскидываю я, Степка, кому сие с руки. Взять того же Артемьева. Разуменьем и опытом не обделен, но слаб духом. Кишка тонка решиться ему на такое. Ермилов и умом и духом наделен, но предан, для меня он яко брат единокровный. Хотя… Ох, не ведаю. Скороходов же есаул молодой и лихой, мог бы сманиться, обаче умом не блещет. Не скропает такое. Через Бутакова аще ли? Зело мудрено под носом воеводы козни плести. Есть и есаул Копыто – тот обманет. И ума хватит и людей и духу. Обаче он в Маковске ин на два острога такое не провернешь.

– Да-а, – протянул Степан, – выходит коегаждый может и не может, голову поломаешь, дядя. Ин боле никому не с руки?

– Мочно и с другой стороны – на воеводу належают. Обаче сие убо деяние станется куда серьезнее.

– А ежели сам, дядя?

– Воевода?

Степан кивнул. Карамацкий хищно улыбнулся, что означало крайнюю степень ярости.

– Ин я дознаюсь! Доберусь до той змеюки, кто бы он ни был! Во-то она у мя сегда пожалеет!

***

Настоятель Богородице-Алексеевского монастыря архимандрит Варлаам был не в духе. Сказывали ему, что воевода прибудет поклониться Казанской иконе Божией Матери и за последующим благословением пред вечерней, а прибыл ажно на три часа раньше, когда Варлаам сытно отобедав полюбившимся ему в пост новым маньчжурским блюдом на русский манер – пельменями из тончайшего теста с начинкой из осетровой икры, только прикорнул в своей скромной шестиоконной келье в мансардном этаже притчева дома.

Едва Варлаам погрузился в приятный сон, как перед ним возник упитанный келарь Автандил и принялся трясти его, заунывно повторяя:

– Батюшка Варлаам, батюшка Варлаам, батюшка Варлаам, ба…

Варлаам уже поняв что к чему заревел, отвернулся к стене, швырнув в келаря бархатной подушкой и снова стал погружаться в дрему, но не тут-то было.

Автандил ухватил его теперь за ногу и принялся снова трясти, повторяя свое заунывное про батюшку.

Смирившись с реальностью, Варлаам сел, перекрестился. В келье было жарко натоплено. Потребовав у келаря кувшин холодного квасу, настоятель босиком пошлепал по чисто намытому монастырскими холопами полу в ризницу.

Чувствовал он себя отвратительно – мало того, что не выспался, так еще пробудили его в таком прескверном состоянии, когда все кругом противно, да к тому же донимают проклятые изжога и отрыжка. Он знал, что воеводу заставлять ждать не стоило, но в одиночку все никак не мог справиться с облачением. Обычно ему помогали с этим четыре помощника-алтарника, келарь пошел искать их, да никого не нашел – во внеслужебный час это было непросто. Алтарники могли убежать к девкам.

– Зови хоть Кузьку, – пробасил хриплым спросонья голосом Варлаам, – тот присно в трапезной под лавкой дрыхнет.