Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем

— Завтра, — прошептал Калашников и снова уткнулся взглядом в перловку. Неожиданно ему захотелось есть, и он принялся греметь ложкой, стараясь подхватить побольше кусочков мяса. На душе стало легче, ярость схлынула, уступив место ликованию. Ведь завтра все изменится — Вологодский и этот мерзкий иуда Яковлев будут убиты, жертвы их тирании отомщены, а партия снова выйдет из подполья и понесет слова правды людям. Партия вечна — выдержав колчаковщину, она переживет и жестокости арчеговщины.

И тут Калашникова снова захлестнуло яростью — он вспомнил, как избитый и истерзанный лежал на ледяном полу пакгауза. За окном слышался перестук колесных пар, а перед ним стоял этот полковник, что свирепее всех жандармов, вместе взятых.

Пережитое чувство дикого унижения неумолимо вырвалось из памяти и обрушилось на душу. Николай Сергеевич заскрипел зубами от гнева — такого прощать нельзя. Никогда! Этот полковник, а также его жена, что чешской подстилкой служила, должны ответить за все эти мерзости. Только тогда он снова почувствует себя нормальным человеком и не будет стыдиться смотреть в глаза товарищей по партии…

— Заканчивайте обедать, господа!

Зычный голос выдернул Калашникова от созидательных планов мести. Собрали в казармах штрафной роты каждой твари по паре, в основном разжалованных офицеров, хотя встречались и штатские. Командовал ротой, вот гримаса судьбы, бывший семеновский генерал Скипетров, что сейчас надрывал горло. Посмеяться можно — революционеры и отпетые черносотенцы в одной команде, в кошмарном сне такое не приснится. Загнали всех воевать под их паршивое бело-зеленое знамя.

Николай Сергеевич быстро доел кашу и, облизав ложку, засунул ее за голенище. За эту неделю он настолько втянулся в солдатскую лямку, что не замечал ни вони от немытых тел, ни дурного запашка в казарме. Пушечное мясо — штрафники — вся жизнь может уместиться в одну атаку на красные пулеметы. И не сбежишь, вон они, трупы незадачливых офицеров на сучьях висят, для пущей наглядности и поддержания дисциплины. Тоже хотели сбежать, но только китаезы бдят как церберы, за одного сбежавшего могут двух косоглазых запросто повесить. Но до сегодняшнего дня такого события еще не случалось…

Черемхово

— Выступление на Красноярск преждевременно, Федор Артурович. Нам пока не нужно торопиться. Железная дорога плотно забита чешскими эшелонами, требуется время на ее очистку. А потому необходимо продолжить подготовку батальонов, в пути это будет сделать невозможно…

— Я понимаю, Константин Иванович, — отозвался его собеседник, седоватый, рослый генерал явно преклонных, с точки зрения самого Арчегова, лет. Легендарному графу Келлеру зашкаливало за шестой десяток, но выглядел старик молодцевато, а глаза его прямо светились каким-то юношеским блеском. А уж здоров был, как медведь, и сложение такое же. Дуб прямо!

— Граф, завтра будут проведены учения, на которых будет отрабатываться атака бронепоездами при поддержке пехоты и артиллерии. Пока есть время, нужно наладить взаимодействие между частями. Потом просто не будет возможности для обучения. К сожалению, я не могу задействовать авиацию — новые аэропланы подойдут только через неделю, хотя есть надежда на лучшую работу железнодорожников.

— По крайней мере, пока я ехал, на Кругобайкальской дороге был порядок, почти такой же, как до войны.

Ермаков встал и прошелся по салону — союзники лишились значительной части подвижного состава, особенно комфортабельных «пульманов». А этот вагон вообще принадлежал генералу Сырову, что придавало определенную перчинку в его обладании. Константин вспомнил, как гневно сверкал глаз этого чешского Кутузова, и усмехнулся. Приятно осознавать, что поговорка «из грязи в князи» может иметь и обратный ход.

Но внутри он чувствовал холодок — не таким он представлял разговор с Келлером. Он настаивал перед Вологодским на назначении командующим именно графа, ведь тот имел в русской армии определенный вес и овеянное славой имя. Но премьер-министр как-то странно посмотрел на Константина, хотя между ними стали складываться вполне дружеские отношения, несмотря на возрастную разницу.

А может, и благодаря которой, ведь Петр Васильевич в отцы годился. Но тут Вологодский ему и резанул прямо, что Келлер сам категорически отказался принимать армию и будет служить на той должности, которую определит ему командующий. И снова бросил странный взгляд на Константина.

Встретившись сегодня первый раз с графом, приехавшим с утра из Иркутска, Константин был немного озадачен. Старый генерал больше слушал, чем говорил, а внимал так, что бывший подполковник ВДВ не уловил даже малейшей нотки фальши или наигранности. Зато расспрашивал за троих — генерала интересовало буквально все, начиная от ночной атаки Глазково и захвата чешских бронепоездов, до тактического взаимодействия различных родов войск, включая авиацию.

И это было удивительно — ведь Константин ожидал старческого тщеславия и некоторого высокомерного снобизма, пообщался за эти две недели с генералами как «старыми», так и новыми, «семеновской» или «колчаковской» выпечки. И не уловил в них интереса к военному искусству. Но Келлер держался совершенно иначе, а такое поведение, не укладывавшееся в представления, озадачивало настолько, что сейчас Арчегов-Ермаков решил рискнуть и спросить напрямую. Вряд ли генерал будет лукавить…

— Вы можете мне ответить на один вопрос, Федор Артурович?

— На любой, ваше превосходительство. — Старик сверкнул глазами. Ермаков крякнул — в голосе Келлера не было скрытой издевки при таком обращении к полковнику, как у других царских «воевод». Титуловать его таким тоном могли только адмиралы, Колчак и Смирнов, да престарелый казачий генерал Катанаев, намыкавшийся в эвакуации. И еще атаман Оглоблин, но тот на войне с немцами полковником был.

— Служить под вашим началом для меня, как и для многих других офицеров, будет великой честью. Вы генерал от кавалерии, одно из легендарных имен русской армии! И потому мне непонятен ваш отказ Петру Васильевичу Вологодскому! Извините великодушно, но и я сейчас обращаюсь к вам с покорной просьбой возглавить армию.

— Прошу простить, ваше превосходительство, но я отказываюсь. И попрошу вас, Константин Иванович, не возвращаться к этой теме.

— Но почему, Федор Артурович? — Ермаков не справился с удивлением, ведь и Артемьев, Ханжин и многие другие генералы вели себя совсем иначе.

С руками бы вырвали назначение, а тут такой резкий отказ.

— Вам знакома одна поговорка, ваше превосходительство? Что коней на переправе не меняют. Тем более не заменяют их старыми клячами!