Спасти СССР. Манифестация II
Шрифт:
…Над платформой нависала заводская ТЭЦ, подальности коптила плавильная печь, неумолчный грохот перемалывал воздух, и накатывал запах горячей окалины.
В черных изгвазданных штанах и в серой куртке, я будто растворился в сумерках, сливаясь с тенями. Высокая ограда из бетонных панелей стояла нерушимо… Вот!
Плита треснула – в раствор не доложили цемента, и он посыпался. Лишь тонкая арматура корчилась ржавыми извивами. Отгибаем… Вывертываем… Белые шерстяные перчатки мигом порыжели, зато…
– Посторонним вход… – запыхтел я, одолевая забор. – Разрешен!
Спрыгнув в увядший бурьян, метнулся к невысокой эстакаде – решетчатые
Опасливо поднявшись на него по приваренным скобам, я зашагал по дребезжащему пути. Одолел метров четыреста и замер – эстакаду пересекала узкоколейка. Над нею трубы изгибались триумфальной аркой компенсатора – громадной ржавой буквой «П». Тепловоз прополз под нею, с тяжким гулом волоча вагонетки с раскаленным шлаком – на меня повеял удушливый жар.
Тут хлябавшие мостки кончились, и я спустился на грешную землю, чуть не столкнувшись с двумя работягами, литейщиками или сварщиками – оба, шурша брезентовыми робами и жадно затягиваясь папиросами, прошли мимо, не заметив меня, тискавшего стальную колонну.
«Бди, раззява!»
Узким прогалом между старых, закопченных цехов проехал вилочный автопогрузчик, встряхивая поднятый на «рога» штабель дощатых поддонов. Я обождал, пока «рогоносец» скроется за углом, и припустил трусцой.
«Промка…»
Поплутав по обширной бетонной площадке, заставленной отливками – секторами огромных зубчатых колес, «раковинами» насосов, целыми поленницами осей и валов – я выбрался к пункту назначения…
…Любой крупный завод похож на организм. У предприятия есть мозг – заводоуправление, нервами тянутся кабели и телефонные провода, венами расползаются трубопроводы, а прямая кишка, то есть очистные сооружения, парит день и ночь. Ну и, как во всяком организме, что-то отмирает или удаляется.
Вот как этот цех, закрытый лет десять назад. Обойдя молчаливую коробчатую громаду, я выбрался к административному корпусу.
Когда-то по его коридорам носились озабоченные начальники смен и участков, экономисты и табельщики шуршали ворохами бумаг, а бухгалтеры крутили ручки арифмометров… Или клацали кнопками калькуляторов? Ну, неважно…
Центральный вход угрюмел, заколоченный досками, зато дверь, ведущая напрямую из цеха, вообще отсутствовала.
«Добро пожаловать…»
Привыкнув к полутьме – свет наружных фонарей, хоть и редких, сквозил в пыльные стекла окон – я поднялся на второй этаж.
Можно было зайти почти в любой кабинет – двери настежь. Повсюду разбросана отчетность. Запустить бы сюда пятиклассников… Они бы живо сгребли все эти ведомости, табели, счет-фактуры, а их бы похвалили за рекордный вес макулатуры…
Я переступил порог приемной, и вытащил из кармана нехитрый инструмент монтера с АТС – к обычной телефонной трубке приделан наборный диск.
Мне удалось его найти – именно найти, а не стащить! – в том самом помещении, которое райком выделил под военно-патриотический клуб. На проспекте Газа – в жилмассиве фабрики «Красный треугольник», выстроенном в двадцатых годах в стиле конструктивизма.
Для рабочих того времени новоселье стало великим событием и праздником. По большей части, заселялись в «двушки», плюс объединенная кухня-столовая. В квартирах имелись кладовки, а вот ванные – увы…
Тут же, в отдельном двухэтажном здании
расположились детсад и ясли – вот к малышне-то мы и присоседились, заняв бывшую прачечную. Планировка необычная, но квадратных метров хватало. И зеленый дворик хорош – смахивает на курдонер, популярный в эпоху модерна.Дядя Вадим подбросил к жилмассиву, и мне тут всё понравилось – лично обошел обе проходные комнаты, довольно крякая, а в обширной кладовке, на широком подоконнике, обнаружил телефонную трубку монтера, окрученную проводом.
И тут же сунул в карман куртки. Пригодится в хозяйстве…
…Я медленно размотал гибкий провод с парой «крокодильчиков». Собрать «голосовой сменщик» пока не получалось – «Панасоники» или «Филипсы», чтобы выдрать из них дефицитные радиодетали, на улице не валялись.
Но пока что voice changer мне и не нужен. Сегодня стоит просто проверить саму схему прямой связи, саму возможность позвонить Юрию Владимировичу, да мило с ним побеседовать.
И ведь наверняка, как только он решит, что звонок поступил от меня, в следующий раз чекисты забегают, как ошпаренные, определяя абонента. Поэтому… Да, разговор на пять-семь минут, не больше, иначе успеют подтянуть резервы, перекроют все ходы и выходы…
Я усмехнулся. Ну-ну… Пусть попробуют блокировать промзону Ижорских заводов!
Вдо-о-ох… Вы-ыдо-ох…
«Начали».
Телефонной розетки не осталось, но провод свисал со стены, тычась раздвоенным змеиным язычком. Прицепив «крокодильчики», я поднес трубку к уху. Струится эфир!
«Отлично…»
Не дрогнув, набираю мало кому ведомый номер. Длинный гудок… Еще… Резкий щелчок – и в ухо толкнулся утомленный голос:
– Андропов у телефона.
Мои пальцы сжались, расцепляя «крокодильчик», и гул проводов в трубке пропал. А я задышал.
Испытание прошло успешно…
Глава 16
Четверг, 5 октября. Ночь
Московская область, Шереметьево
– Володь, садись к окну, – велел майор Дугин, – а то, чую, мое пиво не раз призовет меня к удобствам!
Подполковник Соколов, посмеиваясь, устроился, где сказано, и поднял пластмассовую шторку. Ночной аэропорт длил свое таинственное бытие. В освещенном «аквариуме» терминала полуспали пассажиры, вздрагивая всякий раз, стоило только приятному женскому голосу объявить регистрацию или посадку. А по эту сторону стеклянных стен, на бескрайних бетонных полях, разбегались или выруливали белые авиалайнеры во всевозможных ливреях. Или почивали в сторонке, погасив огни. Или заглатывали людской поток с подкаченных трапов, как их «Ил-62».
На часах – второй час ночи, но Владимир Соколов не ощущал позыва ко сну. Возбуждение держало в тонусе.
Загранкомандировка! Это волшебное слово звучало, как исполнение желаний, как сбывшаяся мечта. Пускай не Париж, а всего лишь Рабат, но и столица Марокко принадлежит к той половине мира, где не чтят Маркса с Лениным.
Честно говоря, даже столица Франции не слишком впечатлила подполковника медслужбы. Да, Эйфелева башня ажурна, а Большие бульвары широки… и что уж говорить о «Галери Лафайетт»! Но, если разобраться, хорошенечко покопаться в душе, то выяснится, что самым памятным ощущением в той поездке стало само соприкосновение с нездешней жизнью, запретной, а оттого влекущей.