Спецотдел 3

Герман, ставший в почти в полтора раза выше и раза в два шире, снова захохотал и прорычал:

— Давай сразимся! Давай!

Эд перестал пытаться понять, что не так с этим Радковским.

Неважно, что он с собой сделал и чего хочет. Важно остановить эту тварь.

Он кинулся к монстру, метя ножом в сердце. Тварь встретила его взрывом хохота и ударом «двойной» руки в грудь. Эду на миг показалось, что монстр пробил грудную клетку. Боль ослепила и парализовала. Он не мог дышать. Однако тело помимо воли продолжало двигаться на одних рефлексах: откатиться от удара ногой, прикрыть от шипов на хвосте глаза, всадить лезвие в призрачную плоть.

Тварь отдёрнула хвост и прорычала:

— И это всё?! Ну же, дай мне битву!

Эд прижался к стене, наконец вдохнул и раскашлялся. Стёр выступившие от кашля слёзы и пот. Поднялся, тяжело опираясь на стену. Сильная тварь. Она может его убить. Может. Но он её остановит.

Прыжок. Блок. Уклонение. Ещё прыжок. Ножом в шею. Не вышло.

Короткая, но яростная нагрузка отозвалась диким сердебиением. Эд взмок весь и насквозь.

А тварь лишь смеялась:

— Хватит бегать! Давай драться! Ты скучный. Я убью тебя. Убью твоих приятелей, а потом пойду наверх. Может, там мне дадут битву?! Пули мне не страшны, а человеческие смерти сделают меня ещё сильнее!

Смех твари превращался в рёв.

Откат. Прыжок. Блок. Уворот.

Нет, монстр прав: надо драться. Долго он в таком темпе не продержится, а монстру-Радковскому хоть бы что.

Надо добраться до тела твари.

Кем бы она ни была, у неё человеческое сердце.

Снова прыжок.

Принять удар. Схватить тварь за руку. Не блокировать удар руками с другой стороны. Не уклоняться. Не думать о боли.

Всадить нож в грудную клетку, целясь в сердце.

Вцепиться в монстра как в давно потерянного и вновь обретённого друга.

Тварь заревела, нечеловечески раззявив огромную пасть. И в эту пасть Эд сунул левую руку: кулак и запястье, оплетённое браслетом с неуставным артефактом.

Руку обожгло, и в следующий миг Эд увидел и почувствовал всем телом белый взрыв. Повалился на пол вместе с тем, что осталось от Радковского. И потерял сознание.

…Эд пришёл в себя от того, что кто-то дёргал его за плечо и звал по имени. Потребовалось невыносимо много времени, чтобы узнать Максима.

— Он открыл глаза! — обрадовался Кошкин. — Эд, ты меня слышишь?

— Да.

— Какое сегодня число?

— Десятое… или уже одиннадцатое…

— Отлично! Радковский мёртв, Зыкова мы взяли. Спецназ уже тут.

Крепкие ребята в броне окружили Эда, и знакомый Макса — Костя, вроде — спросил:

— Встать сможешь?

Эд попытался, и его подхватили и подняли.

— Давай медиков сюда пришлём? — предложил кто-то.

— Не, я сам…

— Ладно, — кивнул Костя. — Обопрись хоть.

Эд навалился на крепкое плечо.

Вели его долго-долго: холодные тёмные коридоры всё не кончались и не кончались, и до Эда не сразу дошло, что это потому, что он идёт слишком медленно.

— Где… — он хотел спросить, где остальные, но язык еле-еле ворочался во рту.

— Твои тут, всех ведём наружу, к медикам, — прогудел Костя.

Эд слабо обрадовался, а потом сосредоточился на ходьбе: переставлять ноги было почему-то очень тяжело, и процесс требовал полного сосредоточения.

Наверху в тёмной морозной январской ночи врачи долго осматривали Эда, ощупывали, светили в глаза, проверяли знаками. Обработали непонятно откуда взявшийся ожог, кольцом охватывающий левое запястье. Потом сказали: мол, повезло, ничего серьёзного — надо только отдохнуть и отоспаться как следует.

Эд, еле одолевая сонное отупение, спросил, что с остальными. Азу подлатали плечо. Вике зашили бровь. У Макса ушиб бедра и головы, но сотрясения нет. Всем надо в больницу, а потом спать, хорошо питаться и избегать стрессов хотя бы недельку.

К негодованию врачей, никто из Б-пять не захотел поехать в больницу или хотя бы домой.

Ночные рассадили коллег по машинам и куда-то повезли. Эд, оказавшийся в одном авто с Викой, откинулся на мягкое сиденье и впал в просоночное состояние. Всю дорогу он видел сияющие разводы на снегу за окном, искры, мерцающие вокруг фонарей, и падающие с неба разноцветные звёзды.

В спецотделе их напоили кофе и предложили ехать по домам. Аз, уводя за собой «хамелеона», убрёл в лабораторию помогать в сортировке конфискованных существ и артефактов, а Эд, Вика и Макс хотели во что бы то ни стало поучаствовать в допросе Зыкова.

11 января, 00 часов пятьдесят одна минута

…Зыков, привезённый в отдел, не раскрывал рта, тупо таращась на стол перед собой.

Выглядел он плохо, но жалеть Зыкова никто не собирался.

Кошкин почти сорок минут безуспешно пытался его разговорить. Эд молча сидел напротив, с трудом подавляя желание наброситься на того, кто пытался убить Егора. Всматривался в лицо возможного убийцы, искал ответ на вопрос «почему?», но видел только усталость и растерянность. Ни злобы, ни злорадства, ни маниакальной одержимости, ни даже страха.

Задержанный заговорил лишь раз, в ответ на очередное Максимово «сознайтесь — вам же легче станет».

Он тихо проронил:

— Нет. Не станет, — и снова погрузился в молчание.

Через десять минут Вика вызвала коллег из кабинета и попросила оставить Зыкова одного на полчасика. Следить за ним из соседней комнаты неотрывно, у двери дежурить, но дать побыть одному. А потом разыграть небольшую сценку.

…Через тридцать пять минут Макс и Эд вернулись в кабинет.

Кошкин сел на то же место, где сидел получасом раньше.

Дежурно предложил Зыкову во всём признаться, послушал ответное молчание, потом сказал:

— В общем-то показания Ивана Леонидовича нам не очень-то и нужны. Согласно полученным данным, за все преступления в ответе гражданин Радковский, ныне покойный. Полагаю, он или запугал Ивана Леонидовича, или ввёл в заблуждение. В каком-то смысле Зыков — тоже жертва. Несчастный, ни о чём не подозревающий шофёр сумасшедшего мажора.

Максим скорбно покачал головой. Если плохо знать Кошкина, можно купиться на его тон, можно поверить, что он и правда жалеет беднягу Зыкова.

Но Эд Максима знал хорошо и видел напряжённо прищуренные глаза, настороженный взгляд и бьющуюся у виска вену. Кошкин сдерживался изо всех сил.

Эду и самому пришлось приложить немалое усилие, чтобы кивнуть и проговорить:

— Да, богатые мерзавцы часто используют слабых.

Вика чётко сказала: мол, если не уверен, что сможешь, давай я.