Спектроскоп души

Святая женщина тоже направила нас к холмам, но на двадцать или тридцать градусов левее того курса, которым мы отправились с побережья.

– Вперед! Вперед! – крикнул Брайери. – Нам нельзя терять время!

Мы ехали всю ночь. На рассвете сделали десятиминутный привал для легкого завтрака, запасенного в рюкзаках. Потом вновь оседлали коней и пустились в путь, продираясь сквозь чащу, которая становилась все гуще и гуще, в то время как солнце припекало все сильнее и сильнее.

– Может быть, теперь, наконец, – обратился я к своему молчаливому спутнику, – вы не откажетесь объяснить, зачем двое цивилизованных людей и один дружественный туземец ломятся через адские джунгли, словно это вопрос жизни или смерти.

– Да, – ответил он, – лучше, если вы будете это знать.

Брайери достал из внутреннего кармана письмо, которое, видимо, перечитывал так часто, что бумага по краям даже поистрепалась.

– Это письмо, – пояснил он, – написал профессор Квакверзух из Уппсальского университета. Я получил его в Вальпараисо.

Подозрительно оглядевшись по сторонам, словно боясь, что в этой тропической глуши нас могут подслушать древовидные папоротники или что у гигантских каладиумов есть уши, жаждущие насладиться каким-то величайшим научным секретом, Брайери стал читать мне письмо великого шведского ботаника.

 «На этих островах, – писал профессор, – у вас будет редкая возможность проверить некоторые экстраординарные сведения, которые много лет назад сообщил мне миссионер-иезуит Бюто. Они касаются «перелетных деревьев», то есть кактуса Cereus fragrans, о которых писали Янсениус и другие физиологи-теоретики.

Исследователь Спор утверждает, что видел их. Но, как вам известно, по некоторым причинам к утверждениям Спора следует относиться скептически.

Однако это не касается сообщений такого ценного информатора, как покойный иезуитский миссионер. Патер Бюто был ученым ботаником, надежным наблюдателем, а также в высшей степени благочестивым и добросовестным человеком. Он никогда не видел «перелетного дерева», но за долгий период своей работы в этой части света получил из множества различных источников массу свидетельств относительно его существования и особенностей.

Разве так уж невероятно, мой дорогой Брайери, что где-то в природе существует растительный организм, который по сложности и потенциалу настолько же выше, скажем, капусты, насколько шимпанзе выше полипа? Природа многообразна. В ее цепочках мы не найдем брешей и пустот. В наших книгах, таблицах и классификациях может не хватать утерянных звеньев, но в органическом мире они наличествуют. Разве низшие формы в природе не стремятся ввысь, чтобы обрести самосознание и свободу выбора? Почему в непрерывном процессе эволюции, специализации и совершенствования конкретных функций растение не может достигнуть такого уровня, который позволит ему чувствовать, желать, действовать, – словом, когда оно будет обладать всеми особенностями настоящего животного?..»

Когда Брайери читал это, его голос дрожал от сдерживаемого энтузиазма.

«Я уверен, – продолжал профессор Квакверзух, – что если вам очень повезет и вы столкнетесь с экземпляром «перелетного дерева», описанного патером Бюто, то обнаружите, что оно обладает хорошо выраженной системой настоящих нервов и ганглий, являющейся настоящим вместилищем растительного интеллекта. Заклинаю вас действовать при вивисекции чрезвычайно аккуратно.

Согласно приметам, которые представил мне иезуит, это необычное дерево, скорее всего, относится к порядку кактусовых. Оно могло появиться только в условиях невыносимой жары и сухости. Корни у него практически рудиментарные и позволяют только слегка прикрепляться к почве. По желанию дерево может, как птица, оторваться от земли, взмыть в воздух и перелететь к новому месту обитания по собственному выбору. Я считаю, что такие перемещения возможны благодаря способности вырабатывать газообразный водород, который при необходимости наполняет специальный орган в виде воздушного шара, состоящий из чрезвычайно эластичной ткани. Таким путем дерево поднимается кверху и перелетает к новому месту обитания.

Бюто добавил, что туземцы несомненно поклоняются «перелетному дереву» как сверхъестественному существу, и таинственность, которая окружает этот культ, является самым главным препятствием для исследователя».

– Вот! – воскликнул Брайери, складывая письмо профессора Квакверзуха. – Разве ради решения этой загадки не стоит рискнуть или даже пожертвовать своей жизнью? Добавить к установленным фактам морфологии растений точно установленные сведения о существовании дерева, которое путешествует, дерева, которое имеет свободу выбора, дерева, которое, возможно, даже мыслит, – такой славы можно добиваться любой ценой. Незабвенный Декандоль из Женевы…

– К черту незабвенного Декандоля из Женевы! – выкрикнул в ответ я, изнывая от невыносимой жары, а главное, чувствуя, что мы ввязались в дурацкую авантюру.

Близился к закату второй день нашего путешествия, когда Килуа, ехавший чуть впереди нас, вдруг издал короткий вскрик, спрыгнул с лошади и наклонился к земле.

Брайери мгновенно очутился рядом с ним. Я присоединился к спутникам куда менее проворно. Всем мои суставы окостенели, так как научного энтузиазма для их смазки мне не хватало. Брайери встал на четвереньки, жадно вглядываясь в то, что казалось недавним повреждением почвы. Туземец лежал ничком, тычась лбом в пыль и издавая фальцетом ту же мелодию, которую мы слышали у хижины святой женщины.

– След какого зверя вы обнаружили? – резко спросил я.

– Это не звериный след, – с некоторым раздражением ответил Брайери. – Вот видите круглую вмятину в почве, где покоилось что-то очень тяжелое? А видите маленькие желобки в рыхлой земле, которые расходятся из центра, как лучи звезды? Их оставили тонкие корни, когда отрывались от почвы. Видите, в каком экстазе находится Килуа? Так вот, я утверждаю, что мы напали на след священного дерева. Оно было здесь, причем совсем недавно.

Возбужденный Брайери проинструктировал нас, и мы продолжили поиски пешими. Килуа отправился на восток, я на запад, а Брайери выбрал южное направление.

Чтобы тщательно обследовать поверхность земли, мы договорились продвигаться постепенно расширяющимися зигзагами, давая о себе знать время от времени выстрелами из пистолета. Ничего более глупого мы придумать не могли. Уже через четверть часа я заблудился в густой чаще. В следующую четверть часа я неоднократно разряжал свой револьвер в воздух, не получая никакого отклика ни с востока, ни с юга. Остаток светлого времени я провел в тщетных попытках вернуться к тому месту, где мы оставили лошадей. Потом солнце зашло и оставило меня в полном одиночестве в кромешной тьме посреди дикой местности, о размерах и характере которой я не имел ни малейшего представления.

Не стану рассказывать о своих страданиях в течение этой ночи, следующего дня, еще одной ночи и еще одного дня. Когда было темно, я брел, как слепой, в полном отчаянии, страстно желая наступления нового дня и не смея уснуть или даже остановиться из-за страха перед окружавшими меня неведомыми опасностями. Днем же я с нетерпением ждал ночи, так как солнечные лучи пробивали себе путь даже сквозь плотную крышу буйной листвы и буквально сводили меня с ума. Запас еды у меня в рюкзаке закончился. Моя фляга осталась в седельной сумке, и я наверняка умер бы от жажды, если бы мне дважды не попадались воронкообразные кактусы. Но больше всего в этом ужасном предприятии меня терзали не голод, не жажда и даже не солнечные лучи. Меня мучила мысль, что я жертвую жизнью ради иллюзий сумасшедшего ботаника, мечтающего о невозможном.