Спендиаров
Шрифт:
Он умер внезапно. 17 августа мой отец, доктор Чемберджи и он сидели в кабинете. Над письменным столом висел мой портрет. У Лени был легкий жар, инфлюэнца. Он сказал: «Вот моя Варюсенька на меня смотрит», — и вдруг упал и вытянулся. За правым ухом образовалась синева…»
Близкие, каждый по-своему, привыкали к утрате. Стремясь увековечить память сына, Афанасий Авксентьевич передал его труды, библиотеку и коллекции в Дерптский университет и пожертвовал большую сумму денег в фонд премий Международного геологического конгресса [28] . Из окон «флигеля мальчиков» все чаще доносились печальные звуки Сашиных импровизаций.
28
С тех пор и поныне на Международных геологических конгрессах присуждается премия имени Спендиарова.
У
Сын надеялся, что общее горе смягчит, наконец, Афанасия Авксентьевича, но он оставался к жене неизменно холоден.
По воспоминаниям Варвары Леонидовны, всю вою любовь к старшему сыну он перенес на внука: Саша тоже обожал племянника, — рассказывала она. — По утрам я слышала их голоса за дверью: «Тише, тише…» — «Да я ничего…» — «Они еще спят…»
Саша постоянно носил его на руках по комнатам, прижимая его личико к своему лицу» [29] *._
Никогда он еще не был так крепко связан с домом!
«Как ходит Лесенька? Что нового говорит?.. До волен ли он солдатиками и лошадками? — спраши вал он Варвару Леонидовну в одном из своих писем из Петербурга, куда он вернулся в начале 1898 года для возобновления занятий теорией композиции. — Пишите, дорогая, обожаемая Варюша, пишите как можно больше про крошечку и его маму, которых я люблю больше всего на свете, без которых нет для меня счастья, нет покоя, по которым я так тоскую, что ни одной ночи не засыпаю без слез!..»
29
Любовь к племяннику он выразил в посвященной ему колыбельной для фортепьяно и в романсе «Он спал, разметавшими в своей колыбели» из цикла («Они любили друг друга», «О любви твоей, друг мой, я часто мечтал», «К розе»), посвященного «Памяти брата»
В Судаке
Музыка и стремление к музыкальному совершенствованию помогли Александру Афанасьевичу выйти из тупика горя. «Только музыкальные занятия отвлекают меня от тяжелых мыслей, — писал он в том же письме невестке. — Потому я с удовольствием всякий раз приступаю к сочинению фуг. Несмотря на тоску, на страшное желание быть поскорее с Вами, приехать на праздники в Симферополь мне невозможно, дорогая Варечка. Прерывать занятия, едва они наладились, значит снова их расстраивать, но одно из двух или совсем оставить музыку, или же, если уже заниматься ею, то заниматься энергично и аккуратно…»
«Не ждите вдохновения, — говорил Николай Андреевич ученикам, испрашивавшим у него совета. — Каждый день садитесь за стол и пишите…» И Спендиаров писал. Он следовал совету своего учителя даже в те незабываемо тяжелые дни, когда, не придя еще в себя от постигшего его удара, он потерял ощущение времени.
Снова окунувшись с головой в занятия композицией, он страстно увлекся инструментовкой.
— Какое у него замечательное чутье к инструментальному мышлению! — говорил Римский-Корсаков Оссовскому [30] .
30
По словам М.Ф. Гнесина, Николай Андреевич говорил о Спендиарове: «Это подлинный талант», — и, в частности, указывал, что это исключительный талант в области оркестровки, а похвалу в этом смысле можно было услышать из его уст очень редко.
Из воспоминаний А.К. Глазунова: «Он (Р.-Корсаков) был чрезвычайно доволен результатом работ А.А., видя в нем даровитого композитора и серьезного музыканта, легко овладевающего техникой письма»
«Он восхищался также органическим тяготением Александра Афанасьевича к народной музыке, — вспоминал Оссовский. — Всячески поощрял его обработки татарских мелодий, наталкивал на новые записи, Спендиаров делал их в Крыму, в частности в Судаке, куда он наезжал почти каждое лето».
«В Судаке было пустынно тогда, — рассказывала Варвара Леонидовна. — Пять дач на берегу, кордон, маяк и здания Русского и Российского пароходных обществ. Тишина, безлюдье… Только пограничники бродили по пляжу, собирая камешки, да изредка приезжало на берег татарское семейство, забавляя нас тем, что мужчины въезжали в море верхом на лошадях, а женщины купались в платьях и шароварах.
В 1899 году мы жили на даче Айвазовских: Брунсы с сыном, Александр Афанасьевич и я с Эльвиной и Лесенькой.
Александр Афанасьевич писал там вокальный квартет «Птичка божия». Первыми исполнителями квартета были Сергей Федорович Брунс, певец-любитель Ф.А. Стевен, сестра Александра
Афанасьевича Лиза и я.Спевки происходили на уединенной даче, скрытой от взглядов прохожих высокими пирамидальными тополями. В цветнике около дачи было столько роз, что, едва мы спускались в долину, наполненную стрекотом цикад и звоном древесных лягушек, как уже слышали их благоухание.
В августе в Судак прибыли Айвазовские. Сначала вкатился во двор фаэтон с прислугой, посланной спозаранку, чтобы приготовить обед к приезду господ. Потом цугом въехали гости. В последнем фаэтоне, рядом со своей чернобровой супругой, восседал Иван Константинович Айвазовский в люстриновом пиджаке, соломенной шляпе и с белыми бакенбардами».
На даче стало оживленно. Еще минувшей зимой, воспользовавшись приездом Александра Афанасьевича в Симферополь, Айвазовский пригласил его к себе в Феодосию для участия в «итальянском вечере» [31] . Исполненный жизнерадостности художник и теперь искал общества молодого музыканта, который горячо разделял его любовь к искусству и природе Крыма. Все вокруг привлекало внимание художников, все становилось предметом их восторженных бесед. И алый под закатными лучами Алчак, напоминающий сфинкса, и золотое облако, и звезда на бледно-изумрудном небе. Они осматривали овеянные легендами развалины Генуэзской крепости, ездили на линейке в Новый Свет и прогуливались по террасе дома Айвазовского, откуда открывался широкий вид на море.
31
Айвазовский писал тогда Варваре Леонидовне: «Милая Варя!.. Мы затеяли итальянский вечер, живые картины в движении, уличные сцены в Неаполе и карнавал в Венеции. Состоится он 21 февраля. Знаю, что тебе невозможно приехать, но прошу уговорить любезного молодого Моцарта Александра Афанасьевича приехать к 21 февраля, но желательно, чтобы он приехал дня за два, то есть девятнадцатого, тогда он может быть полезен как музыкант».
Когда темнело, они музицировали.
Как некогда Глинке, Айвазовский наигрывал Спендиарову татарские напевы, пополняя его сокровищницу крымских записей. Затем он удобно усаживался в кресло и, задумчиво сощурив блестящие глаза, выслушивал музыкальную исповедь молодого друга [32] .
Женитьба
В начале октября 1899 года Иван Константинович предложил Спендиарову-отцу построить в недавно приобретенном ялтинском доме «художественно-музыкальную залу», где бы он мог выставлять картины, а Александр Афанасьевич — исполнять свою музыку. Но спустя месяц в ответ на письмо Афанасия Авксентьевича, решившего приступить к выполнению желания художника, тот сообщил, что «нездоровье отняло у него всякую охоту» и поэтому он берет назад свое предложение, «разве что вы осуществите его для Александра Афанасьевича».
32
По воспоминаниям внука Айвазовского К.К. Арцеулова, гостившего в то лето у деда, Спендиаров играл тогда свои «крымские вещи», среди которых была «Хайтарма» из первой серии «Крымских эскизов».
Передаю отрывок из воспоминаний И.Р. Налбандяна, относящийся к созданию «Хайтармы»: «В девяностых годах в Качинской долине, в Крыму, я записал тему «Хайтармы». Я сделал ее для скрипки. Саша написал аккомпанемент и оркестровал её. Потом Саша переделал ее в самостоятельное произведение, а интродукцией к нему сделал песню «Бей оглуным».
В начале 1900 года Айвазовского не стало…
Спендиаров подошел к последней фазе своих занятий с Римским-Корсаковым — сочинению «Концертной увертюры».
Работа над ней сперва не клеилась. Чувства, призывавшие его к осиротевшей семье брата, становились все острее и настойчивее. «Музыкальные дела мои идут хорошо, — писал он отцу 6 апреля 1900 года, — сочинения мои исполняются в концертах; но сочинение увертюры для оркестра, над которой я теперь работаю, идет несколько медленно и вяло, причиной чему служит то, что по мере приближения времени моего отъезда домой во мне все больше и больше разгорается нетерпение и желание поскорее видеть дорогих мне лиц…»
Он приехал в Симферополь в двадцатых числах мая. В доме его родителей стало немноголюдно: вслед за старшими сестрами покинула его и мечтательница Валя. Она вышла замуж за доктора Чемберджи — свидетеля последних мгновений жизни Лени. Не было в Симферополе и Натальи Карповны: занемогшая после смерти сына, она лечилась в Карлсбаде.
Остальных членов семьи, собравшихся в доме на Севастопольской, объединял златокудрый мальчик, весело плясавший под музыку из «Сказки о царе Салтане», в то время как мать его, хлопая в ладоши, напевала: «Танцуй, Леся, танцуй, Леся, Лесенька!»